Парижские мальчики в сталинской Москве

5 причин прочитать

1. Документальный роман о расцвете сталинской эпохи, написанный с позиции русских парижан – подростков Мура и Мити, родившихся за пределами России и попавших в СССР в конце 1930-х годов.
2. Мур, или Георгий Эфрон – сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Митя, Дмитрий Сеземан – внук академика Насонова, сын философа Василия Сеземана, будущий известный переводчик. Они родились за границей, вернулись вместе с родителями в сталинскую Москву, дружили, делились надеждами и были счастливы в последние предвоенные месяцы. Один погибнет на войне, второй будет ранен, но выживет и вернется в страну, которую считает родиной, только в 1976 году, во время частной поездки во Францию.
3. Читателю откроется “повседневная жизнь” той эпохи, подробности последних лет жизни Марины Цветаевой и ее окружения, особенности той противоречивой поры, когда москвичи были уже охвачены ужасом, но все еще верили в светлое будущее нового государства.
4. Захватывающая и пронзительная, полная живых деталей история, основанная на дневниках, письмах, воспоминаниях и других исторических документах. Пугающая антология трагедий на фоне масштабных достижений молодой советской страны.
5. Сергей Беляков – историк и публицист, финалист престижных литературных премий «Национальный бестселлер» (2017) и «Ясная поляна» (2020), лауреат премии «Большая книга» (2013, роман «Гумилев, сын Гумилева»).

Цитаты

«Знакомство с новой советской жизнью оказалось все‑таки щадящим, слишком коротким, чтобы испугать, шокировать. Бывало ведь и хуже. В 1934 году Лилианна Лунгина и ее мать Мария Даниловна отправились из Парижа в Советский Союз. Ехали через Северную Италию и Австрию. Вагон был полон веселыми, легкомысленными пассажирами, что ехали с лыжами и горнолыжными костюмами на альпийские курорты. Но чем дальше на восток шел поезд, тем тоскливее становилось. Вместо жизнерадостных и обеспеченных туристов вагон заполнили „какие‑то понурые люди“. Остановились у знакомых в Варшаве. Те в ужас пришли: „Куда вы едете, разве можно ехать в эту страшную страну? Там же голод!“ Увы, это оказалось не враждебной пропагандой».

«Особенно же ему понравилась дешевенькая пепельница из черного пластика. На ней была надпись: „Завод „Красный треугольник“. Второй сорт“: „Ты посмотри! Второй сорт! Разве ты когда‑нибудь видела во Франции на каком‑нибудь товаре надпись „Второй сорт“? Там обязательно напишут „Первый сорт“, или „Высший сорт“, или „Экстра“, а здесь — пожалуйста — „Второй сорт“. <...> Мы наконец в стране, где не лгут, где во всем правда!“»

«„Огромное количество людей уезжают куда глаза глядят, нагруженные мешками, сундуками. Десятки перегруженных вещами грузовиков удирают на полном газу. Впечатление такое, что 50% Москвы эвакуируется“, — записывает Мур. В этот день он трижды возвращался к своему дневнику. Понимал, что пишет для истории. Почти все записи — на французском. Мур не только описал все, что видел, но и пересказывал слухи, ходившие по городу. Ведь слухи и сами по себе важный исторический источник. Они рассказывают нам, что думали люди, что чувствовали, чего боялись».

«Вспышка пламени была не только последним, но и первым, что, должно быть, увидел в своей жизни Мур. Цветаева писала, будто „в самую секунду его рождения на полу возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени“. Вся жизнь между двумя взрывами. Появился из огня и ушел в огонь».

«Парижский стиль жизни в осажденной Москве октября 1941-го! В городе продовольственных карточек, очередей и немецких бомбардировок! У Мура еще оставались деньги, поэтому он мог покупать дорогие продукты, которые не пользовались спросом. На его столе — пирожные, печенье, конфеты, яблоки, изюм, банки крабов и зеленого горошка. Так что октябрь 1941‑го стал для Мура временем деликатесов и своеобразного кутежа».