30 глав АСТ: интервью с Денисом Драгунским

«30 глав» АСТ продолжаются. Так называется серия встреч с писателями и знаковыми авторами издательства, приуроченная к тридцатилетнему юбилею АСТ. И сегодня у нас в гостях — писатель и журналист Денис Драгунский.

— Денис Викторович, здравствуйте! 

— Здравствуйте! 

— Спасибо, что сегодня к нам присоединились. 

— Я очень рад. У меня как раз была презентация книжки, и все удачно совпало. 

— И как все прошло? 

— Отлично прошло, было много народу. Задавали интересные вопросы, и мне понравилось.

Видеоверсия интервью с Денисом Драгунским.

— А вы устаете на презентациях? Это же общение, вопросы... 

— Нет, это я люблю, потому что основную часть своего времени провожу дома, за компьютером, в одиночестве, не общаясь ни с кем. Поэтому всякий выход на публику для меня — это большая радость. 

— А не замечали, люди одни и те же приходят или каждый раз разные? Бывает же яркая внешность: «О, а этого человека я уже видел!» 

— Иногда такое, конечно, бывает, но в основном разные люди приходят. Есть у меня мои друзья, точнее друзья моих книг, которые приходят постоянно, но в основном большинство, 80%, — это разные люди. 

— Денис Викторович, начнем разговор с вашей новой книги «Богач и его актер». В описании сказано следующее: «В новом романе, как в волшебной сказке, в обмен на славу и деньги герой отдает себя, свою личность». И у меня была первая ассоциация с «Принцем и нищим» Марка Твена, где герои выдают себя за другого человека. Насколько это правильно? 

— Это не совсем правильная ассоциация. Тема двойников, тема перемены личностей, она очень распространена в литературе — и понятно почему. Но здесь совершенно о другом. Это роман об актере, который играет в фильме роль богача. Причем играет богача живого, который сейчас существует, который рядом стоит и дает указания, как его надо играть. Понимаете? Для того, чтобы этот актер хорошо его сыграл, по указанию режиссера они должны познакомиться, подружиться. Актер узнает подробности жизни этого богача и узнает, что жизнь этого блестящего миллиардера, промышленного и финансового воротилы, на самом деле очень тяжелая, потому что у него в семье очень много трагедий. Богач рассказывает об этом актеру. И дело в том, что во время общения с людьми на съемках фильма, актера многие начинают воспринимать как богача — обращаются к нему по другому имени. Актер всосал в себя очень много этого богача, и поэтому у него себя не осталось. Может быть, это и стало причиной того, что его творческая жизнь не сложилась, того, что после этой роли, которая принесла ему много славы и денег, ролей у него больше не было. И он так и остался исполнителем одной роли в кино. Этой одной знаменитой роли, знаменитого богача. В каком-то смысле это такая история о том, как человек потерял свое «я», слишком сильно вжившись в жизнь другого человека.

— По сути, вы сейчас рассказали всю книгу. 

— По сути, да. 

— А зачем тогда ее читать? 

— Ну знаете, есть целый ряд фильмов, которые мы смотрим не потому, что хотим узнать, чем дело кончилось, а потому, что нам интересно. Я же не все рассказал: характеры этих людей, жизнь богача и жизнь актера, их семейные связи, их жены, любовницы, трагедии, радости, развитие всего сюжета. Чем дело кончилось, наконец, тоже не рассказал. 

Я помню, что где-то год назад разговаривал с одним молодым парнем из 8 класса. Я говорю: «Что ты сейчас читаешь?» Он отвечает: «Я читаю „Войну и мир“. Класс, так интересно! Я сейчас читаю о том, как Пьер Безухов в Москве. Москва горит. Наполеон ее занял, и весь народ эвакуируется. Пьер по каким-то там пустым заброшкам кочует. Это вообще страшное дело, я так переживаю». Я говорю: «Не переживай, не переживай — мы победим! Кутузов победит Наполеона и выгонит французов». Он такой: «Что? Вы мне все испортили!»  

