Прочти первым: «Жажда» Рэйвен Лейлани

Начинающая художница Эди вступает в отношения с Эриком, человеком вдвое старше ее, к тому же женатым. Но связи в любовном треугольнике складываются куда интереснее, чем обычно. Ребекка, жена Эрика, совсем не против свободных отношений, а потому сначала они все втроем вполне нормально уживаются под одной крышей. Но очень скоро та меняет правила...

Произведение стало бестселлером, книгой года по мнению многих журналов Америки и обладателем сразу нескольких литературных наград. А ведь это всего лишь дебютный роман молодой американской писательницы Рэйвен Лейлани.

Ей сразу же удалось создать гиперсовременный, откровенный и яркий текст. В нем рассказывается об актуальных дилеммах, амбициях и чувствах девушки сегодняшних дней, так созвучных всему поколению миллениалов.

Когда я поворачиваю голову и вижу жену Эрика, в распахнутое окно залетает ветерок, напоминая о той давнишней весне — о пыли, виниловых пластинках, комнате Клэя с витающим в ней запахом пороха, моем окровавленном нижнем белье на дне мусорки — и раздается визг; звук, в котором я узнаю собственный смех.

Мой смех, тот, который настоящий, — грубоват и уродлив, при его звуках у моих визави на свиданиях, случалось, дрожала рука. Так что нужно отдать ей должное — едва заметное движение бровью служит единственным подтверждением того, что она его слышала. Я стою напротив, зажав в кулаке рукав ее шелковой блузки, и думаю, как странно было бы обратиться к этой женщине по имени, признать тот факт, что я знаю, кто она несмотря на то, что они с Эриком приложили столько усилий, чтобы мы с ней держались как можно дальше друг от друга. Кажется невероятным, что этот аморфный призрак округа Эссекс без явных следов присутствия в социальных сетях и есть Ребекка.

Я пытаюсь соотнести образ из своего воображения со стоящей передо мной женщиной, но данных слишком много, и слишком много моих догадок успело незаметно превратиться в факты. Поправки я вношу неохотно, удивляясь красоте ее ступней. В остальном она совершенно обычная, все в ней настолько невзрачно, что кажется почти зловещим — волосы цвета грязный блонд обрамляют лицо, помятое загаром, мальчишеская худоба, плавный переход бедер в икры и общее впечатление, что, сними она одежду, тело под ней окажется таким же гладким и невыразительным, как ил.

Я поворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. Она снимает перчатки. В какой‑то момент кажется, что она собирается меня ударить. Она движется на меня с настолько ровной спиной, что это было бы даже забавно, если бы ее нарочитая неторопливость не выглядела бы такой жуткой. Мне не то чтобы страшно, но сама мысль о том, чтобы говорить развернутыми предложениями и слушать ее в этой комнате с неубранной постелью, беспорядку которой я же и поспособствовала, кажется невыносимой. Я разворачиваюсь и бегу вниз по лестнице, оглядываясь, — она следует за мной и лучи солнца скользят по ее волосам. От унизительности ситуации, в которой мы оказались, у меня внутри все сжимается; через кухню мы выбегаем на задний двор, — и она падает, поскользнувшись на мокрой траве.

Теоретически мой путь свободен, но, обернувшись, я вижу грязь на ее коленях и смотрящего на нас из бассейна соседского ребенка. Мне становится стыдно за пошлость происходящего — гардении, непристегнутые велосипеды, и я стою, тяжело дыша, над чьей‑то женой. Так что я подхожу к ней, беру ее за влажные ладони и помогаю подняться.

— Я знаю, кто ты, но не желаю это обсуждать, если позволишь, — говорит Ребекка, отряхиваясь. — Я просто не закончила тебя разглядывать. Не ожидала, что ты настолько юна. Это ужасно.

— Ужасно?

— Да, для тебя, — отвечает она. Соседский ребенок вылезает из бассейна и бежит в дом.

— Уже поздно. Тебе стоит остаться на ужин, — произносит она, потирая проступающий на руке синяк. Я бы предпочла любой другой вариант, но затем понимаю, что это не настоящее приглашение, а всего лишь возможность подтвердить очевидное: за ее уступку, проявленное ею самообладание, я теперь у нее в долгу.

Ребекка ведет меня в гостевую спальню с отдельной ванной, оглядывает с ног до головы и хмыкает: «Жарко сегодня, не так ли?», намекая на то, что мне и без нее известно — пот течет с меня ручьями. Я смотрю в зеркало и вижу лоснящееся лицо. Она показывает мне на полотенце и предлагает принять душ.

Когда я выхожу из ванной, на кровати меня уже ждет василькового цвета платье, при одном взгляде на которое я понимаю, что, вероятно, никогда бы не смогла себе такое позволить; это символ царства, где цены — набор случайных чисел, царства настолько гипотетического, что когда я думаю о том, что мне нужно сделать, чтобы стать его частью, в голову приходит только напоминание о студенческом долге, и я представляю грустного сотрудника отдела кредитования, нависающего надо мной во сне.

