Пятничные чтения: рассказ «Честь Родины» Андрея Рубанова

25 мая, на Новой сцене Александринского театра в Санкт-Петербурге Андрею Рубанову вручили премию «Национальный бестселлер» 2019 года за роман «Финист — ясный сокол».

И вот почти сразу, в Издательстве АСТ выходит новый сборник рассказов писателя и киносценариста Андрея Рубанова «Жестко и угрюмо». Одно из произведений сборника — «Честь Родины» — рассказ о трех мужчинах, гуляющих по Амстердаму: писатель, подпольный бизнесмен и местный боец смешанных единоборств. Амстердам у Рубанова — метрополис, старейшая мировая столица и последний легальный притон западной цивилизации.

Шли по Амстердаму вечером втроем. Я, Семен и жених его сестры Адам. Семен горячился; даже марихуанная папироска — недавно выкуренная — моего друга не успокоила. 

— Ты не понимаешь! — восклицал он. — Нас пятеро! Мы — команда! Мы, считай, подельники! — Он щелкал пальцами. — И сейчас они... там... на допросы бегают! — Он вздыхал. — А я — в кофе-шопе прохлаждаюсь... 

— Почему не понимаю? — спросил я. — Понимаю. Какой сорт мы курили? Семен выдохнул и показал глазами вперед. 

— Спроси у нашего викинга. 

— Super Palm, — ответил Адам. — Его любят девочки. 

Он шел впереди, на правах местного жителя прокладывал курс, ледоколом раздвигал разноцветную гудящую толпу: огромный, коротко стриженный, белые волосы, рукава рубахи закатаны и обнажают мускулистые руки, покрытые татуировками: кельтский орнамент. 

— Намекает, что мы слабаки, — объяснил Семен. 

— Против него — конечно, — мирно согласился я. — Может, тебе еще покурить? Успокоишься — и примешь взвешенное решение.

— Уже принял, — проскрипел Семен. — Курить больше не буду. Завтра утром вылетаю. 

— Глупо. 

— Ты не понимаешь! — вскричал Семен, встряхивая рукой: как бы подкидывая в ладони свои неурядицы, увязанные в мешочек. — Мы три года работаем! Всякое бывало! Один обыск уже пережили... Этот — второй... Все налажено! Есть договоренность: если один из пятерых улетает в отпуск, а в его отсутствие что-то происходит — обыск, или наезд, или деньги пропали — тому, кто в отпуске, никто ничего не сообщает. Те, кто в Москве, — сами разруливают беду. А тот, кто в отпуске, отдыхает... 

— Очень гуманно, — сказал я, всерьез восхищенный. — Но тогда... Извини, что сую нос в чужие дела... Откуда ты узнал? 

— Случайный человек позвонил. Старый знакомый. Шел, говорит, мимо, решил зайти, кофе выпить... Зашел... Черт его принес, не иначе... А навстречу — моих парней выводят. 

Руки за голову, не разговаривать и все такое. Ну, я не дурак, я сразу набрал коменданта здания... Где мы офис снимаем... Не нервничайте, говорит он, ваших людей уже отпустили... Но документы вывезли. Все. И компьютеры.

— Сейф? 

— Естественно. 

— Много там было? 

Семен печально скривился. 

— Откуда я знаю. У меня же — отпуск! Я же — в Амстердаме! 

Навстречу шли две тонкие девушки в узких секси-штанах: посмотрели, улыбнулись, пошли дальше. Белые шеи, розовые локти. 

Адам обернулся, попытался изучить содержимое секси-штанов. 

— Русские, — одобрительно прогудел он. 

— Любишь русских девушек, — сказал я. 

— О да, — ответил Адам и продекламировал на приличном русском языке: — Ты хорошая! Я люблю тебя! Иди ко мне! 

Я и Семен засмеялись. 

— Наконец ты улыбнулся, — сказал Адам, сотряс меня одобрительным хлопком по плечу, подмигнул Семену и двинулся дальше. 