— То есть он не знал и, наверное, думал о том, почему мы тут по-французски не говорим? 

— Он не знал! Вот так бывает. Так что ничего страшного. 

— А вы так растворялись в своих героях? У вас же очень много книг — все равно же погружаетесь. Бывало такое, что вы в какой-то момент чувствовали себя героем? 

— Ну героем в полном смысле слова я, конечно, себя не чувствовал. 

— Но хотя бы частично? 

— Было как во сне. Я чувствовал то, что чувствуют герои. Я чувствовал их переживания, я начинал их понимать. Я, может быть, даже воспринимал мир их глазами. Я пытался себе представить, что чувствует вот этот вот актер, этот богач. У меня, например, есть книжка «Дело принципа», написанная от лица 15-летней девочки. Понимаете? Толстая, 700 страниц — роман. И я 700 страниц пробыл 15-летней девчонкой. 

— И как ощущения? 

— Отлично. Честное слово! 

— А почему отлично? Я не ожидал такого ответа. 

— Потому что она очень интересный человек: она злая, она умная, она хитрая, она отважная, она жестокая. У нее много приключений в жизни. Поэтому я просто прожил целую жизнь.

— С настоящим актером советовались о том, как он погружается в роль, чтобы достоверно рассказать? 

— Нет, не советовался. Почему? Потому что я в каком-то смысле вырос в актерской семье. Мой отец, писатель Виктор Драгунский, был сначала актером. И у него какие-то даже роли были, есть фотографии этих ролей. Он был комическим актером — эпизодическим. А моя мама была актрисой эстрады. Понимаете, актеров было много вокруг: мы ходили в гости к актерам, они к нам приходили в гости. Весь этот театральный мир был мне известен. Кроме того, я читал у Станиславского «Работу актера над собой» и «Мою жизнь в искусстве». Поэтому мне специально не надо было ни с кем консультироваться. 

— А не было тогда искушения стать актером? Тогда, давно... 

— Не было. Вот искушения стать актером почему-то не было. У меня было много искушений, но вот стать актером я не хотел. 

— Какие искушения? Деньгами вы имеете в виду, славой? 

— Нет-нет, по профессии. У меня были разные желания. Я хотел стать художником, офицером — кем я только не хотел стать в детстве. 

— Но в итоге пошли по стопам папы, потому что тоже стали писать. 

— Но в итоге да, стал как папа. Но после многих профессий: после аналитика, политического журналиста, колумниста. Только потом стал писать прозу... 

— Я посмотрел: «Писать прозу начал в 2007-м, первую книгу издал в 2009-м, за все это время написал более 1200 новелл, романов и повестей. Издал 19 книг прозы...» 

— Уже 22. 

— И у меня был вопрос. Откуда такая плодовитость? Это вы нагоняете упущенное или что? 

— Конечно! Вы совершенно правильно сказали. Именно нагоняю упущенное. Я начал писать, когда мне было без одной недели 57 лет. Большинство из того, что я написал, — это короткие рассказы на одну-две-пять страниц. А вот этот роман «Богач и его актер» я сделал из своей новеллы, она давно напечатана. То есть я весь полон был — и сейчас еще остаюсь полон — вот этих маленьких рассказов, случаев из жизни. Я прожил длинную, ужасно интересную жизнь. Я общался с огромным количеством людей: мужчин и женщин, знаменитых и незаметных, богатых и бедных, русских и американских. И всякий раз были какие-то приключения. Это был не просто разговор, а всегда что-то случалось. Кто-то всегда звонил, в дверь врывался, куда-то ехали, нарывались на какое-то приключение. И вот эти все истории я излагаю.

— Может, тогда нужно автобиографию написать? 

— Нужно. Я собираюсь это сделать. Собираюсь. Но это не так просто на самом деле. 

— Почему? 

