100 лучших книг ХХI века: подборка Издательства АСТ

Газета The New York Times опубликовала список «100 лучших книг XXI века». Самые значимые и влиятельные произведения последних 25 лет выбирали 503 эксперта: авторы художественной прозы и нон‑фикшна, поэты, критики, редакторы и читатели с мировым именем. Среди них — писатели Стивен Кинг, Лев Гроссман, Марлон Джеймс и актриса Сара Джессика Паркер.

Четверть списка составили книги, которые в разные годы печатались в Издательстве АСТ. Поражают широтой тем, мнений, впечатлений и воображения. Желаем найти среди произведений то самое, к которому захочется возвращаться!

«Как и одноименный проект — разведывательный отчет, который новоиспеченный сотрудник ЦРУ Шкип Сэндс находит донкихотским и бесполезным, — война во Вьетнаме в печальном и проникновенном романе Джонсона живет в тенях, отвлечениях и полуправде. Среди преступных полковников, убитых священников и потерявших веру медсестер не найти героев. Только подлость и абсолютное безразличие».

«Название романа происходит от древнеанглийской фразы, которой в суд вызывали людей, обвиненных в государственной измене. По сути, в глазах суда они уже мертвы. Но созданный Мантел портрет Томаса Кромвеля — вторая часть хваленой серии „Волчий зал“ — повествует о захватывающей и неотступной жизни: взлете государственного деятеля низкого происхождения; влюбленном короле (и разлюбившем, и снова влюбленном); безумной круговерти борьбы за власть, предательстве и судьбоносных перестановках. В конце концов, это всего лишь издержки империи».

«Есть что‑то скандальное в портрете взрослой разумной женщины, почти обезумевшей от распада брака, настолько, что она пренебрегает детьми. Это чистая психодрама — иногда трудно читается, в иные моменты воспринимается как фарс. Точно так же, как Ферранте нарисовала незабываемый портрет женской дружбы в своем „Неаполитанском квартете“, здесь она обращает всевидящее око к женскому одиночеству».

«Многогранный роман Нгуена в виде исповеди длиной в целую книгу безымянного северо‑вьетнамского шпиона на фоне падения Сайгона и новых обязанностей в Америке, словно довольный питон, проглотил сразу несколько жанров: политический триллер и личную историю, надломанную метапрозу и черную как смоль комедию».

«Подзаголовок „Биография рака“ дает некоторый полезный контекст для понимания книги Мукерджи, удостоенной Пулитцеровской премии, хотя едва ли передает необычайную амбициозность и чуткость текста, в котором опытный онколог сплетает воедино разрозненные нити масштабной истории, биологии и опустошающую личную историю».

«Берлин начала писать в 1960‑х годах, и в 80‑х и 90‑х годах были опубликованы сборники ее измученных заботами, тревожных, небрежно привлекательных и в то же время непринужденно забавных рассказов. Но только в 2015 году лучшие из них собрали в книгу „Руководство для уборщиц“, и ее незаурядный талант получил признание. Берлин с поразительным изяществом пишет об измученных и разведенных одиноких женщинах, многие из которых заняты тяжелым трудом. Она настоящая жемчужина».

Критик The New York Times Дуайт Гарнер

«Жизнь Селестии и Роя, молодых темнокожих молодоженов из четвертого романа Джонс, меняется в одно мгновение. В самую обычную ночь, в отеле неподалеку от родного города в Луизиане, Роя обвиняют в изнасиловании. Затем его быстро и несправедливо осуждают и приговаривают к двенадцати годам тюремного заключения. Сложное будущее пары разворачивается, часто в письмах, в двух мирах. И оба запятнаны расизмом».

В этой необычной книге, которая сочетает мастерскую структуру и яркое повествование, Соломон исследует опыт родителей, воспитывающих детей с особенностями. На протяжении многих лет я часто возвращалась к этой книге из‑за глубины понимания и освещения особенностей, из которых строится семья.

Писательница Мег Вулицер

«Небольшой объем книги — в ней едва насчитывается 130 страниц — противоречит ошеломляющему впечатлению, которое она производит. Прослеживая взросление трех братьев смешанного происхождения в захолустном городке на севере штата Нью‑Йорк, Торрес вкладывает в заклинательное, королевское „мы“ нечто вроде братской волчьей стаи, где каждый мальчик страдает от смутных травм своих родителей, и собственных прочных (или вовсе нерушимых) уз».

