Чагин

• Новый роман Евгения Водолазкина — всегда событие в пространстве современной литературы. Каждое его произведение — сочетание изысканной интеллектуальной игры, простоты языка и занимательности сюжета.
• В романе «Чагин» писатель обращается к своим излюбленным темам: памяти, времени, истории. Они знакомы читателю со времен первых книг Водолазкина «Лавр», «Авиатор», «Брисбен» и прочно ассоциируются с ним.
• «Чагин» — это авантюрный роман об уникальном мнемонисте, способном запоминать сколь угодно большие объемы информации, но вынужденном учиться ее забывать. Водолазкин не скупится на оригинальные сюжетные ходы и повороты — читателю придется самому отделять правду от вымысла.
• Человек и история в романе существуют на равных правах. Исидор Чагин находит себе единомышленника в веках, Генриха Шлимана, и пишет собственную «Одиссею». Синайский кодекс хотят выкрасть советские спецслужбы, но терпят фиаско. Пыльный архив становится ареной подлинных человеческих драм.
• Мастерство Водолазкина‑прозаика. Что читатель найдет в романе «Чагин»? Авантюрную историю? Роман в письмах? Отрывки из дневника? Социальный очерк о послевоенном детстве героя? Все и ничего из этого. Водолазкин мыслит поверх жанров и создает собственный — узнаваемый и любимый читателями «роман о времени», постоянно привнося в него что‑то новое.

Пресса об авторе

«Время — важный персонаж во всех романах Евгения Водолазкина. В „Лавре“ оно представлялось целостным, универсальным и нерасчлененным <...>. В „Авиаторе“ время текло как бы одновременно в двух направлениях — назад и вперед <...>. В „Оправдании Острова“ время как таковое <...> может претендовать на звание безусловного протагониста».

Галина Юзефович

«Конечно, сейчас невозможно предугадать, будут ли его перечитывать лет через 10–20, но на поле актуальной отечественной словесности он занял свое место, которое, по сути, сам же и открыл, и расчистил, и возделал».

Алексей Балакин

«Самое удивительное, что, взявшись описывать механизмы памяти, схваченной в момент разложения, Водолазкин нейтрализовал категорию времени как таковую».

Татьяна Сохарева

«Евгений Водолазкин же верен идее своего учителя академика Лихачева: „Времени нет“. А раз нет времени — нет и будущего. Счастье, жизнь, любовь — все это происходит здесь и сейчас. Будущее никогда не наступит, потому что, наступая, оно мгновенно становится настоящим».

Наталья Ломыкина

«После „Лавра“, снискавшего небывалый успех, каждый роман Евгения Водолазкина ждется с нетерпением и прочитывается с трепетным вниманием. Автор азартно осваивает новое жанровое поле, разнообразит стилистику, творит героя, непохожего на предыдущих персонажей».

Ольга Тимофеева

«Исповедальность, как и откровенность, общая черта героев Водолазкина. Причем они не провидцы, а носители некоего знания, которое открывается со временем. А время — генератор внутренних открытий».

Мария Башмакова

Цитаты

«Сначала это были буквы кириллического и латинского алфавитов, расположенные в произвольном порядке. Когда Исидор справился с ними безвидимого напряжения, буквы были заменены картинками. Так возникли ряды растений, птиц и млекопитающих. Единственная сложность для Чагина состояла в том, что он не знал тех или иных названий. При этом как облик неведомого растения (птицы, животного), так и его место в ряду были испытуемому хорошо известны. Так, не назвав при перечислении рыб анчоусов, Исидор в нужном месте подробно их описал».

«— Вельский зачитывал какую‑то работу, — вспомнил я, — где говорилось, что Шлиман был патологически лжив.

Палец Данилова медленно скользил по ручке чашки.

— Я бы избегал жестких формулировок. Скорее, он не был патологически правдив».

«Звуки у Чагина имели цвет, а цвета озвучивались; запахи окрашивались, а краски, соответственно, пахли. Под хорошую музыку он мог съесть самую невкусную пищу, в то время как даже ресторанные блюда, сопровождаемые плохой музыкой или слабыми музыкантами, не шли ему в горло».

«Существовали слова, придуманные самим Чагиным. Скорее, может быть, даже явленные Чагину, потому что сознательным их конструированием он не занимался. Например, две сплющенные трубы поливальной машины, из которых бьет вода, он про себя называл ртучи».

«— Очень просто, — ответил Исидор. — Слова, которыми мы описываем события, есть часть этих событий. И если передавать события в точности, то слова и не могут быть другими. Одни и те же события вызывают к жизни одни и те же слова.

Барлоу почесал переносицу.

— А повторение слов может вызвать повторение событий?

— Само собой».

«— Ты смотришь на человека сквозь призму его биографии. А биография от него не зависит... Зависит, конечно, — поправился Исидор, — но в довольно небольшой степени. Она не отражает, скажем, его дарований. Или — мечтаний. Я вот что скажу: о человеке нужно судить по его мечтам...

<...>

— Ты хочешь сказать, что для правильного представления о человеке нужно, чтобы он выдумал себе биографию?

— Ну, не так чтобы уж совсем выдумал... Просто в каких‑то местах довел бы линии, которые прерываются. Подредактировал как бы, понимаешь? Чтобы так было, как задумывалось!»