— На самом деле, — сказал Семен, — ему нравится, когда ты угрюмый. Он тебя ждал. Я сказал ему, что ты занимаешься карате, и он просто дни зачеркивал... 

— Адам! — позвал я. — Сколько ты весишь? 

— Девяносто пять килограммов, — ответил Адам. — Зимой было сто. Летом надеюсь сбросить еще пять—семь... 

— Он сушится, — пояснил Семен. — Хочет перейти в другую весовую категорию. Фанатик. Живет только спортом. Микс-файт, бои без правил.

— Счастливый человек, — сказал я. — Когда мне было двадцать, я тоже жил только спортом.

— Я сказал ему про тебя тоже самое, — признался Семен. — Он расстроился, когда увидел тебя в аэропорту.

— Он думал, что я весь в мышцах? 

Мы с Семеном опять посмеялись. Слава богу, подумал я, человек переключился на другую тему. Чего доброго, и вправду завтра умчит в Москву. За московскими бизнесменами есть такой грех. Уедет отдыхать — и вдруг срывается назад. В конторе проблемы! Груз застрял! Налоговый инспектор нагрянул! 

Хорошо, что с бизнесом покончено, удовлетворенно подумал я и глубже вдохнул сыроватый голландский воздух, пахнущий морской солью, дамскими духами, ванилью, каннабисом, — и закинул голову, и внимательнее рассмотрел удивительное здешнее небо, прозрачно-серое, как бы шерстяное, украшенное в нескольких местах мигающими огнями самолетов, то ли убывающих, то ли прибывающих в местный неописуемо огромный аэропорт: пять часов летишь и еще полчаса едешь, уже приземлившись, пока не доедешь и не нырнешь в стоязыкую человеческую гущу с заметным преобладанием смуглых, узких арабских лиц — глаза-маслины, носы-чечевицы: Голландия переживала нашествие людей из Африки. 

— Адам — наци, — сказал мне Семен вчера. — Тщательно скрывает. По субботам ходит биться с марроканцами куда-то на окраину. Только не говори Злате. 

Злата — сестра Семена — уехала из России в двадцать семь лет, в статусе кандидата экономических наук, имея в кармане четыреста долларов и твердое решение начать новую жизнь. Ее тогдашний жених был уроженцем Чечни и не страдал охотой к перемене мест. Сквозь зубы согласился отпустить свою девушку. Приехал в гости: белый шарф, кашемировое пальто а-ля «Чикаго тридцатых годов»; хотел пожить, как настоящий шейх. Увы, в столице королевства Нидерландов кашемировое пальто никого не возбудило, и официанты при виде белого шарфа не бросались к дорогому гостю, не спешили провести к лучшему столику. Невероятно разочарованный чечен бродил вдоль каналов и мучился: кому бы дать по физиономии? Но никто не бросал косых взглядов, никто не провоцировал, не задевал чести и достоинства, повсюду цвели улыбки, каждый третий юноша был темнокожий, каждый пятый — гомосексуалист, и в конце концов бедолага чечен сам затеял уличную потасовку; ближайшей ночью Злата от греха подальше отправила бойфренда домой за свой счет: сама жила на птичьих правах с учебной визой, не дававшей права на работу, — а уже работала, по ночам мыла полы в магазине; в зале вылета состоялось решающее объяснение, и чечен пропал с горизонта. Спустя время его сменил девятнадцатилетний голландец Адам, тоже не дурак подраться, и вообще — не дурак: уравновешенный малый, сразивший эмигрантку нордическим обаянием. 

