А общаетесь ли вы во время работы с другими авторами?
Это довольно коварный вопрос. В принципе, у переводчика необходимость общения с автором возникает как минимум когда становится ясным пространство непонятности и непонятости текста. А это, во-первых, это система ономастики и топонимов: в польском языке принято переносить в текст иностранные названия, имена и фамилии ровно так, как они пишутся на языках, откуда взяты; соответственно, раз за разом возникают вопросы «как это звучит» (поскольку для привыкшего к кириллице человека отнюдь не прозрачным является соответствие «Peugeot» и «Пежо», например). Во-вторых, это скрытые цитаты, которые отнюдь не обязательно улавливаются переводчиками (например, любое пафосное изречение героев Яцека Пекары о Христе заставляло забивать фразу в поисковик — не является ли она оригинальной или измененной евангельской цитатой; ровно так же в русском переводе Сапковского утерян целый ряд скрытых цитат, которые автор использовал в «Саге о Геральте»). Наконец, в-третьих, это социальный и культурный контекст упоминаемых авторами реалий (например, в любом романе, действие которого происходит между 1950-ми и 1980-ми годами, во времена ПНР, всегда есть понятные для польских читателей, но совершенно неявственные для читателя иноязычного культурные маркеры — всякоразные соответствия нашего «брежневского застоя» или «кукурузы — царицы полей»).
Но тут проблема, как мне кажется, в другом: переводчик, чтобы начать искать ответы на возникающие по тексту вопросы, должен вообще понять, что он столкнулся с чем-то, что этот вопрос подразумевает. И — да, тут-то общение с автором может помочь. Скажем, когда я переводил несколько повестей и рассказов из цикла «Последняя Речь Посполитая», подсказки автора, густо намешавшего в рассказы культурных (и поп-культурных) реалий, привычных для простого поляка, были очень и очень полезны.
Действие «Идеального несовершенства» разворачивается в будущем, в XXIX веке, в мире, в котором люди уже не вершина эволюции, а лишь меньшинство среди новых «постлюдей». Они — новая ступень в стремлении людей к совершенству, интеллект без тела, который при необходимости можно перенести в любое тело. Поэтому, чтобы избежать проблем с использованием родов (когда пол собеседника неясен или неизвестен), был разработан новый грамматический род, и вам в процессе перевода на русский по сути пришлось изобретать новые склонения, местоимения и окончания для этого грамматического рода. Как вы справлялись с этой переводческой задачей?
С этой переводческой задачей мы справлялись на пару с автором, поскольку для Дукая именно этот момент перевода очень важен (например, он говорил, что местоимения и склонения из «Идеального несовершенства» вполне прижились в среде польских трансгендеров — то есть, начали реально влиять на мир «здесь-и-теперь»). Я предложил несколько развернутых вариантов: как звучит местоимение, какие могут быть окончания, каких окончаний быть НЕ может, несмотря на всю их благозвучность для чужого уха. Пару раз мы поиграли с довольно большими — с главу-две — кусками текста, чтобы понять, что выходит и как это будет работать. В конце концов, остановились на варианте, который в базовых своих решениях оказался достаточно близок к авторскому.
Однако, усложненность задачи с этой игрой-в-новый-род-вне-родов состояла еще и в реалиях мира, описанного автором. Любое постчеловеческое существо в романе Дукая может принимать произвольный вид (или хотя бы разрешенный в рамках текущей Традиции, своего рода базового свода законов и установлений, регламентирующих характер жизни в локальных пространствах места и времени) — в частности, мужской или женский. Во всех случаях, когда в тексте речь идет о реакциях этой т. н. «манифестации», используется род плоти этой манифестации (мужской или женский, в привычной для нас грамматике); когда же речь идет о том, кто таким вот образом «манифестируется» — снова используется грамматика постчеловеческих сущностей. Это довольно выматывает в смысле необходимости отслеживать соответствие текста придуманным автором (и отчасти переводчиком) правилам и, возможно, кажется несколько переусложненным, но к этому довольно быстро привыкаешь.
Впрочем, Дукай и вообще уникальный в отношении работы с языком автор: чуть ли не для каждого своего произведения он создает языковые формы, которые соответствуют самой логике этого мира; порой это кажется ужасно расточительным — но это безумно интересно в смысле и переводческого усилия в том числе.
Часто ли вы работаете с текстами, для которых автор создает новый язык, новые категории или сложную терминологию?