 — Ну потому что просто писать автобиографию — это скучно. Мой папа это, моя мама то, моя бабушка другое. Гуляли там-то, в школу пошел тогда-то. 

— А вы какую хотите написать? 

— Я не знаю. Должен быть какой-то литературный ход, чтобы ее было интересно читать. Потому что таких биографий было написано тысячи, миллионы. Понимаете? Нужно какую-то зацепку придумать, но пока я ее не нашел. А как найду, тут же сяду писать. 

— То есть идей еще много и в плане автобиографии, и в плане книг? 

— Много-много. 

— Вернемся к этому роману. Насколько часто человек примеряет на себя чью-то жизнь? 

— Постоянно. 

— Почему он это делает? 

— Мне кажется, потому что мы живем в зеркалах чужих взглядов. Мы постоянно примеряем на себя то, как человек к нам относится. И это вполне естественно. Мы все время вертимся в социальных зеркалах. У меня в детстве так всегда было. Идешь по улице, смотришь дом: «Какой дом интересный. Вот пожить бы в таком доме...» Поедешь куда-нибудь в Америку и думаешь: «Почему я не американец? Вот если бы я был американцем, как бы моя жизнь сложилась?» Или там: «Почему я не женился вот на той девочке, а женился вот на этой?» Представить себе, что я женился на ней и то, что было бы в моей жизни. Все время идет такая примерка — у меня во всяком случае. Не знаю, как у других людей. 

— У меня тоже. Мне кажется, что у многих людей есть такое: «Что было бы, если...» 

— Вот совершенно верно! Что было бы, если... Именно...

— А есть что-то загадочное в человеческой личности, человеческой душе?

— Есть, конечно. Масса загадочных вещей. В конце концов, главная загадка — это почему человек поступает так, а не эдак. Почему он всегда выбирает определенный путь? Кажется, сдвинься вот на миллиметр… Знаете, когда стреляешь и сдвинул ружье на миллиметр, а пуля уйдет на 100 метров в сторону. Почему человек так поступает? Что заставляет человека сделать именно этот выбор, а не другой? Вот для меня это всегда загадка. Я всегда пытаюсь в этом как-то разобраться.

— И какие есть отгадки? Общего ответа нет?

— Общего ответа, конечно, нет — есть масса ответов. Это можно сказать по Макаренко, по Фрейду, по Бандуре. Потому что человека так воспитали, потому что человек так воспринял какие-то сексуальные стереотипы, потому что на человека оказало давление влияние матери, влияние учителя и так далее. Миллион ответов есть, но это очень общие ответы, очень общие. Это все равно, что вы мне скажете: «А расскажите обо мне». А я вам скажу: «У вас гемоглобин такой-то, эритроцитов столько-то, лейкоцитов столько-то, калиево-натриевый баланс такой-то…» «А где же здесь я? — спросите вы. — Вы мне только анализ крови предоставили!» Так и здесь. Можно дать общий социологический, психологический анализ, но за ним часто исчезает то неповторимое, что делает нас нами. То неповторимое, что не сводится к теоретическим вещам. Человек ведь иногда еще — это свободная скотина. Он хочет сделать что-то назло, чтобы вот не как все, чтобы не как велят. Протест в человеке всегда есть. Или наоборот. Протесты бывают разные. Можно протестовать против требований общества, говорить: «А вот я уеду сейчас куда-нибудь в Африку, буду там спасать африканских детей от голода и плевать на вас всех». Или как там многие сейчас делают: «Сдам квартиру и буду жить на Гоа полгода. Дауншифтинг». А может быть наоборот. Такой протест называется бегством в банальность. То есть убежать не в исключительность, а в ординарность. «Мне наплевать на всех, и поэтому я буду просто обыкновенный служащий, обыкновенный менеджер среднего звена. Буду ходить в свою контору, буду в 6 вечера брать себя за уши, все проблемы рабочие выплескивать и идти домой к жене и детям, и плевать я на вас хотел». Это тоже протест. Людям сейчас так часто предлагают: «Будь самим собой! Будь неординарным». А человек скажет: «Я не хочу быть самим собой — я хочу быть, как все».

