«Редакция Елены Шубиной» выпускает новую книгу Романа Сенчина «Петля»

Новинка станет продолжением серии «Актуальный роман», в которой уже вышли книги Шамиля Идиатуллина «Бывшая Ленина», Дмитрия Захарова «Средняя Эдда» и Игоря Савельева «Как тебе такое, Iron Mask».

Перед нами — новый Сенчин, такой, каким мы его еще не знали. Сборник «Петля», включивший одноименную повесть и рассказы, — результат крутого поворота в творчестве писателя.

Все герои сборника стоят на пороге нового пути, словно задержав дыхание, замерев в карантине. Их ждет иная картина мира. Еще секунда — и будет рывок, и все пойдет по‑другому, хорошо или плохо — неизвестно, но иначе. А пока — пауза перед шагом вперед, торможение, залипание, осмысление, прозрение.

В беспрецедентной изоляции оказывается герой заглавной повести «Петля», прототипом которого стал скандально известный журналист Аркадий Бабченко, инсценировавший собственное убийство в 2018 году. Впрочем, впрямую имя его не названо. Здесь есть место и протестам на Болотной площади, и украинскому майдану, и убийству Немцова, и прямой критике российских властей — ведь повествование ведется от лица опального журналиста. Роман Сенчин не просто рассказывает об этом человеке, а смотрит на мир его глазами, сливается с ним, пытается понять мотивы его поступков и проникнуть в его ощущения, каково это — инсценировать собственную смерть.

В программу «спектакля» входит обязательство сохранять полную секретность. Прекращаются контакты с друзьями, и герой в ожидании якобы убийства остается дома. Один на один с собственным выбором.

«День накануне инсценировки был, наверное, самым длинным в жизни Антона: не знал, чем занять себя, не мог находиться на одном месте. (...) От возбуждения тошнило, что ли... Или от того, что было и чему предстоит быть. И выступал из‑под кожи, из каких‑то глубин организма — оттуда, где жир, кишки, желчь, — медленно тек по спине, из подмышек густой, едкий пот.

...Антон сел на кушетку, стал кутаться в простыню плотнее. Ее край врезался в шею, надавил, как ошейник. Или петля. Покрутил головой вправо‑влево, чтоб ослабить. Не получилось. Мерзкое ощущение. Догадывался: оно теперь с ним навсегда».

Привычное закончилось, выбор сделан, слом произошел, рубикон перейден. Тому, как тянулось время до этого и как герои ощущают себя перед началом нового, и посвящен сборник.

Наконец грянуло осознание, что мама никогда не станет ближе к тебе — чуждому ей интеллигенту, дизайнеру, аккуратисту, чем к твоему брату — понятному ей, типичному мужику, ВДВ‑шнику, обрюзгшему обывателю («Немужик»).

Наконец закончилось детство и для героя рассказа «Очнулся». 44‑летний Игорь добрую половину своей жизни думал, что ездит к родителям, чтобы помогать им. А оказалось, что на деле им помогают совсем чужие люди, те, кого Игорь считает недостойными себя: грубые и выпивающие местные мужики, не окончившие и девяти классов. Сам же он приезжает повозиться с огородом лишь раз в году и по сути для родителей опорой не является.

«Никогда еще в героях Сенчина, не исключая образ его самого, я с такой охотой не узнавала себя. Диалогичность, многослойность, тонкий слух к нюансам и оговоркам, наконец, полный смысловой оборот, который совершает здесь концепт „перемен“: от другой семьи до предощущения смерти, — эти особенности его прозы располагают и читателя к отзывчивости и открытости»,

— пишет в предисловии к сборнику литературный критик Валерия Пустовая.

Чувство узнавания вызовет у многих читателей рассказ «В залипе». Залипание в интернете, переходы по ссылкам в течение многих часов, дней, — общая слабость людей XXI века. Но для писателя это состояние переходит в метафизический страх утратить творческий импульс.

«— Слушай, может, рассказ написать о человеке, который все время читает всякую муть, смотрит ролики. Мучается, а отлипнуть не может... А? И назвать — „В залипе“.

— Как? В залипе? Достанется тебе за такое название. Сразу переиначат.