Короткий ответ был бы: достаточно часто. Длинный — подразумевал бы обширную экскурсию в особенности польской фантастики (особенности не только языковые, но и идейные, культурные, идеологические). В сокращенной версии можно обратить внимание, что польские авторы — начиная с Лема и, особенно, с т. н. «социологической фантастики» 1970-80-х (круг авторов, идейно и идеологически близких к Янушу Зайделю), — активно играют на поле, скажем так, «миростроительства». До какого-то момента это выполняло функцию защитной реакции на цензуру, однако — вошло, кажется, в привычку. Сначала меня эта фонтанирующая креативность каждого второго читаемого текста несколько смущала, но потом стала радовать. Поскольку — это ведь очень честная работа: если ты создаешь мир, отличный от нашего, ты должен понимать, что отличаться он будет и в способах называния/описания окружающей действительности. Российские авторы, кажется, очень редко обращают внимание на такую возможность (и тем, кстати, ценней, когда — обращают: как это делает великолепный Сергей Жарковский, например).
Для польских авторов — это довольно разная игра. Дукай, например, может создать свой специфический язык (как он делал это в «Идеальном несовершенстве» или в романе «Лед»); Павел Майка в романе «Мир миров» (тут так и хочется написать «Мир міров», поскольку в названии есть эта отсылка к концу войны — и зеркалка по отношению к «Войне миров» Г. Уэллса) — создает густое варево описаний мира, измененного инопланетным вторжением и материализованными национальными легендами; Лукаш Орбитовский в своих рассказах активно использует молодежный сленг... Примеры можно было бы длить и длить.
Какие ещё сложные задачи возникали перед вами в процессе перевода?
Кажется, уже и того, о чем я написал выше — вполне бы хватило. Впрочем, упомяну то, что можно считать не столько трудностями объективными, сколько проблемами, которые переводчик сам ищет на свою голову. Это проблема примечаний.
Польские авторы, выпуская книгу для своего читателя, обычно обходятся вовсе без комментариев. Это можно воспринимать и как определенную авторскую безжалостность (мол, кто успел — тот успел), а можно — как доверие автора к своей аудитории. Привычная же нам система переводов (причем — именно переводов; авторы, пишущие на русском чаще всего обходятся без этой необходимости) предполагает систему пояснений и примечаний. И вот найти для себя баланс между необходимостью сделать систему комментариев — и деланием этой системы комментариев строго необходимой, каждый раз оказывается штукой довольно сложной. Скажем, с авторского согласия «Иные песни» Яцека Дукая издавались в русском переводе с комментариями переводчика. Дукай пошел на это с некоторыми сомнениями (с его точки зрения, комментарий в эпоху «Гугла» — отдает анахронизмом), но — согласился. И при этом — обрезал где-то половину их объема (с цитатами первоисточников и прочими кунштюками). При всем понимании — почему и зачем это было сделано, этого куска работы мне до сих пор немного жаль.
Можете ли вы рассказать, как вообще стали переводчиком, и какую книгу перевели первой?
Я до сих пор отношусь к себе, скорее, как к переводчику-любителю: в том смысле, что я не имею базового профессионального образования (хотя бы филологического, например), переводы не являются моим основным источником дохода — и всякое прочее, отсюда вытекающее. А начинал я свои попытки переводить, как ни странно, с Дукая же. В 1988 году, на излете Советского Союза, когда скрепы достаточно проржавели и стало можно чуть больше, чем разрешено было раньше, открылась возможность свободно оформить подписку на некоторые иностранные журналы — в том числе и на польский журнал «Fantastyka». Польского я на тот момент не знал, но пройти мимо возможности заполучить на руки целый журнал фантастики — нет, это было совершенно немыслимо (тем более немыслимо, если помнить, что с подобного рода чтением в районных городках в те годы было совсем не ахти). Ну а просто читать — этого тоже оказалось совершенно недостаточно. Так оно и началось.
За полтора года, пока «Fantastyka» доходила до читателей в Союзе, там успели выйти рассказы Сапковского («Зерно правды» и «Меньшее зло»), тексты Пекары, переводы Брина, «Летящие в ночи» Мартина, половина «Тени палача» Вулфа... И «Золотая галера», первый рассказ Яцека Дукая, написанный им в четырнадцать, что ли, лет и сразу сделавший его известным. Вот из этого набирался первый пул того, что я пытался переводить — для себя, распечатывая все это дело на механической пишущей машинке, сам переплетая (своими переводами английских авторов с польского я, кажется, тогда почти обогнал эпоху, помня дальнейшие истории с первыми переводами «Мира-кольцо» Ларри Нивена как раз с польского).
