Лев Толстой: Бегство из рая

«Современная биография Толстого, которая может полностью „перезагрузить“ ваше мнение о писателе. Никакого там зеркала русской революции и школьной тягомотины. Огромная книга и о Толстом, и обо всех сразу».

Snob.ru

«Документальный материал переработан таким образом, что от пыли библиотечной и архивной не осталось и следа».

Ольга Левина

«Профессиональный литературовед Павел Басинский применил здесь скорее кинематографический подход: жизнеописание Великого Русского Писателя, лишенное привычных ограничений жанра, удачно накладывается на структуру современного сериала, со множеством интриг и сюжетных линий, сходящихся в одной точке».

Юрий Сапрыкин

Пресса об авторе

«Павел Басинский — пожалуй, единственный из российских авторов нон‑фикшна, способный за россыпью исторических фактов увидеть историю в литературном смысле этого слова и, не отступая от надежно задокументированной истины, облечь ее в увлекательную форму».

Галина Юзефович

«Отчасти и поэтому они [книги Басинского о Толстом] рассказывают не только о Толстом, его окружении и его эпохе, но и о России сегодняшней, по‑прежнему блуждающей в мировоззренческих дебрях‑тупиках, не умеющей распознать и отрефлексировать свое отражение в яснополянском зеркале, выйти из зазеркалья и — „материализоваться“».

Галина Ребель

Цитаты

«Толстой ушел, чтобы умереть. Это был акт освобождения духовного титана из мучившего его материального плена. „Освобождение Толстого“. Как красиво! Сниженный вариант: как сильное животное, ощущая приближение смерти, уходит из стаи, так Толстой, чувствуя приближение неотвратимого конца, бросился из Ясной Поляны. <...> Но поступок Толстого не был действиями титана, решившегося на грандиозный символический жест. И тем более это не было рывком старого, но сильного зверя. Это был поступок слабого больного старика, который мечтал об уходе двадцать пять лет, но, пока были силы, не позволял себе этого, потому что считал это жестоким по отношению к жене».

«...те, кто представляют себе нравственный облик позднего Толстого, хорошо понимают, что никакого оправдания ухода для него не было. Нравственно, с его точки зрения, было нести свой крест до конца, а уход был освобождением от креста. Все разговоры о том, что Толстой ушел, чтобы умереть, чтобы слиться с народом, чтобы освободить бессмертную душу, справедливы для его двадцатипятилетней мечты, но не для конкретной нравственной практики. Эта практика исключала эгоистическое следование мечте в ущерб живым людям.

Это терзало его на всем пути от Ясной до Шамордина, когда еще можно было переменить решение и вернуться».

«Одним из мотивов ухода или бегства был дьявол земной славы, слишком обостренной любви и ненависти к нему людей, от чего он страдал, мечтал избавиться, превратившись в обыкновенного старика».

«...надо учитывать психологию детей в их отношении к отцу. С детства они привыкли к тому, что отец — это „вещь в себе“. Это незыблемая, постоянная величина, самостоятельная планета. Вернее сказать, это звезда, вокруг которой вращаются все планеты системы „Толстые“, но которые с ней не соприкасаются напрямую, настолько велико ее энергетическое поле».

«„Умер Лев Толстой“. Это была не просто новость. Это были звук и слепящий свет, которые заставили всю огромную страну вздрогнуть, встряхнуться, сбросить с себя, по крайней мере, на один день весь цивилизационный туман, с его „товарами“, „услугами“ и „удобствами“, и вспомнить, что есть в мире ценности, которые важнее этого».

«В первом случае — непомерное возвышение социального образа, во втором — слишком наглядное (не на публику ли?) его снижение. В первом случае из сына бедного дьячка из захолустной Суры возникает отец Иоанн, сияющий — в переносном и прямом смысле — дорогими облачениями, с бриллиантами — подарками богатых поклонников и дарами императорской семьи. Во втором — из родовитого аристократа, впитавшего в себя кровь нескольких знатнейших российских фамилий — Толстых, Волконских, Трубецких и т. д., — возникает „мужичок“».

«...в раннем дневнике отца Иоанна поразительно много мест, роднящих его со Львом Толстым. Но не с тем, каким он был в 50–60‑е или даже 70‑е годы, а с Толстым после его духовного переворота. Без сомнения, отец Иоанн Кронштадтский в своем духовном взрослении значительно опередил своего великого сверстника. Как минимум на четверть века. Он словно исключил из своей жизни почти три десятилетия духовных и нравственных метаний и сомнений, которые столь мучительно переживал Толстой, но которые и заложили его мировую славу как великого писателя, автора „Детства“, „Казаков“, „Войны и мира“ и „Анны Карениной“».

«...известность Толстого начиналась в аристократических кругах, включая и императорскую семью, а первым человеком, который принял его религиозные взгляды, был родовитейший князь Владимир Григорьевич Чертков. <..> В этом принципиальное различие между общественными явлениями Толстого и отца Иоанна Кронштадтского. Популярность одного проделала путь „сверху вниз“, а второго — „снизу вверх“».

«В это трудно поверить, но главной проблемой личности молодого Льва Толстого было то, что ему казалось: в нем вовсе нет никакой личности. Не человек, а какой‑то пестрый клубок всевозможных родных и чужих влияний, на который наматывали свои разноцветные нитки все кому не лень — братья, тетушки, учителя, гувернеры, дворовые люди».

«Так или иначе, но и Толстой в 1881 году, и отец Иоанн в 1883‑м прошли по лезвию бритвы. В обоих случаях риск был очень велик, а последствия — самые непредсказуемые. В результате же вышло, что в начале 80‑х годов имперское руководство в лице прежде всего обер‑прокурора К. П. Победоносцева делает прозрачный выбор — против Толстого и в пользу Кронштадтского».