— Это, скорее, к советскому прошлому. Вы начали говорить, что поступки определяют человека. А что делает человека писателем?

— Писателем человека делают желание и возможность описать себя, свои собственные переживания. Писатель — это очень храбрая профессия. Это почти как разведчик, который ползет ночью в расположение противника, и он всегда рискует своей жизнью. А писатель всегда рискует своей репутацией, он рискует своим стыдом, он рискует тем, что ему скажут что-то типа «А теперь мы все о тебе знаем!», «Ах вот ты какой на самом деле!», «А я знаю, я понял, кого ты описал под именем Кати. Это же ведь Надя», «Все точно, пишешь же, что в саду “Эрмитаж” гуляли, а вы гуляли не в “Эрмитаже”, а в “Аквариуме”, я вас там видел». Писатель должен быть готов к этому. Это я вам указал на анекдотические моменты, но они тоже существуют. Мне тоже люди часто говорят, что узнают себя. Узнают и меня, какие-то эпизоды из моей жизни. Иногда это бывает даже и обидно, и больно, и горько. Был такой польский фильм «Все на продажу». Вот писатель — это все не на продажу, а наизнанку.

Ну и, конечно, трудолюбие. Простите, звучит очень пошло: working hard. Очень буржуазно, но без того, чтобы без конца все время писать, заполнять чистые листы, заполнять файлы буквами, без этого никакого писательства не получится. Писать надо много, писать надо постоянно. Писательство — это профессия. Нельзя быть писателем-любителем. Это смешно. Вы представляете себе журналиста, который по субботам делает операции на сердце? Так просто, в плане хобби. Или, например, представляете себе какого-нибудь, например, хирурга, который по субботам командует какой-нибудь военной операцией. Где-нибудь в Сирии. Тоже не представляете. Профессии нужно отдаваться целиком. Поэтому так мало сейчас писателей. Но не только потому, что мало людей имеют достаточно отваги. Давайте честно скажем – мало у кого есть возможность заняться литературой и больше ни на что не отвлекаться.

— А тогда почему у вас в ФБ написано «фриланс» там, где все обычно пишут о работе? Почему не писатель тогда? Это же профессия ваша.

— Когда-то я написал так. Спасибо, что напомнили. Изменю.

— Вы сказали о храбрости. Что нужно обладать храбростью, быть таким разведчиком, если мы говорим о работе писателя. Вы достаточно поздно пришли с первой рукописью в издательство. Был страх?

— Ну, конечно, был страх. И даже несмотря на то что меня пригласили в издательство. Редактор прочитал мои рассказы в ЖЖ и сказал, что их срочно нужно собирать в файлы и нести в дирекцию. Страх, конечно, был. Ну хорошо, редактору понравилось, а директору не понравится, и кому-то еще не понравится. Всегда есть страх. И сейчас, когда вышла уже 22 книга, я сдал в редакцию 23-ю и она должна выйти в декабре-январе, все равно есть какое-то волнение. Думаю: «А как воспримут?»

— Вы сказали о 22 книгах — и я представил их на полке рядом. У вас есть такая полка? 

— Есть. Конечно, есть. А как же? От первой и вот до последней. Не боюсь слова «последней». Она последняя, она же крайняя, она же свежайшая! 

— Действие происходит не в России. 

— Нет, оно происходит в некоторой абстрактной Скандинавии. Любой человек, который был в Швеции, он понимает, что это Швеция, и он даже узнает место, где это. Он угадает именно конкретную точку, где это происходит. Потому что это известный отель, расположенный в 40 минутах езды на электричке от Стокгольма. В книге указано название станции, от которой отходит поезд «туда». Но при этом у главных героев фамилии датско-норвежские.

— Ханс Якобсен... 