«Насколько сильно Бен Лернер, блестящий автор «10:04», пересекается с неназванным рассказчиком, который тоже изображается поэтом‑романистом и поразительно напоминает человека с обложки книги? В этом метафизическом романе, который номинально повествует о попытках бруклинского автора, обремененного солидным издательским авансом, закончить вторую книгу, мало четких ответов. Но прелесть мерцающей саморефлексивной прозы

«За годы до того, как местоимения стали предметом споров за обеденным столом, „Средний пол“ представил героя-гермафродита — „Рецессивную мутацию, о муза, в моей пятой хромосоме воспой!“ — чья в остальном довольно заурядная жизнь на Среднем Западе ярко отражает новейшую историю, начиная с резни в Смирне до роскошного пригорода середины века в Гросс-Пойнте, в штате Мичиган. Когда юная Каллиопа, дочь любящих греко-американских родителей, узнает, что биологически она мужчина — история принимает не столько научный, сколько остросюжетный поворот, и раскрывает тщательно скрываемые семейные тайны».

В один обычный день молодая домохозяйка из современного Сеула просыпается от тревожного сна и просто решает... перестать есть мясо. По мере того, как ее маленький бунт набирает обороты, постная, лихорадочная история Хан Ган превращается в сюрреалистический философский роман не только о том, в чем нуждается тело, но и о том, чего требует душа.

В девятом романе Моррисона, который повествует о многочисленных рабах и прислуге в отдаленных колониальных угодьях фермера XVII века, милосердие встречается редко (даже обретение жены родом из Англии — это исключительно сделка). Свирепствуют болезни, дети повально умирают, и повсюду царит несправедливость. И все же! Магия Моррисона, возвышенная и властная, побеждает все.

«... роман о взрослении, где повествование столь же богато и восхитительно, сколь миниатюрна и скромна птичка на голландской картине, в честь которой книга получила свое название. Выживание 13‑летнего Тео Декера во взрыве в музее, в результате которого погибла его мать, — маленькое чудо; а крошечный бесценный сувенир, который он случайно достает из-под обломков, становится одновременно талисманом и альбатросом в пьянящей и полной призраков симфонии романа».

«Я прочитала „„Я“ значит „ястреб““, когда писала мемуары, и только тогда поняла силу жанра. Книга рассказывает о дрессировке ястреба по имени Мэйбл, но на самом деле о чуде и потере, открытии и смерти. Мы что‑то открываем, потом это теряем. Открытие и потеря — это две половины целого. Макдональд знает это и рассказывает об утрате отца через приручение ястреба, насколько это возможно (ведь укрощение никогда не бывает полным)».

Писательница Тара Вестовер

«В старые добрые доцифровые времена артисты обычно записывали по 15–20 песен продолжительностью по две с половиной минуты на одну виниловую пластинку. Иган добилась аналогичного успеха в сжатии текста в своем романе‑лауреате Пулитцеровской премии компактной — хронологически выстроенной рок-опере, в которой (как говорят в наши дни) все композиции годные. Тринадцать связанных историй перескакивают из прошлого в настоящее и будущее, меняя местами горстку ярких персонажей. Темы сложные, но настроение веселое, задумчивое и интимное, такое же поразительное и знакомое, как ваш любимый поп-альбом».

Критик The New York Times А. О. Скотт

«Дерзкий, веселый, красивый и трогательный роман. В нем более 600 страниц, поэтому мое воспоминание о том, что я прочитал его за один присест, определенно ложное. Тем не менее, ощущение говорит само за себя. После прочтения этой книги я уже не был прежним писателем и личностью. Артуро Белано и Улисес Лима, своенравные поэты, чья юность описана в „Сыщиках“, стали моими личными героями, и все, что я написал с тех пор, я создал под влиянием шедевра Боланьо».

Писатель Даниэль Аларкон

"Поездки на машине не должны быть такими: мать-наркоманка тащит 13‑летнего сына и его сестренку через Миссисипи, чтобы вызволить отца из тюрьмы, и по пути потакает своим страшным слабостям. В романе витают горе и травма поколений, как и настоящие призраки, неупокоенные души людей, с которыми плохо обошлись. Но непоколебимая проза Уорд — это не наказание; она петляет и воспаряет в пронзительных, прекрасных ариях.

