Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

В Год Балета выходит книга мемуаров знаменитого хореографа и танцовщика – история легендарной династии на фоне революций, войн, арестов и театральных премьер. Книга издана в партнерстве с Открытым фестивалем искусств «Черешневый Лес».

ОТЗЫВЫ:

Азарий полон неукротимой энергии и желания осмыслить свою фантастическую биографию, которая в то же время невероятная, почти всемирная география. От советского лагеря и ссылки в холодных степях Казахстана до далекой жаркой Кубы, где он оставил заметный след – создание кубинского классического балета; от Женевы, Лозанны, Нью-Йорка до Большого театра в Москве.
Сергей Юрский

Книга моего близкого друга Азария Плисецкого, замечательного балетного педагога и представителя легендарной фамилии, поразила меня своим бесстрашием и абсолютной искренностью. Для меня он всегда был одним из мостиков, соединяющих великие традиции русского балетного театра и западного авангарда. Я рад, что выпуск книги Азария Плисецкого поддержал Открытый фестиваль искусств «Черешневый лес».
Борис Эйфман

Мне кажется, секрет долголетнего успеха Азария Плисецкого, балетного педагога-репетитора, заключается не только в классической балетной школе, которой он превосходно владеет, но в какой-то внутренней пластичности, душевной отзывчивости на другие стили и образы жизни, готовности их понять, принять и даже полюбить.
Сергей Николаевич


Об авторе:

Азарий Плисецкий – танцовщик, хореограф, педагог с международным именем, представитель театральной династии Плисецких–Мессерер. Окончил Московское хореографическое училище (1956) и театроведческий факультет ГИТИСа (1969). Принимал участие в создании Кубинского национального балета, много работал с балетными труппами в Японии и США. С 1992 года постоянно сотрудничает с балетом Мориса Бежара. Живет в Москве и Лозанне (Швейцария).


Цитаты из книги:

Приезжая в Москву, я, конечно же, возвращаюсь домой — в родные закоулки, где оживает память о детстве. Мне все здесь близко и знакомо квартира на Тверской, где за фасадом нашей сталинки в тесном дворе «спряталось» Саввинское подворье; трехэтажный дом в Щепкинском проезде, казавшийся мне после Чимкента настоящим небоскребом; Театральная площадь, бывшая площадь Свердлова, через которую мы во время воздушной тревоги бегали в бомбоубежище на станции «Охотный ряд»; Центральная музыкальная школа; здание Хореографического училища на Пушечной улице… и, конечно, Большой театр, где все начиналось.

Уланова — это всегда полутон, акварельный набросок. Тогда как настоящей картиной маслом была Майя. Эффект ее присутствия на сцене зашкаливал. Она выходила на сцену, и зрители не могли отвести от нее глаз — это то, что называется “аз есмь”.

Вместе со стремительным развитием техники из балета стало уходить многое из того, что в свое время приводило зрителей в восторг и заставляло плакать от счастья. Технически слабый по современным меркам танец был содержательней, выразительней и по-актерски безукоризненным. Достаточно вспомнить, как в первом акте “Дон Кихота” в центр сцены вылетал Сергей Корень в партии тореадора. Один его выход был настоящим фейерверком, от которого захватывало дух! Танцуют сейчас значительно лучше, но увлечение техническим прогрессом порою становится самоцелью.

Я вспоминаю рассказ Асафа Михайловича, как он во время исполнения мужской вариации в па-де-труа в “Лебедином озере” от избытка молодых сил сделал один за другим два тура в воздухе, то, что у нас называется “два-два”. Его вызвали к тогдашнему директору театра Иосифу Лапицкому и устроили выволочку.
— Этот молодой человек делает у нас в театре не балет, а цирк, — мрачно сказал заведующий балетной труппой Тихомиров. — В вариации поставлено два тура, а он делает два и еще раз два!
Революционные для тех далеких лет движения сегодня прочно обосновались в балетном арсенале.