Пытаясь надеть платье, я начинаю подозревать, что Ребекка старается меня унизить. Оно настолько узкое, что я еле втискиваюсь в него, пожертвовав возможностью дышать. Эта преднамеренная издевка так похожа на неуклюжую вежливость, что я чувствую себя обязанной подыграть. Я подумываю, не сбежать ли через окно, но замечаю припаркованные на улице машины и непрекращающийся поток гостей, стремящихся в дом. В толпе я замечаю Эрика, вернувшегося с работы: он приветствует приглашенных у дверей. Он кидает взгляд на часы и хмурится. Семь часов — видимо, в это время начинаются вечеринки для взрослых. Я напоминаю себе, что хотела продемонстрировать свою серьезность, показать, что я не та, кого можно игнорировать, даже если и паникую при мысли, что мне придется с ним встретиться. Но сейчас, когда я смотрю на него из окна, его агрессивная нормальность кажется мне оскорбительной. Я тоже могу быть нормальной.

Поэтому я направляюсь к лестнице и, едва переставляя ноги, спускаюсь вниз — малейшее движение угрожает целостности молнии на платье, скрывающей мою грудь от взора присутствующих. Хотелось бы мне знать заранее, что соберется так много людей. Тот факт, что Ребекка эту информацию опустила, еще сильнее заставляет меня утвердиться в мысли: она надо мной издевается. Ясно, что она своего рода ведьма: за то короткое время, пока я принимала душ и переодевалась, дом превратился в нарочитую декорацию для веселой, в понимании взрослых, вечеринки — буйство конфетти и блестящих воздушных шаров на фоне монашеского завывания нью‑эйджа. Но самой хозяйки дома нигде не видно.

Я морально готовлюсь к встрече с Эриком, собираясь вести себя как ни в чем не бывало, но все равно сканирую толпу, чтобы не оказаться застигнутой врасплох. Обращаю внимание на детали, выставленные напоказ — натюрморт как из кабинета стоматолога, полки с хрусталем, фотография неулыбающихся Эрика с Ребеккой на фоне развалин Помпеи, — и на то, что предпочли бы спрятать от посторонних глаз: мусор на кухне, следы от пальцев на экране телевизора. Я беру крабовую котлетку с подноса официанта, чтобы чем‑то занять руки; в конце концов, пора что‑нибудь съесть, чтобы желудку было чем заняться помимо бесконечного вырабатывания подкатывающей к горлу желчи. В целом же мне настолько не до еды или чувствительности собственного желудка, что не удивляет даже тот факт, что все напитки на этой вечеринке, похоже, безалкогольные.

Стоящий рядом со мной мужчина, видимо, думает точно так же: лицо у него кислое, как спрайт в стакане. Он поворачивается, и я чувствую, как меня разглядывают, пытаются понять, что я здесь забыла — состав присутствующих настолько однороден, и я выделяюсь как бельмо на глазу. Обычно мне плевать, если на меня так пялятся, но сейчас я совершенно трезва, а платье мешает мне дышать.

— Откуда ты знаешь хозяев дома? — спрашивает он. В этот момент я замечаю кое‑что на другом конце комнаты. Чернокожая девочка в розовом парике и топике делает вид, что курит конфету в виде сигареты.

— Кто это?

— Я тебя раньше никогда не видел.

— Что? — переспрашиваю я, оглядывая его одеревеневшее тело в поисках какой‑нибудь подсказки, и когда вновь поворачиваю голову, девушки уже нет.

— Ты же не училась в Йеле, да? — уточняет он, и от моего внимания не ускользает формулировка этого вопроса. Не знаю, почему я всегда чувствую необходимость произвести впечатление даже на тех мужчин, с которыми не собираюсь спать, но мне бы не хотелось выслушивать слова сочувствия от этого человека, которого я не знаю и, вероятно, никогда больше не увижу. Так что я не говорю, что бросила школу искусств, предварительно отправив заведующему кафедрой несколько бессвязных стихотворений, набранных шрифтом Comic Sans. Я не говорю, что поступила в совершенной непримечательный государственный колледж, выбросила бóльшую часть своих картин и выпустилась, получив, возможно, еще более бесполезное образование.

— Я работаю с Ребеккой, — отвечаю я, и из всех возможных вариантов лжи это тот, поддержать веру в который я могу меньше всего. Мне кажется, что я замечаю в комнате Эрика, но это всего лишь лампа.

— Значит, воскрешаешь мертвых.

— Что?

— Ну, кто‑то же должен делать грязную работу, верно?

— Ага.

— Не могу поверить, что они продержались четырнадцать лет.

— Кто?

— Ребекка и Эрик.

— Он указывает на что‑то над моей головой, и, повернув голову, я натыкаюсь на оставшийся незамеченным баннер с надписью «Кружевная свадьба».

— Немного странно праздновать годовщину свадьбы. Хотя, наверное, это своего рода подвиг. Ты когда‑нибудь обращала внимание на то, как они смотрятся вместе? Как будто животные разных видов, — продолжает он, и мы обмениваемся взглядами, пока до меня не доходит настоящий смысл разговора. Это тот тип беседы, который всегда зарождается на почве чужой удачи — шепотки недоверия, зависти. Поняв это, я расслабляюсь, улыбаюсь своему собеседнику и смешиваюсь с толпой.