«Возможно, мы никогда не увидим стихотворения, достойного красоты деревьев, но роман о деревьях — где они и главные герои‑невидимки, и бьющееся, нежное сердце этой странной, удивительной книги — из под пера Пауэрса становится своеобразной поэзией, уроком биологии и страстной полемикой об окружающей среде».

«„Ничего не говори“ — это выдающееся достижение: точная, безупречно исследованная история Смуты, мрачный, захватывающий триллер, яркий портрет выдающихся людей, которые совершали невероятные поступки, руководствуясь тем, что они считали справедливым. Те из нас, кто жил в Великобритании в последние три десятилетия ХХ века, знают имена и события — все мы так или иначе пострадали от взрывов бомб, угроз взрывов, убийств и покушений на убийства. Чего мы не знали, так это того, каково оказаться в самом сердце особенно мрачного периода истории».

Писатель Ник Хорнби

«Десятилетиями хладнокровно и безжалостно освещая все — от Семьи Мэнсона до гражданской войны в Сальвадоре, Дидион внезапно оказалась в аду в собственном доме: внезапно умер ее партнер по жизни и искусству Джон Грегори Данн, в то время как их единственный ребенок лежал без сознания в соседней больничной палате (дочери, Кинтаны‑Роо, тоже вскоре не стало, хотя об этом книга умалчивает). Потрясенная горем, святая покровительница беспощадной ясности сделала единственное, что могла: рассказала о своем пути».

«Пожилой священник‑конгрегационалист, недавно ставший мужем и отцом, реализуется как в профессии, так и в личной жизни. Робинсон позволяет герою и читателям в полной мере насладиться его с трудом заработанной радостью, но при этом передает острое ощущение реальности греха. Если эта книга и воспевает тихую благопристойность жизни в маленьком городке (и протестантизм в целом) в 1950‑х годах, то в равной степени беспощадная критикует, как религиозное видение аболиционистского движения столетие спустя превратились в самодовольство».

Критик The New York Times А. О. Скотт

«„Подземная железная дорога“ раскрывает сложные аспекты рабства и туманные формы свободы с помощью упрямой главной героини Коры из Джорджии. Роман органично сочетает историю, ужасы, фэнтези, философские размышления и культурную критику. Представляет захватывающее и леденящее душу повествование о девушке со жгучей внутренней искрой, которая следует таинственным путем своей матери Мейбл — единственного человека, сбежавшего с плантаций Рэндаллов».

Писательница Тия Майлз

«Лихорадочный, головокружительный роман Боланьо начинается эпиграфом из Бодлера „Оазис страха в пустыне скуки“, а затем на протяжении примерно 900 страниц повествует о том, как возник целый мир, в равной степени управляемый скукой и глубочайшим ужасом... Роман Боланьо бездонен, загадочен, насыщен и головокружителен: читая его, вы то ощущаете себя наблюдателем за торнадо, то погружаетесь в водоворот и, наконец, подозреваете, что сами могли бы стать торнадо».

«Благодаря сатирическому взгляду на ментальное здоровье, самосовершенствованию и мгновенному вознаграждению читателей, комический роман Франзена о распаде семьи сегодня так же увлекателен, как и в год публикации, на рубеже тысячелетий. Эта история о женщине со Среднего Запада по имени Инид Ламберт, которая полна решимости привезти троих взрослых детей домой на Рождество — возможно, оно станет последним в жизни отца. Роман затрагивает все — от неумеренности яппи до культуры гурманов и шаткой экономики Восточной Европы после падения коммунизма — но в конце концов завязывается на семейных узах».

«Мы видим прошлое так же, как видим звезды, смутно, сквозь тусклую, размытую завесу атмосферы, но Мантел подобна орбитальному телескопу: увидела историю с кристальной, беспощадной, совершенной ясностью. В „Волчьем зале“ она взяла чопорного исторического персонажа, Томаса Кромвеля, и разглядела в нем яркого, безжалостного, ослепленного, и преследуемого воспоминаниями, величественно живого человека, каким он, должно быть, и был. Затем использовала его как призму, чтобы показать эпоху, в которую он жил, огромную, запутанную паутину власти, денег, любви и потребностей — вплоть до того момента, когда до него добрался сам паук».

Писатель Лев Гроссман