Прочти первым: «Словарь лжеца» Эли Уильямз

В современной английской прозе весьма ценится оригинальность, и в книге Эли Уильямз этой оригинальности оказалось ровно столько, чтобы заинтриговать и удивить, но не оттолкнуть читателя. На довольно странном фоне литературной игры с маунтвизелями — несуществующими словами и фиктивными словарными статьями — разворачивается столь же нетривиальный любовный роман.

Англоязычным критикам все это понравилось, и роман начал завоевывать литературные награды и даже попал в топ‑15 книг 2021 года газеты The Guardian. Перевод произведения на русский, насколько это возможно, поддержал игру автора с текстом. Надо еще постараться понять, что здесь правда, а что — маунтвизель. Нырять с головой в море этого непростого и весьма новообразного текста будет весьма занятно, а пока перельем немного слов из «Словаря лжеца» в маленький аквариум и изучим его содержимое в качестве первого знакомства с творчеством Эли Уильямз.

Д — дискверция (сущ.)

Никакой подготовки к тому, как реагировать на угрозу минирования, я не получала. Меня вообще никак не готовили, поэтому я взирала на телефонную трубку добрую минуту. Взяла мобильный и набила текст Пип ей на работу в кафе: «Прости, что на этом может быть все, я тебя люблю, прощай, х». Выключила компьютер, не сохранив никаких изменений, поглядела, как у меня за окном на легком ветерке подскакивает и машет плющ, после чего двинула кулаком в красную надпись пожарной тревоги у своего стола: «РАЗБИТЬ СТЕКЛО ДЛЯ АКТИВАЦИИ». Сделала я это с усердием служащей, с первого своего дня на работе фантазировавшей о том, чтобы это проделать.

Тогда‑то я и выяснила, что пожарная сигнализация во всем здании не действует: она пала жертвой еще одного решения сократить расходы. Не будучи уверенной, чтó мне делать дальше, я припомнила: в шкафу с канцелярскими принадлежностями имеется ламинированный лист «Инструкций по эвакуации и безопасности», с пятнами от сырости под пластиком. На нем значились упрощенные идеограммы человечков, спотыкающихся о треугольники, и красные очертания взрывов «БАХ!» над изображениями согнутых коленей. Я подошла к шкафу, взяла в руки этот лист и крепко прижала к груди. Постучалась к Дейвиду. Тот горбился над своим компьютером, печатая двумя указательными пальцами.

— Опять звонил? — спросил он, не поднимая головы.

Я объяснила ситуацию, изобразив удар по кнопке пожарной тревоги с особым рвением, и он закатил глаза.

— Думаю, это означает, что нам следует... — я сверилась с плакатом «Эвакуации и безопасности» в поисках нужного оборота, — освободить помещение?

— Во избежание самоосвобождения, — произнес Дейвид, и вид у него при этом был довольный. Я улыбнулась, поскольку это от меня вроде бы и ожидалось. — Следует ли мне прихватить кота, как считаете? — продолжал он, рассеянно шаря взглядом вокруг своих ног под столом, после чего: — Нет‑нет, это не первая необходимость, пойдемте...

И мы спустились по лестнице, прошли через главный вестибюль под портретом улыбчивого проф. Герольфа Суонзби и вывалились на улицу, а обувь у нас скользила по камню ступеней, отполированному‑ста‑двадцатью‑годами‑суматохи.

— Вы экстренные службы оповестили? — спросил Дейвид, пока мы спускались. Я кивнула, а сама за спиной на ощупь вбила в телефон цифры.

Полиция явилась быстро и, похоже, угрозу минирования восприняла всерьез. Суонзби‑Хаус располагался так близко от Бакинэмского дворца, что у них всех было при себе нужное оборудование, и предположительно они были готовы браться за дело, заниматься им и с ним справляться. Один сотрудник щеголял и в камуфляже, и в табарде высокой видимости, что, на мой взгляд, подходом было противоречивым. Особые сотрудники вкатили в двери целый арсенал специфического оборудования — предположительно для того, чтобы «произвести зачистку здания». Такой оборот я слышала в криминальных драмах. Мы наблюдали из‑за кулис, слегка ошарашенные. То есть ошарашена была я; Дейвида, казалось, больше заботит, чтобы сотрудники полиции не исцарапали краску на дверях.

— Хорошо, что здание сегодня не абонировали, — несколько рассеянно произнес Дейвид, пока мы наблюдали, как они роятся у входа. — А так одни мы здесь болтаемся — но представьте, случись тут свадьба?