— Он должен быть Якобсон, чтобы быть шведом, но он Якобсен. Это специально. И слово «Швеция» нигде не произносится. Это как бы абстрактная Скандинавия. А почему это происходит за границей? Мой рецензент, прекрасный писатель из Петербурга Александр Мелихов, это очень хорошо объяснил. Он сказал, что любая история советской семьи — это обязательно Сталин, обязательно Брежнев, обязательно на героев давит идеология, партия, цензура и все прочее. Поэтому создается впечатление — ложное! — что вот если бы не это все, то все было бы хорошо. И поэтому здесь автор, то есть я, поместил своих героев в совершенно благоприятные условия: никаких репрессий, никаких ГУЛАГов, никакого застоя, ни Сталина, ни Брежнева. Прекрасная конституционная монархия, по сути, парламентская республика. Права человека, социальные гарантии — прекрасно, но при этом трагедий не меньше, чем в любом другом месте. Потому что освобождение от политического деспотизма обозначает всего лишь выход в открытый космос свободы, в котором жить еще труднее бывает. Понимаете, когда человек оказывается наедине с самим собой и ему не на кого валить, он не может сказать: «Вот, кабы не Сталин, кабы не Брежнев, тогда бы ого-го-го!» А вот тебе — пожалуйста. Трагедии совершаются в семье, в профессии, а главное — в душе человека. 

— Скандинавию вы насколько хорошо знаете? Вы сказали, что каждый человек определит то место. Соответственно вы там тоже были? 

— Да. Я бывал в этих местах. 

— Вы там просто случайно были и потом вдохновились этим? 

— Я просто случайно бывал в этом отеле замечательном, который описан в этой книге, и это очень интересное место. Я в Швеции был два раза. Это очень интересная страна, она мне очень нравится. Но при этом совершенно чужая мне. Не уверен, смог бы я там так долго жить. 

— Почему? 

— Ну она другая. Там какие-то другие люди. Они очень хорошие, очень добрые. Но вот... Ну все другое. 

— Богатая страна. Успешная. 

— Богатая. Но это все равно, если вы мне скажете: «Денис Викторович, вот вы уже человек пожилой, пойдите к какому-нибудь олигарху жить, он вас возьмет к себе. Будете там то ли дедушкой, то ли писателем комнатным. Будете при нем жить. Вам дадут две комнаты, балкон, свой туалет. Вас будут кормить вкусно». А я скажу: «Да Бог с вами!»

— Из-за свободы? 

— Да. Личная свобода прежде всего. И еще очень важное: Россия для меня — это страна значений и смыслов. Я здесь жил с детства, и для меня каждая улица, каждый камень что-то значат. Вот «Манеж», мы здесь сидим. В этом «Манеже» работал мой дедушка до 1957 года. Мой дедушка был шофером, а потом завгаром — типа сменного мастера. Выпускал машины в рейс. Здесь в манеже был гараж Совета министров. Он стал выставочным залом только в 1957 году, перед фестивалем. Сюда дедушка ходил на работу, а я жил здесь рядом — в Романовом переулке. В подвале дома. Наверху жили маршалы, генералы и члены ЦК, а мы, то есть челядь, жили в подвале. И здесь я учился в школе. И вот я смотрю на каждую штучку, каждую загородочку и эти вот круглые шары около памятника Ломоносову — это все помню с раннего детства. Я знаю, кто такой был Ломоносов, что такое Московский университет, кто строил это здание. Вот Татьянинская церковь, а там раньше был дом культуры МГУ, а на первом этаже был фортепьянный класс, где занималась девушка, в которую я был влюблен. Я ее ждал около вот этих окон. И вот все вот это вот... 

— Я подумал, что это сразу могли бы быть две книги. Извините, что я предлагаю. Первая — это «Москва Дениса Драгунского». Это так интересно, как город поменялся, как говоря популярной фразой, «Москва преобразилась». Мне, как читателю, было бы интересно узнать, как вообще город изменился. Я не уверен, вспомнят ли москвичи, что здесь был гараж, если их спросить. 