Адам не скрывал гордости за свою русскую подругу. Дважды вместе с нею посетил Россию. И не Москву, о, нет, — Семен и Злата отвезли парня на свою малую родину, в тверские дебри, в город Западная Двина, где юному голландскому бойцу была предъявлена «реальная жизнь»: снега и грязи, непроходимые еловые леса, печное отопление, водка стаканами, драки с использованием колодезных цепей и черенков от лопат, хрипло хохочущие аборигены в прожженных телогреях и прокисших валенках, с воровскими партаками на черных пальцах. Затем Семен отдал визит: прокатился в Голландию. В те времена я редко его видел, но когда увидел — не узнал. С плохо скрываемым уважением друг рассказывал о миниатюрной стране, где на велосипеде ездить удобнее и выгоднее, чем на автомобиле, где в музее Ван Гога висят двести его подлинных полотен, где на улицах нельзя курить сигареты, но можно — ганджубас. Договорились съездить вдвоем. Я давно забросил коммерцию, отрастил по этому поводу бороду лопатой, зарабатывал сценариями для кино, считал каждый грош, — но ради Амстердама накопил; собственно, главная выгода свободной профессии заключается именно в свободе перемещения. 

— Голландец, — говорил мне Семен, показывая глазами на огромную спину Адама. — Это надо понять. В школу из дома плавал на лодке. С двенадцати курит ганджу. Год курил, потом резко завязал — и в спорт ушел. Я видел фотографии — тощий мальчик, уши торчат. Решил стать бойцом. Разработал программу: три года набираю вес и штангу ворочаю. Расширяю плечи и грудь, укрепляю тело ниже спины, где центр тяжести. Потом начинаю сгонять вес и вырабатываю навыки мордобоя. Тринадцатилетний сопляк составил программу на пять лет вперед и строго ей следовал! Точно так же они выращивают тюльпаны. И коноплю. И коров. И футболистов. Составил программу — и вперед... Белки, углеводы, витамины... 

Пятиэтажный, шоколадно-бурый, до блеска вымытый Амстердам гудел. Редкая толпа похохатывала, повсюду в открытых улыбках обнажались идеальные зубы; щеки светились розовым гастрономическим румянцем; все или почти все красивые, все — яркие, все — молодые, а если и пройдет какой морщинистый — обязательно тоже удивительный, живописный, тощий как смерть, седые патлы до плеч, хиппан или рокер, и на майке надпись — «Хорошие парни попадают в рай, плохие парни попадают в Амстердам». У белых — трепещущие ноздри гедонистов, темнокожие спорят густыми саксофонными баритонами, арабы двигают свои текучие тела, просачиваются, жужжат и цокают; жмутся друг к другу японцы в масках и перчатках на белых миниатюрных руках; и еще множество мулатов, метисов, квартеронов и вовсе странных существ с азиатскими скулами и негритянскими носами, с кожей цвета йода, цвета бронзы, цвета кофе с молоком. Большинство — дети лет восемнадцати, волосы то свалялись войлочной бахромой, называется «дреды», то выбриты причудливо, то крашены пятнами и перьями. 

Русских было видно сразу: женщины тщательно одеты и накрашены, мужчины набычены. Северные европейцы пьяны от пива и каннабиса, но в меру. Южных мало, южные — бедные; греческому тинейджеру не по карману Амстердам. 

Метрополис, старейшая мировая столица, последний легальный притон западной цивилизации, последний колониальный вертеп — мне, романтику, было хорошо здесь. И даже угрюмый Семен с его угрюмой проблемой не портил мне моей романтической приподнятости. Я был уверен, что уговорю друга. Я слишком хорошо его знал. 

— Сегодня же покупаю билет, — пробормотал Семен. Вид у него был совершенно несчастный. 

— Тогда я выкраду у тебя паспорт, — предупредил я. — Ночью. Мы едва приехали! 

— Ты не понимаешь, — печально сказал Семен. — Ты литератор. Сколько ты написал книг? 

— Двенадцать. 

— Двенадцать книг! — Семен прищурил темный глаз. — Знаешь, как это называется? Жизнь, прожитая не зря! А у меня — не так. Я должен каждый день себе доказывать: вот, у меня есть бизнес, я заколачиваю бабло, я умею, я не лузер, я крутой... 

— Семен, — сказал я. — Но ведь ты и вправду крутой. При чем тут бизнес? Брось его. Он слишком опасный. Торговать наличными деньгами — это забава для мальчиков. 