Нам велели ждать. Я старательно описала замаскированный голос по телефону, а также частоту прежних звонков с угрозами. Сотрудница записала все эти подробности и спросила, все ли у меня в порядке, а ответ мой тоже записала. Еще спросила, как меня зовут, и перепроверила, правильно ли записала:

— Как альпиниста?

Дейвид внимательно прислушивался к моему ответу, и мне стало интересно, не разрабатывал ли он теории о моем имени — о происхождении его или значении. Он вроде бы из тех, у кого имеются мнения насчет имен. У меня б тоже были, происходи я от кого‑нибудь по имени Герольф. В прошлом у меня уже интересовались, не в честь ли тщеславной, надменной персонажицы, которая не целует Майкла Дж. Фокса в телесериале «Семейные узы» (1982–1989), меня назвали. Спрашивали, не в честь ли жены‑психотички, которая все же целует Вуди Хэррелсона в «Прирожденных убийцах» (1994), назвали меня. Умы у людей — с ошибкой в написании — устремляются к тем книжкам Энид Блайтон, где Башни и чу́дные хоккейные клюшки (1946–1951), или еще глубже — к авторам артуровской легенды. Но вот пригожий лейтенант, сгинувший на горном склоне (1924), — что‑то новенькое. Не в силах представить, чтó эти люди должны думать о моих родителях.

В некоторых книгах говорится, что Мэллори происходит из старофранцузского и означает бессчастный.

Если это так, я не в силах представить, что сама я думаю о своих родителях.

Дейвид же, беседуя с сотрудницей, много размахивал руками и помавал кистями, как будто это могло ускорить их разговор и весь процесс.

— Просто какой‑то ку‑ку, — сказал он, распростираясь на весь свой немалый размах крыльев. — Шарики за ролики заехали. Совсем крыша потекла. Не все дома.

— Такими словами нельзя выражаться, — сказала сотрудница полиции.

— Нельзя, совершенно согласен. Псих ненормальный?

Сказав нам, что его коллеги, вероятно, проведут в здании еще какое‑то время, другой сотрудник сходил к киоску в Сент‑Джеймзском парке и принес нам оттуда мороженое не по сезону. Дейвиду взял «99 с хлопьями», себе «Калиппо», а мне шоколадный лед. Я постаралась не думать, как он профилировал всю нашу группу, чтобы выбрать такое мороженое. Всем раздал, и мы оперлись о рекламный щит, а полицейские мигалки время от времени покрывали мороженое Дейвида неоновыми синяками. Какие‑то туристы щелкали нас, пока мы стояли и смотрели на Суонзби‑Хаус сложа руки.

Голос с другой стороны улицы.

— Мэллори?

Вот в чем штука — на работе себе можно обустроить особый склад и лад. Работа требует немногого, и кое‑кто из нас — многие — предпочитают отключать в себе части собственного характера, весь свой характер, лишь бы только дотерпеть до конца дня. Но затем черты дня меняются из‑за, допустим, угрозы жизни, и, скажем, через дорогу, там, прямо вон там вдруг — тот человек, кого любишь больше всех на свете. Хлоп — и возникает. С таким же успехом человек этот мог подняться из канализационного люка или на лас‑вегасской платформе, или оказаться вытащенным из шляпы, спуститься откуда‑то с вышины, рябя золотым пламенем и т. д. Голос его тебе известен лучше твоего собственного имени, ты хочешь слышать этот голос первым делом с утра, как проснешься, а вечером засыпать под него, желаешь знать этого единственного человека долго‑долго — чтобы понимать, что уже слышал каждое слово с выговором этого единственного человека и с любой возможной интонацией. Влюбляешься, всякий раз видя единственного человека, влюбляешься в саму мысль о том, что влюбляешься просто потому, что этот человек существует, и он же определяет собою, что хорошего тебе может принести день. Этот единственный человек определяет для тебя хорошее.

Любовь — это уйма такой вот чудесной чепухи, верно? Муры, белиберды, ахинеи, ереси, околесицы, дребедени, галиматьи, несуразицы, дичи, лабуды и т. п. Всего этого — и разом. Иные штуки — вроде страха — лаконичнее, но любовь по‑своему попадает в самую точку.

— Мэллори! — кричала Пип. Она попробовала перебежать через дорогу, но сотрудник полиции остановил ее, не успела она достичь нас. — Все хорошо? У тебя все в порядке?

— Я отлично, — сказала я. — А ты что тут делаешь?

— Твой текст, полная ты... — Она прикусила язык. — Я... Прости, что я так долго...