— А когда Кремль открыли, опять же в 1957 году, мне было 7 лет. Кремль же был при Сталине закрыт совсем. Абсолютно. Это была его резиденция. Кремль где-то до 1930-го года был открыт: там жили люди, там, например, жил поэт Демьян Бедный, у него там была квартира. А потом закрыли, совсем. А в 1956-1957 годах его открыли для посещения. Причем открыли сразу настежь, и можно было гулять до 8 часов вечера. Я входил во все соборы, я маленьким мальчишкой все облазил. Я помню сейчас прекрасно все иконы, иконостасы, могилы царей. Я очень интересовался историей. Это было потрясающе! Я вот там понял... Да что тут сказать, у меня русская идентичность начала формироваться, когда я ходил в эти соборы с детства!

— Тогда у меня вопрос по тем временам. Китайгородская стена. Я когда узнал, что ее при Сталине разобрали, чтобы техника въезжала, мне стало так жалко, что ее разобрали. Мне кажется, столько лет истории: 200 или 300 лет…

— И мне жалко, что ее разобрали, конечно. Очень много вещей жалко. Жалко, что Сухареву башню на Садовом кольце снесли. Я понимаю, что она мешала, но ее можно было либо как-то объехать, либо в конце концов — при такой-то технике! — отодвинуть в сторону. Но, понимаете, с некоторыми вещами мы вынуждены расставаться. В конце концов говорят, что Париж, в котором я, кстати, ни разу не был в своей жизни, уже совершенно другой город, по сравнению с Парижем, который был до середины XIX века. Мол, весь тот средневековый Париж с его мельчайшими улочками, он был снесен. И вот эти Елисейские поля, площади — это все как бы уже современный Париж. Конечно, нельзя все фиксировать, но нужно по возможности оставлять, чтобы была какая-то память.

— И вторая идея для книги… Вы сказали о доме в Романовом переулке, где вы жили в подвальном помещении, а наверху — маршалы. И я подумал: «А это же тоже история: как уживались жильцы одного дома, богатые и бедные».

— Конечно, тоже история. Да, вот так было. Это очень интересная была история. У меня очень интересное было общение с этими людьми, с этими внуками маршалов. Это было непросто.

— Элита все-таки. Это же элита, по сути, эти маршалы.

— Да, это суперэлита была российская. Конечно. И я видел многих людей: Рокоссовского, Конева — этих великих маршалов. Жукова видел живого, который приезжал туда в гости к Рокоссовскому. И я видел, как мальчишки, крича «Вон Жуков, видишь? Жуков стоит!», на великах подкатывались и вокруг ездили. Это было очень интересно. Жену Хрущева видел. Она там стояла на учете в парторганизации и поэтому приходила раз в неделю делать политинформацию.

— А самое интересное, я недавно узнал, что внучка Хрущева — Нина — в Америке живет, там преподает в университете. Просто так забавно получается, когда дед — глава государства, а внук в Америке — в стране идеологического противника. Давайте вернемся к книжке. В аннотации к вашему роману пишут о том, что его новаторство — в совмещении в «Богаче и актере» канонов русского и зарубежного романов. 

— Вот вы знаете, может быть, да. Но это уже пишет критик. Когда я пишу сам, я об этом совершенно не думаю. Я пишу просто, как мне пишется. Я не пишу с мыслями: «Вот здесь будет от русского романа кусочек, а здесь будет от зарубежного». Я просто пишу историю, как она мне приходит в голову и как она у меня записывается, а потом сам ее же редактирую. А уже критик может это называть, как он хочет, потому что я, честное пионерское, не могу уподобиться сороконожке, знаете, которая думает, какой ногой сначала ходить. 

