Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921

5 причин прочитать

1. Мемуары Ольги Черновой-Андреевой «Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921» — уникальное свидетельство эпохи. Атмосфера первых пореволюционных лет и становления советского государства передана глазами очевидца — совсем юной девушки, вовлеченной в круговорот политических событий.
2. Книга предоставляет много редкой и ценной информации о революции 1917 года. Отчим Ольги Черновой-Андреевой — лидер партии социалистов-революционеров Виктор Чернов — принимал участие во всех заметных политических выступлениях тех лет. Становление Временного правительства, события июля 1917 года, восстание большевиков, разгон Учредительного собрания — о том, о чем мы читали в учебниках истории, рассказывает свидетель этих событий.
3. Жизнь мемуаристки была наполнена самыми удивительными происшествиями. Читатель следует за ней с берегов итальянского курорта Алассио — в камеры Лубянки; перемещается из Сухаревской толкучки — в тайную квартиру, полную революционеров на нелегальном положении. Номер в московской гостинице «Националь» сменяется детской колонией в Серебряном Бору...
4. Проза Черновой-Андреевой — точная, емкая и лаконичная. Несколькими словами, парой штрихов и метких наблюдений мемуаристка обрисовывает людей, события, помещения, предметы. Ее память можно назвать фотографической, так детально она воспроизводит все, что ей удалось пережить.
5. Книга публикуется в полном объеме впервые: текст большей части воспоминаний был недавно найден в архивах родственников автора и в Университете Лидса (Великобритания). Теперь читатель может познакомиться с книгой, которая шла к нему долгие десятилетия.

Цитаты

«Время было нелегкое. В такие периоды испытаний, как война, оккупация, голод и террор, люди обнажаются и резко разделяются на две категории. „Средних“ не бывает: одни делаются насквозь дурными, другие сублимируются и достигают большой духовной высоты. Сколько раз в трудные годы лишений мне приходилось наталкиваться на то, что люди (часто из более обеспеченных) при звонке или стуке в дверь поспешно прячут остатки обеда и даже сметают крошки со стола. А другие, живущие впроголодь, тащат все, что у них есть, чтобы накормить случайно зашедшего гостя».

«Нас спасали книги. Вечером, когда кончалась „добыча“ продуктов или топлива, когда посуда после ужина и морковного чая была убрана, мы садились читать. В эту зиму я и Наташа впервые прочли Достоевского. Книги мы добывали как продовольствие — с великим упорством. И я всю жизнь буду благодарна людям, которые давали нам на прочтение книги из своей библиотеки и делились ими».

«...для нас прошли „триллионы лет“ — Петербург, разгон Учредительного собрания, подпольная жизнь, Саратов, скитания вдоль Волги, Саратовская гимназия, лето в Молоденове Звенигородского уезда, комната у Яузских ворот и арест, — а на самом деле неполные два с половиной года».

«Вещей у нас было очень мало, и все они легко поместились в те самые коричневые чемоданы, с которыми мы приехали в Петроград в 1917 году. Теперь на них были красные сургучные печати Чека, поставленные на Лубянке. Мы были опасными политическими отщепенцами, и проводить нас на вокзал пришла одна только тетя Соня. Последними словами, которые мы услышали в Москве, были ее, сказанные со слезами: „Прощайте, дорогие, будьте счастливы!“ Перед самым отправлением поезд, направлявшийся в Эстонию, тщательно обыскали чекисты. У нас опять проверили документы. Потом поезд тронулся, мы ехали в Таллин. Внутри у меня было пусто — только ощущение надрыва, как будто мы оставляли позади, в России, что‑то очень важное, что‑то незавершенное. Мы столько пережили за эти пять лет — голод, жизнь в подполье, неумолимое преследование враждебной политической машины — все это было невыносимо. Теперь мы волновались о том, что ждет нас там, впереди, за границей, и что уготовила нам судьба.

„Этого просто не может быть. Это ненадолго, мы скоро вернемся“, — одна и та же мысль была у нас четверых, мы это поняли, посмотрев друг на друга. За окном поезда садилось солнце. Мы ехали через русский лес, позолоченный кистью осени».