— Ты не понимаешь! Уровень риска можно контролировать. Нас пятеро, и я самый старый. И самый опытный. Я в нашей команде — мысль. Я — гуру, понял? Я написал программу! Семь банков, два десятка счетов. Миллионная схема в одном маленьком ноутбуке! Я вот этими руками все создал! Видимо, действие наркотика прекращалось: Семен уже сверкал глазами и повышал голос. Адам обернулся и спросил: 

— Вы ругаетесь? 

— Нет, — сказал я. 

— Не обращай внимания, — сказал Семен. — Он думает, что мы сейчас выхватим финские ножи и начнем резать друг друга. Он только этого и ждет. Мы же — русские. Мы должны рычать и сверкать глазами. — Семен глухо зарычал и сверкнул глазами. — Когда он узнал, что я не пью водку, он был страшно разочарован. Он очень надеялся, что родной брат невесты будет настоящий русский. Коричневые зубы, уголовное прошлое, — ну, ты понял. Потом я рассказал ему про тебя. По глазам видел: он в восторге. Если брат невесты — не настоящий русский, может быть, хотя бы его друг, писатель, оправдает надежды? И вот — ты прилетел... 

— И не оправдал, — сказал я. 

— Да. 

— Как же нам отстоять честь Родины? 

Давай я хотя бы научу его двум-трем распальцовкам. 

Семен мрачно кивнул. 

— Научи. У тебя впереди целая неделя. 

— А ты вернешься назад? 

— Конечно. 

— Идиот. Сестру обидишь. 

Семен пожал плечами. 

— Она не обидчивая. Она поймет. Это ты не понимаешь. Мы живем там — она живет здесь. Она планирует новогоднее путешествие в августе. Она купила велосипед, и ее работодатель тут же компенсировал расходы. Закон! Борьба за экологию! Европа! Сестра поймет. — Семен шмыгнул носом. — Если моя фирма лопнет, я останусь с голой задницей. Если ее фирма лопнет, она не потеряет ни гроша. Ей все компенсируют из специального фонда... Мне стало жаль и Семена, и его сестру, и себя. Мы все любили друг друга, я — Семена, он — свою сестру и ее жениха, мы любили своих жен, отцов и матерей, детей, товарищей, соседей, мы с особенным удовольствием любили своих врагов, — но у всех по неизвестной причине было ощущение, что мир не любит нас. Мы любили всех — и одновременно в чем-то подозревали, и мир точно так же подозревал нас в чем-то; мы жили с этим чувством до тех пор, пока не стали ездить на Запад. Там это особенное чувство пропадало. Там нас никто ни в чем не подозревал. В Амстердаме, в Нью-Йорке, в Мюнхене, в Барселоне — отпускало, расслабляло, становилось свободно. 

— Семен, — позвал я. — Но ведь ты сам сказал: кроме тебя, там еще четверо. Как-нибудь разберутся. Откупятся. 

— Откупаться от ментов, — сказал Семен, — тоже уметь надо. Твердых цен давно нет. Один и за сто тыщ не уйдет, а другой — за двадцать пять договорится. Молодые ребята, едва за тридцать — как они договорятся, о чем? 

— Эх, — сказал я. — Прилетели в Амстердам — а разговоры все московские. Очень глупо. Давай выкурим еще один джойнт и все обсудим. 

Адам тут же обернулся и спросил: 

— Хотите курить еще? 

— Нет, — ответил Семен. — Завтра мне нужна ясная голова. 

— Лучше сделай наоборот, — сказал я. — Перед вылетом накурись самого крепкого гашиша. Прилетел в Москву — и сразу на допрос. Sorry, гражданин майор, I’m stoned. Что вы себе позволяете, крикнет гражданин майор. 

Привлеку! Никак невозможно, ответишь ты. Вещества употреблены в Голландии, там это можно... 

Семен разозлился. 

— Пошел ты, — сказал он, дернув углом рта. — Мне не смешно. Я полгода собирался. Прилетел — и вот, на второй день такой экспириенс. Замолчи и дай мне погоревать. Я сам успокоюсь. Все обдумаю — и приму решение. 