— И еще вот вопрос об этом же романе. Его герой — Ханс Якобсен — ассоциируется с Хансом Кристианом Андерсеном. Только Андерсен — сказочник, а этот вроде нет... 

— Это уже случайность. Просто мне нужна была распространенная фамилия. Вот этот человек говорит: «Хорошо, что у нас такая фамилия, нас там пять страниц в телефонном справочнике, одних Якобсенов». И поэтому его сестра поясняет, что когда она представляется, то ее необязательно ассоциировать с родственницей миллиардера. Мало ли Якобсенов! 

— Вы сказали, что, когда пишете, не стараетесь подстраиваться под критиков. Но, поскольку ваш отец был очень известным писателем, вы когда-нибудь думали мысленно о том, что бы он сказал о вашей книге или о вашем творчестве? Я имею в виду внутренний диалог. 

— Конечно-конечно. Конечно, думаю. Я не знаю, что бы он сказал об этой книжке. А вообще, я думаю, что некоторые короткие рассказы — я почти уверен — ему бы понравились. Те, которые написаны динамично, весело. 

— А романы? 

— Романы не знаю. Может быть... 

— А почему? 

— Хотя у него есть две повести, он был мастер рассказа. Но, может быть, один роман ему бы понравился. Он называется «Мальчик, дяденька и я». Такая вот повесть в рассказах о взрослении человека. И вот, может быть, это он воспринял бы.

— Да, мне кажется, он был несколько лет назад опубликован. Если опять говорить о рассказах… Есть известные «Денискины рассказы», потом выходили ваши интерпретации о том, какими «Денискины рассказы» были на самом деле. А у меня вот какой вопрос: а вы не думали написать свои «Денискины рассказы»?

— Мои рассказы, как «Денискины рассказы»? Конечно, нет, конечно, нет.

— Почему?

— Ну потому что у меня не получится. Я же чувствую. Уже рука чувствует, что я могу делать, а что нет. Даже вот когда я занимался всяким ручным трудом: строгал, пилил — иногда рука чувствовала, что вот эту вещь я могу вырезать, а вот эту — тяжело. Не знаю, но я в любом случае хочу другое сделать. Вот вы говорите об автобиографической повести. Она, конечно, как-то будет связана с «Денискиными рассказами», потому что я хочу ее назвать «Подлинная жизнь Дениса Кораблева».

— Да, это сразу привлечет внимание. И это интересно. Кстати, говоря об интересных ваших работах… Вы недавно приняли участие в авантюрно-детективно-фантастическом драматическом романе-буриме для подростков «№12. Война и мир в отдельно взятой школе». Почему?

— Да. А меня попросили просто.

— Но вы же могли отказаться.

— Ну а зачем? Мне было интересно. Еще и потому, что я начинал его.

— Первую главу написали?

— Да. И вот, с одной стороны, для меня это было лестно и почетно, что мне предложили начать, а с другой — было интересно написать такую главу, которая задала бы какой-то ход книге. Тем более что придуман был именно ход, что как будто бы «Война и мир» начинается.

— Перенесли действия знаменитого романа «Война и мир» в Москву XXI века?

— Да. Это было интересно. Но, вообще, я многие вещи делаю потому, что мне интересно, или просто потому, что меня просят. Почему нет? Мне объясняют, чем это может быть интересно, — и я соглашаюсь.

— А вот «Войну и мир» вообще возможно было бы написать сегодня? Понятно, что это сослагательное наклонение, но я имею в виду такой масштаб, такую вот махину.

— Я думаю, можно было бы. Только без четвертого тома, где Толстой объясняет на пальцах, что он хотел сказать в предыдущих трех. Можно было бы, конечно.

— И что, это бы читали? Вот так вот, 4 тома...

— А сейчас, вы знаете, сейчас ведь читают книжки толстые. Сейчас мода есть. Сейчас очень разнообразная мода. Есть люди, которые коротенькие книжки читают, а есть те, что читают каких-нибудь «Щегла», «Маленькую жизнь» или Стига Ларссона…

— Да, там 700 страниц.

