Камера хранения. Мещанская книга

5 причин купить книгу:

1. Это необычная книга воспоминаний. Главные герои здесь не люди, а вещи — знаковые вещи 1950-х — 1980-х, ведь «вещи могут рассказать о времени, не хуже людей».
2. «Камера хранения» — «каталог» послевоенной советской повседневности 1940–1980-х годов XX века, написанный с любовью к вещам и прекрасным чувством юмора.
3. Каждая глава в книге — отдельная зарисовка-«портрет» предметов быта, деталей одежды и мебели.
4. Реальные люди, обладатели вещей, почти всегда скрыты за одной буквой, но тем интереснее попробовать разгадать, о ком говорит автор.
5. Книга иллюстрирована рисунками художника Саши Николаенко.

ЦИТАТЫ:

«Это не мемуары — это просто опись того, что хранится на складах памяти.

И того, что хранилось, но пропало.

В этой описи будет много повторов.

В жизни тоже повторов не избежать.

Моя собственная камера хранения.

Заброшенная кладовая, полная бесполезных предметов».

«Мне еще не было трех лет, но кое-что из тех времен я помню в подробностях. Впоследствии эта память на всякую мелочь только развивалась, результатом чего стали моя литературная манера и кличка Певец пуговиц, справедливо данная мне одним критиком».

«Еще в начале шестидесятых журнальный столик в форме фасолины на раскоряченных тонких ножках (на который со стены насмешливо смотрел Хемингуэй в туристском свитере), нейлоновый дождевик „болонья“ (в конвертике, если настоящий итальянский) и магнитофон „Яуза“ (маленькие катушки пленки, электрический проигрыватель в том же корпусе, звук, казавшийся вполне приличным) — вот составляющие материального счастья».

«Я твердо заявил, что ничего не хочу, даже дощатый грузовик, — только эту куклу с кремовым целлулоидным круглым лицом, на котором были довольно натурально нарисованы коричневые узкие и сильно раскосые — не было, слава богу, политкорректности и в помине — глаза. „Хочу куклу!“ — с мужской твердостью высказал я девчачье желание».

«...Несколько лет фотограф и литератор Р. носил телогрейку с джинсами и кроссовками. Получалось прекрасно! Я надеялся, что это привьется, что через пяток-десяток лет джинсовый бум станет джинсово-ватниковым...»

«И поверх всего этого дворового карнавала, поверх пистолетной стрельбы в подъездах и автоматных очередей, прошивающих насквозь „шестисотые“, поверх трехцветных демократов и красно-коричневых всех остальных, поверх многажды воспетой и проклятой нашей и вашей свободы гремела ламбада!»

«Пластинки Апрелевского завода, эмблема которого, испускающий во все стороны лучи маяк, имелась на каждой пластинке, на красном или голубом круге в центре музыкального носителя, менял на патефоне я, это была неоспариваемая привилегия».

«А пока „изделие № 2“ выходило из Баковских цехов, порождая неблагонамеренные шутки о близости переделкинского советского литературного производства к резинотехническому — то и другое было связано с необходимостью предохраняться...»

«У меня есть гипотеза: отсутствие при советской власти в продаже туалетной бумаги не было простым следствием планового управления экономикой и государственной собственности на все средства любого производства — ее вечный дефицит был важной частью стратегического замысла».

«Встреча советских молодых диссидентов в джинсах, присланных им сочувствующими вольнодумцами с Запада, и сорбоннских бунтарей в джинсах, мимоходом купленных на Сен-Мишель, закончилась бы скорей всего мордобоем. Но на джинсах они бы сошлись: штаны эти были знаменем молодежной свободы. А где же еще носить такое знамя, как не на заднице?»

«Магазин „Березка“ и особенно бесполосые чеки для расплаты в этом магазине (советские тайные награды 1970–1980 годов) — самая успешная контрреволюция в истории.

И в этой Вандее была своя гвардия: джинсы».

«Шапка была приметой члена ордена.

Рыцари ордена принадлежали ему душой и телом, зато вся страна принадлежала ордену.

И все они носили шапки. Некоторые авантюристы надевали шапки, не будучи членами ордена, но это не наказывалось — шапка была демонстрацией лояльности.

Ценность меха соответствовала рангу рыцаря».

«И поверх всего этого дворового карнавала, поверх пистолетной стрельбы в подъездах и автоматных очередей, прошивающих насквозь „шестисотые“, поверх трехцветных демократов и красно-коричневых всех остальных, поверх многажды воспетой и проклятой нашей и вашей свободы гремела ламбада!»