С Дукая стартовали и мои попытки профессиональных переводов: это было уже упоминавшееся мной «Сердце Мрака» — классный микс воспоминаний о «Сердце тьмы» Дж. Конрада с альтернативкой, где не проигравшая во Второй мировой национал-социалистическая Германия участвует в гонке к звездам вместе с японскими, американскими и советскими космическими кораблями. А первой книгой, переведенной мной и изданной, стал «Слуга Божий» Яцека Пекары — первый (и пока что единственный, изданный официально) том из длинного (даже слишком длинного, но это уже другая история) цикла об инквизиторе Мордимере Маддердине, живущем в мире, где Христос не умер на кресте, а сошел с него, алчущий справедливости и расплаты.
Яцек Дукай в интервью журналу «Эсенсья» рассказал, что работал над книгой очень долго, причем между написанием текста и его редактурой прошло около четырёх лет, и спустя эти четыре года он остался очень недоволен качеством текста и охотно переписал бы его заново, хотя в итоге обошелся внесением правок. А как вы работаете над переводами? Понятно, что в отличие от писателя, переводчик скован сроками и издательскими планами. Но может, вы позволяете себе не спеша переводить что-то «в стол», или имеете иногда возможность делать перерывы, чтобы вернуться к тексту позднее?
Все переводы, которые делаются для издательства — имеют довольно жестко оговоренные сроки. Это дисциплинирует в работе — но это же, конечно, источник постоянных стонов переводчиков о том, что нам бы еще месяц-другой покрутить текст, отдохнуть от него, дать отлежаться... Реальность, увы, всегда безжалостней наших желаний:)
Поиск совершенной формы, создание искусственного интеллекта и суперкомпьютеров — это уже не литература и футурология, но наше ближайшее будущее. О чём сам Яцек сказал в интервью «Газете Выборчей» ещё в 2011 году. Как вы относитесь к видению будущего, представленному в современной фантастике? Не пугает ли оно вас? Какая из картин будущего, о которых вы читали в книгах, вам ближе?
Я привык, что будущее — даже самое ближайшее — штука почти принципиально непредсказуемая. То есть, можно предвидеть его отдельные элементы (в техносфере ли, в (гео)политике ли — неважно); но нельзя предвидеть, как внедрение этих элементов в реальность изменит нашу обычную жизнь. Возможность условной мобильной связи в фантастической литературе ХХ века не предсказывал только ленивый; то как изменилась наша повседневная жизнь с появлением реального мобильника — не показал, кажется, никто. Потому я довольно спокойно отношусь к попыткам изобразить будущее как в тонах апокалиптических, так и в тональностях утопических (впрочем, последних, как можно заметить, стало исчезающе мало). Хорошую игру ума — стоит ценить; но стоит ли ее еще и бояться? Мне так не кажется.
Можете рассказать, над какими переводами работаете сейчас, или пока это тайна для читателей?
Я бы скорректировал этот вопрос следующим образом: «чего ждать в обозримом будущем» (имея в виду те переводы, которые сданы в издательства — или работа над которыми продолжается и не представляет собой информацию, разглашать которую пока что рано).
Во-первых, буквально с недели на неделю выходит пятая антология, которую прекрасный писатель и не менее талантливый составитель сборников Владимир Аренев делает для украинского издательства «Клуб семейного досуга». Это серия сборников, первый из которых вышел еще в 2015 году — и они, как мне кажется, достаточно оригинальны по своему составу: тут собраны как отечественные, так и иностранные авторы; в числе последних — и авторы польские, я же переводил для этой антологии рассказ Анны Каньтох из ее историко-детективно-фантастического цикла о Доменике Жордане. Как по мне — это очень неплохой рассказ очень здоровского автора.
Во-вторых, сдан перевод двух сборников рассказов Яцека Комуды, где главный герой — небезызвестный нам Франсуа Вийон, поэт и преступник. Это довольно мрачные истории, происходящие в очень качественно изображенном средневековом мире.
Наконец, в-третьих, вовсю идет работа над пятым томом цикла Роберта М. Вегнера о Меекханской империи и ее окрестностях. Книга большая, потому в ближайшее время меня ждет изрядный кусок работы.
