Крошки Цахес

Пять причин прочитать

1. Школьный роман. «Крошки Цахес» — произведение о буднях и праздниках необычной ленинградской школы середины 1970‑х годов. Школьные истории — дружба и предательство, первая любовь и разочарования — переплетаются с шекспировскими драмами, которые ставит ученический театр.
2. Повседневность 1970 годов. Роман воссоздает мысли и чувства человека, пережившего эпоху застоя и перестройки, человека, лишенного знаний о мире за пределами советских границ. Описанная в книге школа — уникальное место соприкосновения советской идеологии и взгляда на нее со стороны иностранцев.
3. Шекспир и быт. Трагедии и комедии Шекспира, которые разучивает ученический театр, неожиданно проникают в школьный быт, который начинает существовать по особым — литературным — законам. Оказывается, что в повседневности есть место высоким чувствам и долгу.
4. Уникальный авторский стиль. Язык Елены Чижовой узнается с первых строк повествования. Метафоричный, изысканный стиль — это мироощущение тонко чувствующего человека, который способен на все события взглянуть под неожиданным углом.
5. Роман об Учителе. Это история о работе человека, который считает своим долгом донести до учеников не только знания, но и представления о Добре и Зле, правде, долге и справедливости.

Пресса об авторе

«Повествуя о событиях своей необычной жизни, героиня как будто многого недоговаривает — слишком невнятны, должно быть, те далекие „голоса“ и „видения“ и слишком хаотичен окружающий мир, который она не в силах охватить мысленно, соединить его начала и концы. Недосказанность и незавершенность, блестяще воплощенные в языке и стиле, придают произведению Елены Чижовой неповторимый литературный облик: напряженный, нервный, мерцающий».

Константин Азадовский

«Временной промежуток, вмещающий в себя действие всех пяти „ленинградских“ романов Чижовой (рожденной в этом городе, пишущей о нем), неизменно возвращается к 70‑м годам: миновали яркие, рубежные 60‑е, несмотря ни на что проникнутые своеобразным историческим оптимизмом, наступили годы глухие, переломные для человеческого сознания, годы не столько страха („Сейчас не то время“, — то и дело повторяют друг другу герои чижовских романов, помнящие иные, куда более нечеловеческие, времена), сколько — вины и стыда, пронизанные — и это для Чижовой особенно важно — одновременно стремлением к возмездию и мыслью об искуплении».

Елена Погорелая

Цитаты

«Чтобы заколоситься, надобно быть брошенным в настоящую полевую почву, чреватую жизнеспособными сорняками, чтобы, схватившись с ними под настоящим — живительным и жестоким — солнцем, выиграть, выбросив колос, или проиграть. Это и есть та самая деятельная жизнь, на которую люди тратят самые восхитительные свои годы, чтобы, перевалив за мой нынешний рубеж, с горечью или гордостью оглядываться на прожитое: предаваться заслуженному созерцанию, жалея о несбывшемся или удовлетворяясь сбывшимся».

«Вряд ли Maman замечала легкомысленное шевеление в наших рядах. С ее верхотуры она видела довольно широкий двор, засаженный чахлыми деревцами, который на один час расцвел скромными белыми (передники и рубашки) и красными (галстуки) цветочками. Эфемерные клумбы, которые должны были разбежаться с первым школьным звонком. <...> Этот сад был осенним, и она — темно‑бархатная роза — торжественно и двусмысленно возносилась над ним, и голос ее медоточил».

«Теперь я знаю множество слов, и русских, и английских. Я знаю слова, которые умнее меня, они сами становятся мною, моей памятью, моими мыслями. Я умею глотать их как тройчатку и класть под язык как валидол. Русские и английские — обезболивающее двойного действия. Что я могу знать о времени, о Его времени? Говорят, Он смотрит на нас всегда, а если и отводит взгляд, всегда можно позвать. Почему же я до сих пор уверена, что со мной по‑другому?»

«Ровный, как ее голос, безутешный, как моя — оставшаяся — жизнь, точный, как капля над камнем, точеный, как зубы, выгрызающие сердцевины, шершавый, как языки собак, лижущих руки, прозрачный, как пот, покрывающий лбы, любовный, как тайна, скрытая перед лицом смерти. Я больше не слышала слов, они были ватными и скрипучими, неощутимыми, как тяжесть земли, как шуршание травы, прорастающей насквозь, как солнечная слепота — белее снега. <...> Язык моего детства бежал от меня, крутясь на бегу, как щенок, и что‑то другое втекало в пустую полость, жгучее, как свинец, гулкое, как уханье совы».

«Она сделала так, как хотела, — создала свой мир, независимый от времени, который мог бы быть совершенным, если бы не ее неизлечимая болезнь. Замкнутый в пространстве ее комнаты, он время от времени размыкался телевизионным экраном. Она наблюдала за внешней жизнью и делилась своими наблюдениями со мной. Эти наблюдения отличались жесткостью и провидческой силой формулировок, в верности которых мне ни разу не пришлось усомниться».