— Если интересно написано, если интересная тема, если хорошо, то почему нет? Конечно, можно. Но должна быть какая-то большая захватывающая тема. Если писать «Войну и мир» современности, должно быть что-то такое.

— Ну и автор должен быть такой же величины, как Лев Толстой? Такой гигант. Вот прямо общемирового значения. Толстого-то знают и уважают везде.

— Видите, какая штука... Гигант, ведь он растет постепенно. Когда Толстой начал писать, он еще не был гигантом мирового значения. И даже когда он закончил «Войну и мир». Первый ее вариант отвергли, и он был кошмарный совершенно, я его читал. А потом он его исправил. Первый вариант был короткий, однотомный, он назывался «Все хорошо, что хорошо кончается». Хорошее название. А потом он его переделывал долго. И постепенно. Постепенно в ходе работы становился великим. Не может же архитектор, который еще ничего не построил, быть великим. Вот ты построишь что-нибудь — и мы поймем, великий ты или нет.

И вот я думаю, что если какой-нибудь писатель возьмется за какое-нибудь мощное повествование о нашей современности, то ему придется писать с конца 70-х, ну хорошо с 80-х, со смерти Брежнева. Потому как Толстой писал роман в 60-х, а начиналось все с 1805 года. Значит там 50 лет прошло. Придется описывать развитие нашей страны, наших нескольких семей со смерти Брежнева или там со входа в Афганистан. Это может быть очень здорово, интересно. И писатель станет великим в процессе написания. Ну или не станет. Или ему скажут: «Графоман ты, Вася, графоман!»

— А вы бы хотели написать что-то подобное? Вот такое, монументальное... 

— Нет, не хотел бы. Magnum opus? Нет, не хотел бы, потому что у меня достаточно много есть opera minora, если так можно сказать, — малых произведений. У меня на них планов довольно много. 

— А вы сами себя правите? Вот, как Толстой, переписываете? 

— Ну, конечно. Обязательно. 

— А как можно переписать самого себя? Я же уже все написал, зачем мне переписывать? 

— Ну я по мелочи редактирую. Хотя у меня бывали случаи, когда я переписывал круто. 

— А как можно переписать самого себя? Вы же уже написали. 

— Ну берешь и переписываешь. Как сварить вишни в меду? Берешь вишни и варишь в меду. Ну и все. Это у Аверченко шутка есть такая. Пособие для молодых хозяек. Ну в общем просто: берешь и работаешь. Не трусить — главное. Понимаете?! 

— Ну вот возвращаемся к храбрости. Что это — главная черта у писателя... 

— Да. Главное — не трусить. Не бояться показывать себя и не робеть перед большой задачей. Как я это напишу? Да так и напишу: «Ранним утром 2021 года Петр Иванович проснулся в дурном расположении духа». И все. И пиши дальше.

— Спасибо вам большое. Вернемся к началу разговора. 30 лет Издательству АСТ. Принято именинников поздравлять. Что бы вы могли пожелать издательству? 

— Я могу пожелать издательству дальше работать. Я бы пожелал Издательству АСТ работать дальше, публиковать все новые и новые книжки, больше публиковать молодых, до этого неизвестных авторов, давать им больше, как нынче говорят, промоушена. А кроме того, издавать немножечко поинтересней. Например, я бы посоветовал делать книжек с картинками побольше. Побольше бы издавать книжек в мягких переплетах, чтобы можно было снижать цены и шире распространять произведения. Но самое главное — продолжать так, как сейчас получается, потому что получается очень неплохо, просто даже прекрасно. И побольше молодых авторов! Ну и, соответственно, я буду очень рад, как раз мне будет исполняться 100 лет, когда я поздравлю АСТ с 60-летием. 

— Спасибо вам большое, Денис Драгунский. Ждем автобиографию и ждем — лично я буду ждать — «Москву Дениса Драгунского»!