— Согласен, — сказал я. — Мир. Дай я тебя поцелую. Семен замахал руками и едва не толкнул проходящего мимо человека с фиолетовыми волосами. 

— Ни в коем случае! — яростно прошептал он. — Адам подумает, что мы педерасты. И мы окончательно уроним честь Родины. 

Пошли курить. 

Кофе-шопы, как я понял, принадлежали различным местным этническим сообществам. Были забегаловки для марроканцев — битком забитые, соответственно, марроканцами. Были заведения, где расслаблялись, положив головы друг к другу на колени, выходцы из Суринама. Были китайские, индийские, турецкие точки. Были, наконец, места, где заправляли местные: лохматые мальчишки с румяными сообразительными физиономиями. 

И у белых, и у черных, и у желтых, и у смуглых были замечательно живописные деловые ужимки, а за колченогими, прожженными во многих местах столами — дешевыми пластиковыми или деревянными столами — сидели их клиенты, разновозрастные плохиши всего мира, главным образом юные; повсюду разлохмаченная джинса на бедрах и полотняные фуфайки с портретами Бен Ладена и Че Гевары, с надписями, прославляющими мафию, оральный секс, фильмы Тарантино и самого Тарантино. Продавец, свернувший нам папиросу, имел на груди надпись: «НАХЕР GOOGLE! СПРАШИВАЙ МЕНЯ!». 

Все вместе напоминало оживший сон старшеклассника, идеальный Праздник Непослушания. Я был очень доволен. Я даже не стал курить, чтоб не выходить из состояния эфирной, поэтической иронии; Семен и Адам выдули порцию на двоих. В результате Семен перебрал дыма, побледнел и вспотел; купил и сразу выпил бутылку колы; выбежал на улицу — подышать. Когда, спустя несколько минут, я вышел следом — мой друг ходил вдоль стены и разговаривал сам с собой. Увидев меня, тут же прервал шизофреническую дискуссию. Выпятил подбородок, метнул жаркий взгляд. 

— Говоришь, давай позвоним следователю? — спросил он. — Хау ду ю ду, гражданин начальник? Не извольте гневаться, я сей момент прилечу и дам показания? — Семен изобразил плечами и шеей холуйский изгиб. — Типа, это весело — звонок из Амстердама? Из кофе-шопа — в ментовской кабинет? Нет. Это он должен мне звонить. Как здоровье, Семен Юрьевич? Есть ли минутка, Семен Юрьевич? Могу ли задать вопросик? Они же все живы — благодаря мне! Я первую фирму зарегистрировал в девяностом году. Я был щенок двадцатилетний. Еще никто не знал, что такое фирма и как ее регистрировать — а я уже знал и делал. Налоги платил... Декларации сдавал... Вот мои доходы, вот мой юридический адрес... 

Я был из первых! Что такое компьютер? Что такое расчетный счет? Спросить было не у кого. Учебник американский, переводной, купил на лотке, за ночь прочитал — ура! Знаю! Включил, нажал — работает! Все они на мне тренировались. Налоговые инспекторы. Борцы с преступностью. А я... Всего-то хотел — сам себя кормить... Сам себе босс, сам себе клерк... Мало имеешь — напрягись, и будет больше. Устал — сам себя в отпуск наладил. Вот так я хотел... Менты, фискалы, чиновники — тыкались в меня, как слепые котята. На мне они первые зубы наточили! 

Я ветеран! — где моя медаль? За заслуги перед отечеством? За то, что был первым мешком для битья... 

Я не нашел, что ответить. Да и не искал. 

Адам вышел из стеклянных дверей и поинтересовался: 

— Опять ругаетесь? 

— Да, — сказал я. — Но уже заканчиваем. 

Я убью его, если он не перестанет. Проткну пальцем горло. Выброшу в канал. Злате скажу, что брат срочно улетел в Москву. 

— Он шутит, — сказал Семен Адаму. 

— Я понял, — добродушно ответил Адам. — Может быть, Андрей пойдет со мной в зал? Завтра? Спарринг, три раунда по три минуты... 

