Леонид Юзефович — писатель, историк, лауреат премий «Большая книга» и «Национальный бестселлер». В новой книге «Поход на Бар-Хото» он обращается к своей излюбленной восточной тематике; это вымышленная история с вымышленными героями — но в реальных декорациях.
В воспоминаниях русского офицера, капитана Солодовникова, служившего военным советником в монгольской армии в 1912–1914 годах, когда монголы отстаивали свою независимость от Китая, переплелись осада занятой китайцами крепости Бар-Хото, любовь к жене русского дипломата в Монголии, Первая мировая война, высылка из Ленинграда в Забайкалье в середине 1930-х. Здесь герой заново осмысляет собственную жизнь, а тем самым — судьбу человека в переломные эпохи.
«Я терпел здесь множество неудобств, страдал от зноя, холода и дурной воды, вшивел, покрывался фурункулами, болел дизентерией, — но никогда и нигде не чувствовал себя свободнее, чем в Монголии. Я не нашел в ней того, что искал, не написал роман, не стал буддистом; зато, в отличие от Петербурга, где близость верховной власти искажает пропорции вещей, где призраки выдают себя за мужчин и еще чаще — за женщин, где книги сочатся туманом и на звон золота покупают запах пищи, где нет правды, а есть только целесообразность, — здесь, на этой скудной земле, я жил среди живых, видел все цвета мира, ходил рядом со смертью, любил и был счастлив».
Право писать мемуары нужно заслужить. История — ценный зверь, охотиться на него позволено лишь по государственной лицензии. У таких, как я, шансы получить ее равны нулю.
Чахары — племя изгнанников, лишенных родины, оттесненных ханьскими поселенцами в пустыню. Они промышляли разбоем, торговали женщинами, ячьей шерстью и собственной храбростью, но после крушения Поднебесной империи она превратилась в лежалый товар и за бесценок была куплена китайскими генералами из северных провинций.
Европейское название города — Урга, но он имеет еще два монгольских имени и столько же китайских. Никакое единственное сочетание звуков не несет в себе его образ и не привязывает его к этой земле птиц и кочевников.
Говорили, будто за последнее время собачьи стаи сильно размножились по сравнению с прошлыми годами. Это означало, что скоро будет много мертвецов и голодать им не придется. Их плодовитость была предвестьем близящихся войн, эпидемий, природных катастроф.
Ия тоже из ссыльных, в Ленинграде работала в библиотеке, здесь — судомойкой в железнодорожной столовой. Мы с ней обнюхались, установили, что принадлежим к одной породе, и с тех пор радостно виляем хвостами при встрече. Помимо того, что способны дать друг другу два одиноких разнополых существа, Ия еще и практически полезна мне, а я — ей.
Этично ли мне вставать в позу существа с развитой легочной системой, которое с высот эволюции надменно взирает на тех, кто для получения кислорода вынужден обходиться жабрами?
Я выслушал это с тягостным чувством. В милосердном учении Будды с его директивой щадить всё живое имелся, оказывается, свой подвальный этаж, куда нет входа наивным адептам желтой религии вроде нас с Линой.
Вокруг все смолкло. Дым над башней рассеялся, и я увидел, что пушки там нет. Ее разорвало вместе с артиллеристами. Лишь окровавленные тряпки висели на зубцах.
Читать при нем письмо не хотелось. Гиршович собирался интервьюировать Наран-Батора, но не спешил: рассказывал, как хорошо он сделал, что надел в дорогу эту блузу, как она удобна в носке, какие у нее вместительные карманы. Ее подарил ему петербургский художник и скульптор Курганов, осенью приезжавший в Ургу на заработки. Я лишь однажды видел его у Серова на рауте по случаю тезоименитства государя, но Лина говорила, что Курганов — его псевдоним, что он приятельствует с Блоком, а со Скрябиным они друзья — Курганов как художник помогал ему выработать цветовые соответствия для музыкальных тональностей и убедил его окрасить до-мажор просто красным, а не алым, как тот поначалу собирался.
Где-то я вычитал, что наши лица асимметричны: правая и левая половины не совпадут, если наложить одну на другую, — но с возрастом, по мере угасания раздирающих нас страстей, асимметрия мало-помалу исчезает. Душа, остывая или, наоборот, раскаляясь до того градуса, когда ее разнонаправленные порывы обретают единый вектор, отпечатывается в наших чертах и делает их все более одинаковыми по обе стороны от проведенной по середине носа вертикальной линии. Абсолютная их симметричность — или знак, что человек обрел внутреннюю гармонию, или предвестье его близкой смерти.
В ее беспощадном свете видно стало, что крепость нам не взять, не будет ни утреннего штурма, ни, следовательно, похода на Ургу. Мятежник имеет шанс победителем войти в столицу, только если летит к ней на крыльях другой победы.
Потом я не мог отделаться от чувства, что где-то все это читал или слышал, но так и не вспомнил, где именно. А спустя три года, в Петрограде, долечиваясь после ранения, перечитывал «Волю к власти» Ницше — и наткнулся на нечто очень похожее, только вместо Чжамсарана здесь фигурировали витальные эллинские боги, вместо будд и бодхисатв — христианские святые.
Стоит лишь облететь листве, а земле затвердеть от утренников, слышнее делается стук составов на магистрали. Пассажирские с четными номерами идут вдоль Селенги на восток, с нечетными — на запад. Грохот первых быстро стихает за поворотом, вторые гремят дольше. За ними тянется отраженное водой и прибрежными скалами эхо. На морозе оно станет еще громче. Скоро зима. Вчера выпал первый снег; значит, через месяц ляжет и уже не растает.
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович
Юзефович Леонид Абрамович