— Во что?

— Догадайся».

...Впереди виден выход из лабиринта. Осталось только отряхнуться от иллюзий, старых надежд, настроить резкость на реальность — и сделать шаг вперед.

Цитаты:

«Елена — перспективный юрист, Антон — ветеран двух чеченских войн, журналист и писатель, лауреат престижной литературной премии, автор того журнала, где печатался Солженицын. Страшные, кровавые, смутные девяностые кончились, на их излете появился новый президент, молодой, с мягким голосом и крепкими руками; олигархов выдавливали из власти, война на Северном Кавказе постепенно, трудно, как огромный пожар, затухала, стали ощущаться намеки на порядок и справедливость. Россия из дикого поля начинала превращаться в государство. Не обратно в обветшалое советское, какое Антон помнил по детству, и не в бандитское ельцинское, а какое‑то новое. Хотелось верить: в справедливое, открытое, но сильное».

«Антон часто задавался вопросом, зачем тоталитарным, авторитарным государствам нужны выборы. Вернее, их имитация. Чтобы на международной арене сохранять видимость законности избранной власти? Но все все понимают. С тоталитарными и авторитарными имеют дело из‑за их силы, из‑за выгоды торговли с ними. Когда они теряют силу, их растаптывают».

«Все давно шло по накатанной: парламент был откровенным придатком правительства и президента; премьер‑министр и президент четыре года назад поменялись местами и вскоре, в марте, собирались поменяться снова. Выборы в Думу проходили вяло, всех опасных от них отсекли на ранних стадиях, никакой борьбы народ не видел, и результаты оказались более чем предсказуемыми. И оттого возмутительными. Три‑четыре живых человека на весь депутатский корпус; остальные — биороботы, послушные и холодные, но с искусственным подогревом — по мере надобности».

«В тот день он приехал на площадь Революции заранее, видел, как лидеры уводят людей. Запомнился Борис Немцов, высокий, красивый, без шапки на морозце, воодушевленный. Он строил колонны, словно командир, отправлял их будто в атаку, а на самом деле — в губительный котел, окруженный плотными кольцами ОМОНа... Еще тогда подумалось, что в эти часы Немцов подписывает себе смертный приговор как политик, а оказалось, что подписывал и как человек: через три года, когда протест окончательно захиреет, а большинство его участников будут раскаиваться в своём участии, Немцова застрелят на том же самом мосту, по которому он уводил от Кремля готовых к борьбе людей. И реакция на его убийство окажется достаточно спокойной, будто не убили мужчину в расцвете лет, а умер немощный и отработанный старик...»

«Места литераторов заняли простые ребята, молодые и веселые. Делились впечатлениями: для них это был первый митинг, впервые они оказались вместе с таким количеством единомышленников. Цитировали кричалки, тексты лозунгов, плакатов, говорили, что эта власть протухла, завтра капитулирует. Антон ухмылялся, опустив лицо. Не капитулирует. Наоборот, сегодня она увидела, что народ не готов ее валить, и теперь затянет петлю до предела. К президентским выборам будет тишь и гладь».

«Входя в палату, Ольга сразу наткнулась на лицо Алины. Как и вчера, в салоне. Наткнулась и попятилась, будто ударилась о стену. Грязную и шершавую. Теперь лицо медсестры было перекошено от ненависти и возмущения.

— Это что опять? — зашипела Алина и скакнула к Ольге, помахивая „Парламентом“, — какого‑нибудь сантиметра не хватало, чтоб пачка тыкалась в глаза. — Это что, спрашиваю? Сколько раз говорить: никаких сигарет! Ни‑ка‑ких! Что, вообще запретить? А?

— Как вы можете... Как вы можете так? — Ольга говорила с усилием, будто её душили, изумленная не самой грубостью, а грубостью после душевной близости. — Мы ведь вчера так хорошо... Как вы можете так меняться, Алина?

— Могу. А что? Сегодня — не вчера. Сегодня у меня другая функция: не давать вам тут курорт устраивать. Нашли тёпленькое местечко: лежать, покуривать... Психика у них тонкая! Паразитки».