— Три раунда? — изумленно спросил я. — Невозможно. Ты молодой, я старый. Ты большой, я маленький. Абсолютно невозможно. 

— Не разочаровывай его, — попросил Семен. — Сходи. Погреми костями. Адам смотрел невозмутимо — но с надеждой. Его шея была в два раза толще моей. О том, чтобы вставать в спарринг с двадцатилетним, увитым мышцами, молочно-розовым двухметровым юношей, не могло быть и речи. 

— Малыш малышом, — сказал я, — а шмаль дует, как паровоз. Договоримся так. Завтра ты не полетишь в Москву — а я встаю биться с Адамом. Насчет трех раундов не знаю, но две минуты постараюсь продержаться. Идем в зал все трое. Нет, четверо. Еще Злату позовем. Семен посмотрел на меня с презрением. 

Сунул руки в карманы и отошел к краю тротуара, чтобы сплюнуть, но рядом пролегала велосипедная дорожка, еще более аккуратная, чем сам тротуар; Семен не позволил себе опоганить стерильно-чистое пространство. Вернулся печальный. 

— Торгуешься, — сказал он. — Кто из нас бизнесмен? 

— Оба. Только я уже завязал. 

Семен улыбнулся. Сутулый, длинный, ломкий, лицо сухое, глаза лихорадочные. 

— Не переживай за меня, — сказал он. — Никуда я не полечу. Останусь на всю неделю. Как планировал. Следователю позвоню завтра утром. Или не позвоню. Как захочу — так и будет. Я ветеран, понял? Я под следствие попадаю, — Семен закатил глаза и быстро стал загибать пальцы, — в пятый раз за последние десять лет. Нет, в шестой! Разберусь. Пойдем еще воды выпьем. 

— Стой тут, — сказал я. — Дыши носом. Я принесу тебе воды. 

— Стойте оба, — сказал Адам. — Русский язык трудный, но я почти все понял. Я принесу. Там есть фруктовые смеси. Маракуйя с апельсином. Манго. Очень вкусные. Хотите? 

— Да, — ответили мы с Семеном в один голос. Белый датч вперевалку развернулся. 

— Подожди, — позвал Семен. 

— Покажи спину. 

Адам смутился. 

— Покажи, — повторил Семен. — Пусть Андрей увидит, что ты серьезный парень. 

Адам задрал рубаху на спине. С левой стороны ниже лопатки крупными русскими буквами было выведено: 

Я родился где-то под забором 
Черти окрестили меня вором 
Мать родная назвала Романом 
И пошел я шарить по карманам. 

— Сам нашел, — объяснил Семен и улыбнулся с нежностью. — В интернете. Русских букв не знает. Перерисовал — и отнес татуировщику. Вот как любит человек нашу культуру. 

Адам ушел. Когда открыл дверь кофе-шопа, изнутри выкатились клубы серо-зеленого дыма, и по улице пронеслась волна сладкого конопляного запаха; у меня закружилась голова. 

— Хороший парень, — сказал Семен. — Они со Златой подходят друг другу. 

— Слишком молодой, — сказал я. 

— Это не он молодой, — ответил Семен. — Это мы взрослые. Не старые — взрослые. Он еще не знает, что взрослеть — это наслаждение. Одно из высших. Лучше, чем деньги и секс. Лучше, чем любой наркотик. Кто умеет жить взросло — тот счастлив. 

Ранним утром следующего дня — пока я спал — Семен тихо собрался и уехал в аэропорт. Потом рассказывал, что попал на допрос только через месяц — хотя звонил следователю каждый день. Уголовное дело замяли. 

Через полгода Семен крепко поругался с компаньонами и вышел из дела. Через год его сестра застала Адама с женщиной и отхлестала обоих ремнем. По-русски, больно. Отстояла честь Родины. Адам пытался оправдаться. 

Доказывал, что всему виной — фармакология (в попытке сбросить вес юный викинг стал употреблять амфетамин и в роковую минуту не смог совладать с приливом возбуждения). Но Злата его не простила.