Дейвид вонзил зубы в мороженое и учтиво уставился на нас обеих. Окалиппенный сотрудник полиции придерживал Пип за плечи, чтобы мы с нею оставались разлучены. Это было ужасно, но еще и отчего‑то хорошо, поскольку мой идиотский ум уже пытался измыслить какой‑то контекст для подобной фамильярности Пип. Это подруга. Она моя двоюродная сестра. Эта личность попросту угадала мое имя ни с того ни с сего, как оно там... каковы шансы...

— Прошу прощения, — говорил сотрудник полиции. Пип сделала шаг назад. — Вы знаете эту юную даму?

Пип глянула на меня, затем на Дейвида Суонзби.

— Мы соседки по квартире, — сказала она.

Я кивнула.

Перед тем как собраться тем утром на работу, Пип показывала на различные детали меня безо всякой на то причины и перечисляла их названия.

— Луночка, — сообщила она кончикам моих пальцев. Передвинулась дальше: — Пядь, — затем так и двигалась, перечисляя, вверх по кровати до самой: — Надпереносье, — сказано было у меня меж бровей. Затем пауза. — Прибамбас.

— Подносовой желобок, — подсказала я.

— Да, — ответила она, — он самый.

— На лице все налицо.

— Полный комплект со всеми пожитками, — сказала она, и мы продолжили продолжать.

По‑моему, не всегда нужно всё всем объяснять. Пип с этим не согласна — вернее, иначе это выражает. Я не признавалась на работе. Она не считала это трусостью с моей стороны. Я б, наверное, сочла.

Помню, в школе проверкой того, хорош ли словарь, служило наличие в нем названий особых частей тела или ругательств. Неприличных слов. Обычно то бывали единственные замусоленные страницы во всем томе; примени я такой стандарт ко гранкам Суонзби — выяснила бы, что кукан еще может означать приблуду для сохранения пойманной рыбы, а дрочень можно определить как «кушанье, приготовленное в виде лепешки из запеченной смеси яиц, молока и муки или тертого картофеля». Все образование насмарку. Восторг от того, что видишь дурное слово, был ощутим — в школе можно было засунуть нос между Пизой и пизмоном или встрять между худым и хуком и обнаружить там в гнездышке столбцов нечто такое, что всю твою жизнь считали непристойным, или при звуке чего заливались румянцем, или понижали голос, произнося. Возникало ощущение, будто лексикограф развращен, и воображалось, как он печатает грубое слово с напускною чванностью на лице или же протаскивает такое понятие на страницы словаря, исключительно чтобы пощекотать тебя в классе или зарядить нервным восторгом наедине с собой.

Такое использование школьного словаря было сродни промыванию позорного золота, и мы погружались в это занятие с головой. Лишь оставшись в классной комнате в одиночестве, когда все уже уходили домой, я осмеливалась искать и другие слова. Убеждала себя, что мною движет любопытство. Я не осознавала, что словарь можно читать как карту — или же смотреть в него как в зеркало.

гей (межд.), возглас с целью окликнуть, подозвать кого‑либо, соответствующий по значению сл.: эй!; возглас, выражающий призыв, побуждение двигаться быстрее

голубец (сущ.), кушанье, приготовленное из тушеного мясного фарша, завернутого в капустный лист; бревенчатое или дощатое строение с двускатной крышей и крестом на ней или деревянный крест с двускатной кровелькой, устанавливаемые на могиле; голубая медная краска, часто используемая при написании икон

кобел (сущ.), пень, надолба; свая для причалки судна. Также: стар. мера хлеба?

лесбийское прави́ло, гибкая линейка (обычно изготавливаемая из свинца, добываемого на острове Лесбос), могущая быть согнутой по контуру того, что измеряется. Фигуративно, относящееся к чему‑л., в особенности правовому принципу, подстраиваемому сообразно обстоятельствам

парафин (сущ.), добываемое из нефти белое воскообразное легкоплавкое вещество, представляющее собою смесь углеводородов

петух (сущ.), домашняя птица с красным гребнем на голове и шпорами на ногах; самец курицы и некоторых других птиц из породы куриных; вздорный человек, забияка; поджог, пожар; срыв голоса на высокой ноте во время пения, разговора

Даже в школе, помню, я интересовалась чуланами и шкафами — есть ли какая‑то разница между тем, что кто‑то сидит в чулане, и тем, что в шкафу стоит скелет. Я поискала в словаре разъяснение, но ничего не нашла. Листала страницы, вся рдея от нараставшего во мне стыда.