Интервью с книжным героем: Эдвард Каллен

В июле в АСТ выходит новая книга Стефани Майер «Солнце полуночи». Это дополнение к роману «Сумерки», которое рассказывает ту же историю любви, но от лица Эдварда Каллена. Книга проливает свет на внутреннюю борьбу героя с увлечением Беллой, на жизнь до встречи с ней и домашнюю рутину вампирского семейства.

К премьере романа мы поговорили с Эдвардом. Он рассказал о том, каково оканчивать школу в сто лет, каких усилий ему стоит притворяться человеком и что ему больше всего нравится в Белле.

Мы задаем героям вопросы, а в ответах приводим их цитаты из книг. Исключение составляют только краткие ответы в блице. Их мы пишем сами на основе сюжета, характера персонажей и предпочтений, которые упоминаются в тексте.

— Каково учиться в старших классах, когда тебе больше ста лет?

— Если есть искупление моим грехам, наверняка вот эти муки мне хоть как‑нибудь да зачтутся. К такой скукотище я так и не привык; каждый последующий день невыносимой монотонностью превосходил предыдущий.

— Если тебе так скучно в школе, зачем ты туда ходишь?

— Просто изображаю человека.

— Ты и твоя семья столько лет живете среди людей. Неужели никто ни разу не догадался, кто вы на самом деле?

— Редко, чрезвычайно редко чья‑нибудь догадка оказывалась верной. Таким людям мы не давали шанса проверить их предположения. Мы просто исчезали, чтобы стать не более чем пугающим воспоминанием. Но подобного не случалось уже несколько десятилетий.

— Значит, хорошо это скрываете. Что нужно делать, чтобы успешно изображать человека?

— Совершать свойственные людям быстрые тики, какие приходится делать всем нам — постоянно быть в движении, чтобы не выделяться: к примеру, Эмметту — теребить волосы, Розали — класть ногу на ногу то так, то этак, Элис — постукивать пальцами ног по линолеуму, а мне — поворачивать голову, разглядывая всякие трещины на стене.

—А вампиры не делают лишних движений?

— Нет, неподвижность для меня естественное состояние.

— Что‑то еще?

— Умение изображать физические признаки эмоций давно вошло у меня в привычку. Весь урок физкультуры в одном классе с Элис я изображал вялость, как обычно мы делали, когда дело доходило до физической активности среди людей.

— Звучит очень утомительно. А еще ты отличаешься от всех тем, что слышишь чужие мысли. Другие многое бы отдали за такую способность. А тебе она, кажется, отравляет жизнь?

— Я слышу их всех, слышу каждую несущественную мыслишку сразу же, едва она проносится у них в голове. Я часто мечтал избавиться от какофонии чужих мыслей. И стать нормальным — в пределах, доступных мне.

— Чьи мысли тебя бесят больше всего? Есть такие люди?

— Джессика Стэнли — давненько она не досаждала мне внутренней болтовней. С каким облегчением я вздохнул, когда она преодолела свою неуместную зацикленность. Было почти невозможно отделаться от ее непрестанных и нелепых грез наяву. В то время меня так и подмывало объяснить ей, что именно произойдет, если рядом с ней окажутся мои губы, а вместе с ними и зубы. Это положило бы конец ее докучливым фантазиям [смеется].

— Расскажи, каким было твое первое впечатление о Белле.

— Обычная, ничем не примечательная человеческая девушка.

— А Белла другое рассказывала. Что вы встретились в столовой и томно друг на друга глядели.

— Помню, как на секунду встретился взглядом с большими шоколадно‑карими человеческими глазами на бледном лице, формой напоминающем сердечко. Почему‑то она выглядела более ранимой и хрупкой, чем ее новые одноклассницы.

— Ну, это уже другое дело.

— Я был вампиром, а в ней струилась сладчайшая кровь из всех, какие мне случалось обонять за более чем восемьдесят лет. Мне и в голову не приходило, что такой запах может существовать.

— Правда, что сначала ты хотел убить Беллу?

— В голове сложился план. Я находился в середине класса, в самом дальнем ряду. Сначала я займусь теми, кто справа от меня. По моим оценкам, за секунду я мог свернуть четыре–пять шей. Почти не поднимая шума. Правой стороне повезет: они не увидят, как я приближаюсь. Затем я метнусь вдоль переднего ряда и дальше по левой стороне класса; мне понадобится самое большее пять секунд, чтобы отнять жизнь у всех, кто здесь находится.

Достаточно долго, чтобы Белла Свон успела мельком увидеть, что ее ждет. Достаточно, чтобы ощутила страх. Достаточно, чтобы завизжала, если только не оцепенеет от шока. На единственный негромкий вопль никто не сбежится.

— Ты вообще когда‑нибудь убивал?

— Я истребил столько народу, что я уже сбился со счета. Совершал логически обоснованные, оправданные убийства. Я был убийцей убийц, убивал других, менее могущественных чудовищ. Да, я признавал, что это комплекс бога — решать, кто заслуживает смертного приговора. Сделка с самим собой. Я питался человеческой кровью, но лишь в самом широком смысле из возможных. Мои жертвы в своем разнообразном и мрачном времяпрепровождении демонстрировали немногим больше человеческого, чем было свойственно мне.

— Мне даже стало не по себе. Хорошо, что наше интервью подходит к концу. Сейчас я задам тебе пару вопросов. Тебе нужно отвечать быстро.

Эдвард, ты прожил довольно долгую жизнь. В какой эпохе тебе понравилось больше всего?

— Сейчас, в ХXI веке.

— Какие качества ты можешь выделить в Белле?

— Доброта, скромность, бескорыстие и смелость.

—Тебе было семнадцать, когда в 1918 году ты умирал от «испанки». Твой отец Карлайл тогда спас тебя, обратив в вампира. Ты жалеешь об этом?

— Нет, об этом я не жалею. Не спаси он меня, я не встретился бы с ней. Но моя жизнь все равно была кончена. Мне не пришлось ничем жертвовать.

— А если бы сейчас тебе предложили стать смертным, ты бы согласился?

— Большинство мне подобных ценят бессмертие превыше всего. Но мне не верится, чтобы кто‑нибудь из моей семьи — кроме разве что Эмметта — стал бы долго раздумывать, если бы ему или ей предложили снова променять бессмертие на жизнь смертного человека. И я, и Розали, да и Карлайл шагнули бы ради этого в огонь. И горели бы в нем днями или веками, если понадобится. Мы отдали бы что угодно, чтобы стать людьми.