Кусочек жизни

Пять причин прочитать

1. Русский Париж в рассказах и мемуарах Тэффи. Точная, концентрированная, трагикомическая проза о русской эмиграции.
2. Парадоксальные истории. Надежда Тэффи— автор лирических и одновременно сатирических текстов.
3. Сборник снабжен подробным комментарием и предисловием Елены Трубиловой и Дмитрия Николаева, специалистов по творчеству Тэффи и истории русской литературы ХХ века.
4. Эмигрантская проза Тэффи, написанная около века назад, не только не утратила актуальность, но зазвучала с новой силой в наши дни.
5. В сборник вошли неизвестные современным российским читателям тексты, опубликованные в эмигрантской прозе.

Цитаты

«Что заставляло их покинуть свой дом? «Всегда то же самое: взять свое маленькое человеческое счастье и уйти с ним подальше. Туда, где его не отнимут.»

«Дети должны приобретать необходимые для труда знания. Люди зрелого возраста — применять эти знания к делу. Так всегда было и быть иначе, конечно, не может.»

«Я знаю, что значит, когда люди, смеясь, говорят о большом горе. Это значит, что они плачут.
Не надо бояться. То, чего вы боитесь, уже пришло.
Я видела признаки этой болезни и вижу их все чаще и чаще.
Приезжают наши беженцы, изможденные, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут.
Тускнеют глаза, опускаются вялые руки и вянет душа — душа, обращенная на восток.
Ни во что не верим, ничего не ждем, ничего не хотим. Умерли.»

«Мы не говорим с полной искренностью и полным отчаянием даже наедине с самыми близкими. Нельзя. Страшно. Нужно беречь друг друга.»

«Нам, русским, почему-то всегда кажется, что мы должны отыскать Большую Медведицу. На что это нам — сами не знаем, но ищем озабоченно, деловито крутя шеей и тыча пальцем в созвездие Ориона. Почему стараемся — никому не известно. Может быть, потому, что жутко ночное небо и хочется поскорее найти на нем старых знакомых, чтобы не чувствовать себя чужим и одиноким.»

«За обедом было шумно. Все мы любили друг друга, всем было хорошо, и поэтому хотелось говорить. Говорили все зараз: кто-то говорил о „Современных записках“, кто-то о том, что за Ленина нельзя молиться. Грех. За Иуду церковь не молится. Кто-то говорил о парижанках и платьях, о Достоевском, о букве „ѣ“, о положении писателей за границей, о духоборах, кто-то из нас хотел рассказать, как в Чехии делают яичницу, да так и не успел, хотя говорил не переставая, — все перебивали. И среди этого хаоса беленькая девочка в передничке ходила вокруг стола, поднимала уроненную вилку, отставляла стакан подальше от края, заботилась, болела душой, мелькала белокурыми косичками.»

«Приходилось мне видеть людей в зените славы их, и видела я, как слава, венчая их главу, не тихо и ласково обвивала ее лаврами, а колотила этим самым венком по темени.»

«Эх, нет у русского обывателя не только самоуверенности, но и гордости. Смотрите — француз — да он всем гордится. Недавно, смотрю, какой-то паршивый ресторанчик огромный плакат вывесил: „Единственный парижский ресторан, в котором во время ревельона не будет музыки“»

«Мужики были талантливый русский народ. Они пели народные песни и ели народные блюда.»

«В наше время, когда порядочный человек под Новый год спать не ложится, а „Крещенский вечерок“ продолжается у него до первого метро, сон под эти праздники увидеть ему, конечно, трудно. Но мистически настроенная личность всегда сумеет всхрапнуть под сурдинку на любом концерте и даже балу.»

«Она словно была свинчена из двух несоразмерных частей. Верхняя часть до пояса предназначалась для очень большой женщины с высокой грудной клеткой и широкими плечами. Ниже талии — ни боков, ни ног, все как-то страшно быстро и бессильно кончалось. Фигура морского конька. Но лицо, лицо! Такое насмерть перепуганное, что, кажется, сейчас заорет благим матом „кара-у-ул!“.
Кофе оказался таким скверным, что приятельницы целый день потом старались вспомнить, на что именно он похож, да так и не придумали. Одно было ясно, что пить его нельзя.»

«„Лерюсс“ были удивительные существа. Ели самые странные вещи. Даже хлеб у них был не такой, как у всех, а черный.»