Персонаж Веничка близко знаком читателю — и русскому, и зарубежному, — чего нельзя сказать про самого создателя поэмы «Москва — Петушки».
Олег Лекманов, Михаил Свердлов и Илья Симановский — авторы первой биографии Венедикта Ерофеева (1938–1990), опираясь на множество собранных ими свидетельств современников, документы и воспоминания, пытаются отделить правду от мифов, нарисовать портрет человека, стремившегося к абсолютной свободе и в прозе, и в жизни.
Параллельно истории жизни Венедикта в книге разворачивается «биография» Венички — подробный анализ его путешествия из Москвы в Петушки, запечатленного в поэме.
В книге представлены ранее не публиковавшиеся фотографии и материалы из личных архивов семьи и друзей Венедикта Ерофеева.
Об авторах:
Олег Андершанович Лекманов (род. в 1967) — филолог, доктор филологических наук, профессор школы филологии факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ. Автор более 650 опубликованных исследований, среди которых монографии: «Книга об акмеизме и другие работы» (2000); «В лабиринтах романа-загадки. Комментарий к роману В. П. Катаева „Алмазный мой венец“» (2004) (в соавторстве с М. Котовой, при участии Л. Видгофа); «Mandelstam» (2010); «Сергей Есенин. Биография» (2011) (в соавторстве с М. Свердловым); «Поэты и газеты. Очерки» (2013); «Русская поэзия в 1913 году» (2014); «Осип Мандельштам: ворованный воздух. Биография» (2016); «„Ликует форвард на бегу...“. Футбол в русской и советской поэзии 1910–1950 годов» (2016) (в соавторстве с А. Акмальдиновой и М. Свердловым); «Самое главное: о русской литературе ХХ века» (2017) и др.
Михаил Игоревич Свердлов (род. в 1966) — критик и литературовед, кандидат филологических наук, доцент школы филологии факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ. Автор книг «Статьи и заметки о школьной литературе» (в соавторстве с О. Лекмановым; 2001), «По ту сторону добра и зла. Алексей Толстой: от Буратино до Петра» (2004), «Почему умерла Катерина? „Гроза“: вчера и сегодня» (2005), «Сергей Есенин. Биография» (2011) (в соавторстве с О. Лекмановым) и множества учебников-хрестоматий по зарубежной литературе для школ и гимназий (в соавторстве с И. Шайтановым). Публикует статьи в журналах «Вопросы литературы», «Новое литературное обозрение», «Новый мир» и др.
Илья Григорьевич Симановский (род. в 1981) — физик, преподаватель, кандидат физико-математических наук. Выступал научным консультантом документального фильма «Гении и злодеи. Отто Ган. Оставшийся честным» (2013), публиковался в литературных журналах: Toronto Slavic Quarterly, «Бельские просторы», «Ликбез», «Прочтение» и др. Автор предисловия к сборнику документальной автобиографической прозы Л. С. Разумовского «Нас время учило...» (2016). Занимается оцифровкой литературных архивов, сотрудничает с Некоммерческой электронной библиотекой «ImWerden».
Цитаты:
«Младшего сына мама назвала необычно — Венедикт, — вспоминала самая старшая сестра Ерофеева, Тамара Гущина. — Это имя ей давно нравилось и было связано с воспоминаниями молодости: рядом с их селом было большое имение помещика Ерофеева, у которого сына звали Венедиктом. Может, Венедикт и сам по себе ей нравился, были какие-нибудь романтические воспоминания — не знаю. Но мама и мы все — семья, родственники — называли его не Веня, а Вена, потому что Веня, как мама объясняла, это уменьшительное от Вениамина. Вена был всеобщим любимцем: тихий, кроткий, худенький мальчик».
«Вена (мы так его звали в семье) своим именем очень был доволен».
«Веня был веселый. Худшее, что он мог сказать о человеке: „Совершенно безулыбчивый“ — вспоминает Марк Гринберг. — А сам он как-то замечательно улыбался. Слово „веселый“, надо, конечно, уточнить. Он был совсем не из тех, кто в обществе сыплет анекдотами, хотя вполне мог ценить это в других... Нет, в нем было прекрасное сочетание готовности видеть смешное, улыбаться. Он не так уж много смеялся — скорее именно улыбался, но как бы на грани смеха. Меня эта улыбка завораживала, почти на бессознательном уровне, этого не передать. Какой-то я в ней чувствовал особый знак внутренней музыкальности».
