Город, написанный по памяти

Пять причин прочитать роман:

1. Живой взгляд на события XX века в России через призму судьбы отдельно взятой семьи. Книга приглашает к размышлению, ставит под сомнение устоявшиеся точки зрения, оспаривает мифы.
2. Завораживающее расследование семейной истории. Почему бывшая горничная до старости хранила в шкатулке фотографию графа? Какую тайну мать автора решилась открыть, только когда ей исполнилось 87 лет?
3. Образ Санкт-Петербурга в мельчайших деталях жизни и быта. Серебряные щипчики в коробке конфет, запах горелой варежки, которой берут раскаленный чугунный утюг, крюк, запирающий на ночь дверь коммунальной квартиры.
4. Книга полна контрастов, которые создают напряжение, добавляют эмоциональности, способствуют раскрытию глубинных смыслов. В романе соседствуют трогательные слова любви и горькие слова ненависти, жуткие страницы истории и описания детских забав, жизнь и смерть.
5. Исследование механизма памяти, в процессе которого собираются крупицы своих и чужих воспоминаний.

Отзывы о книге и авторе

Сказать, что написано хорошо — ничего не сказать. Блокадная часть вообще что-то немыслимое. Точная и четкая аналитика причин неготовности города к голоду, безжалостная, но совершенно не чернушная хроника выживания, рассказ об эвакуации, отношении в «выковырянным» в Пензе, тонкости функционирования советской бюрократической системы, согласно которым за эвакуированными не сохранялось права на жилье, занимаемое ими до отъезда. Все время, пока читаешь военную часть, не покидает ощущение совершенной уникальности информации, которой с тобой делятся.

Колумнист LiveLib, обозреватель портала «Литературно», книжный блогер Майя Ставитская

Новый роман Елены Чижовой «Город, написанный по памяти» — книга, безусловно, вставшая в один ряд с «Аустерлицем» Винфрида Зебальда, «Памяти памяти» Марии Степановой, «Лестницы Якова» Людмилы Улицкой, книга о том, как человек с опытом XX века, интеллектуал и горожанин, выстраивает свой диалог с памятью, историей — семьи и страны.

Галина Артёменко, журналист

Это роман-расследование, собственных воспоминаний здесь не так уж много, только детские, а основной массив текста — художественно отработанные воспоминания родителей о четырех поколениях петербуржцев, которые вместе с городом пережили самые трагические моменты его существования: гражданскую войну, сталинские репрессии, блокаду. О времени блокады роман рассказывает особенно пронзительно, без прикрас и умолчаний, без попыток представить жителей города безупречными героями в сияющих доспехах — ведь истинный героизм кроется не в показном самоотречении.
Четыре поколения — и десяток разных судеб, каждая из которых может быть типична не только для жителя Петербурга, но и для любого человека двадцатого века. Кто-то стремится выбиться в люди из необразованной глубинки, кто-то отчаянно цепляется за разваливающийся быт, кто-то идет вперед сквозь сопротивление времени. Сама Чижова в этом переплетении голосов истории — связующее звено, венец выживания в сумрачной и самобытной Северной столице. Если хотите прочитать хороший роман про любовь к своему дому, людям и культуре, это определенно «Город, написанный по памяти».

Лика Морозова, книжный обозреватель

Цитаты

Обломки, на которые я могу положиться: несколько семейных фотографий; бабушкины слова, застрявшие в моей детской памяти; мамины рассказы — года три назад я записала их на пленку. Если не считать нескольких непреложных условий, образующих канву прошедшего века: революция, советская власть, война, блокада, — у меня больше ничего под рукой. Все остальное — новодел. Плод разгулявшегося воображения и более-менее вольных интерпретаций. Окажись на этом месте любой из моих родственников, наша семейная история могла бы предстать иной.

После войны на месте прорех разбивали скверы. Реже застраивали. Такие дома бабушка называла протезами. Когда мы проходили мимо, так и говорила: вон, гляди, протез. Скажет и замолчит. А разговоров о «блокадном героизме» избегала. Когда слышала по радио, поджимала губы. В ее лице что-то натягивалось, дрожало невидимой струной (так во мне и осталось: «героизм» — дрожь и бабушкины горькие морщины, вниз, от углов рта). Для нее блокада — тяжкая повседневность.

Из радостей первых дней: все говорят по-ленинградски. Это чувство языка — чистого, вновь обретенного после долгой разлуки — осталось на всю жизнь.

Одним словом, петербургская душа — мечтательница. Однако не прежняя, расслабленная, не знающая, как себя применить. Уж если какая мечта-идея втемяшится нам в голову, пиши пропало. Ведь, пройдя сквозь ленинградские испытания, львиная доля которых досталась не нам, а нашим родным и близким, мы, потомки их скромных династий, не ноем и не жалуемся, а, засучив рукава, беремся за дело — как какие-нибудь голландские ветряки, ловящие на свои лопасти ветер, так и мы перерабатываем энергию мечтаний в нечто более существенное. А уж плохое или хорошее — покажет время. Впрочем, петербургское время не Бог, чтобы все хранить. Или бог — но хитрый, языческий, который так и норовит, стоит нам, потомкам, зазеваться или расслабиться, замести за собой следы.

Память о непрожитом, о том, что случилось до моего рождения, стала источником глубокой и неосознанной печали, которая преследовала меня сколько я себя помню. С самых первых лет.

У нас, детей и внуков блокадников, особая память. Как, впрочем, и судьба.