«Легендарную историю об университетском пьянстве Ерофеева со слов „кого-то из Вениных однокурсников“ пересказала в своих воспоминаниях Наталья Логинова: „На первом курсе Венедикт Ерофеев стал чемпионом „выпивки“ (не помню, как был обозначен в рассказе этот титул). Происходило это в Ленинской аудитории, рядом с кафедрой, ставился стол, на котором были кастрюля с вареной картошкой, банка с килькой, хлеб и бутылки с водкой. С каждой стороны стола садился представитель какого-то факультета. Мне запомнились историк, математик и от филологов — Венедикт Ерофеев. Зрители, они же и болельщики, располагались амфитеатром. По гонгу участники соревнования выпивали по стакану водки, после чего закусывали и начинали беседовать на заданную тему. Через некоторое время гонг повторялся, как и все остальное, и постепенно участники начинали отваливаться. И вот остались математик и Веня. Но после очередного стакана кто-то из болельщиков очень бурно приветствовал математика, тот обернулся и упал со стула. И так Веничка остался один за столом как Чемпион, хотя тоже был „под завязку““»
«Сколько он пил — видит бог, это был способ поддержания себя то ли в напряжении, то ли в расслаблении — не одурманивающий наркотик, а подкрепление <...> Он не шел, глядя в небо. Он видел границу, через которую переступал, когда другие останавливались». <...> Через три года после ухода из университета Ерофеев в записной книжке сочувственно процитирует высказывание Фридриха Ницше: «Я — человек, <...> который ищет и находит все свое счастье в постепенном, с каждым днем все более полном духовном освобождении. Возможно даже, что я больше хочу быть человеком духовно свободным, чем могу быть им». К этой цитате он сделает приписку: «Незаменимо». «Было в нем эдакое ницшеанство, скорее всего, книжного происхождения, усвоенное как маска, тоже в порядке игры, но она, так сказать, приросла», — вспоминает о Ерофееве Людмила Евдокимова. А о роли алкоголя в своей жизни он сам в 1966 году высказался в записной книжке так: «Кто создал наше тело? Природа. Она же и разрушает его каждый день. Кто выпестовал наш дух? — Алкоголь выпестовал наш дух, и так же разрушает и живит его, и так же постоянно».
«Не вино и не бабы сгубили молодость мою. Но подмосковные электропоезда ее сгубили», — отметил Ерофеев в записной книжке 1973 года.
«Лет восемь или десять мы жили в железнодорожных тупиках, — лишь самую малость сгущая краски, рассказывал о второй половине 1960-х — начале 1970-х годов и тогдашнем быте Ерофеева и его компании один из ее участников, Игорь Авдиев. — Мы садились в электричку и ехали по старому любимому маршруту, до Петушков. А потом последний поезд загоняли в тупик, и там, в тупиках, приходилось ночевать».
Упоминание про «стопку книг» на тумбочке Ерофеева — это деталь характерная и весьма значимая. Где бы он ни жил, в каких бы трудных условиях ни оказывался, его всегда сопровождало множество книг. «У Ерофеева была удивительная способность русского человека к самообразованию, то есть — способность без учителей начитать огромное количество материала, — рассказывает Алексей Муравьев. — Я думаю, что первоначальный разгон у него был такой сильный, что на этом разгоне он много чего освоил. Читал он постоянно». «Ерофеев не был систематически образованным человеком, однако знал очень много и этим знанием не подавлял. Цену себе знал, но держался с непоказной скромностью», — вспоминает Николай Котрелев. «Чаще всего, когда все были на лекциях, он читал лежа. И все свои знания он приобретал именно так — самоподготовкой и запойным чтением», — рассказывает Виктор Евсеев. «Он всю жизнь читал, читал очень много, — свидетельствовал Владимир Муравьев. — Мог месяцами просиживать в Исторической библиотеке, а восприимчивость у него была великолепная». «У него были большие амбарные тетради, в которые он записывал то, что ему было неизвестно и что он хотел бы узнать, например, списки композиторов, музыку которых он еще не слушал», — рассказывает пианист Януш Гжелёнзка.
«Он без показухи любил классическую музыку, — рассказывает Виктор Куллэ. — С ней у Венечки были свои, абсолютно интимные отношения. Скажем, если я слышал у него Сибелиуса, это значило, что Веня в депрессухе. Музыка на него оказывала прямо-таки наркотическое воздействие. Он получал от нее гораздо больше кайфа, чем от водки. Людей, которые так слушали музыку, я больше не припомню. Пожалуй, сходно чувствовала музыку Наталья Трауберг». «Как-то он меня спрашивает: „А какие у вас есть пластинки?“ — вспоминает Алексей Муравьев. — Я ему притащил пластинки. Он стал их перебирать, и меня поразило, насколько он хорошо все это знал. Особенно подробно он знал русскую симфоническую музыку, на слух отличал разные исполнения». «Шостакович, Сибелиус, Малер» — так Ерофеев определил тройку любимых композиторов в интервью Олегу Осетинскому".
«Некоторые мемуаристы удивляются той почти нескрываемой нежности, которую обычно не слишком сентиментальный Ерофеев проявлял по отношению к маленьким детям. «Веня <...> подержал на руках моего сына, обласкав его своим „отличным карапузом“», — вспоминает художник Александр Лазаревич. «Он любил с детками играть. Например, дети все время его почему-то выбирали играть в „ручеек“, — говорит Вячеслав Улитин. — Он с ними такой большой, высокий, а играл в „ручеек“».
«...Всегда была ощутима некая нестыковка, суверенность, отсутствие в присутствии, — пишет Анатолий Иванов. — Словно какой-то незримый экран находился меж ним и окружающими, даже самыми близкими и преданными. Спорить с ним было бесполезно и не нужно. Просто выдавал очередную порцию саркастических и парадоксальных формулировок. Не убеждал, не навязывал своего мнения. Просто знал истину, зримую лишь ему, пребывающему в ином измерении <...> Никогда он не был ясен. Ни вблизи, ни — тем более — издалече».