Завидное чувство Веры Стениной

Отзывы

«У Матвеевой удивительный — и, опять‑таки, чисто кортасаровский — дар оставлять в повествовании значимые пустоты, в результате чего само повествование приобретает поэтическую эллиптичность, да простится мне мой французский. И простая мысль о том, что от судьбы не уйдешь (да и от смерти тоже) и в Америку не уедешь, звучит в этом контексте неожиданно убедительно, свежо и щемящее».

Виктор Топоров

«Не процитировав ни одного политического лозунга и ни разу не упомянув модное слово „гендер“, автор показывает, как гендер убивает».

Елена Георгиевская

«Она умеет как‑то так вывернуть сюжет, вставить фразу, ускорить/замедлить действие, что в повествовательной ткани возникают щемящие паузы и пустоты, приобретающие новый смысл. Это высший класс, настоящая практическая магия, хотя пишет Матвеева о журналистах, студентах, учителях — словом, о людях, которые и составляют круг общения благополучной горожанки».

Владислав Толстов

Цитаты

«А ведь в некоторые полотна ей очень хотелось войти — как входят в реку жарким днем. И далеко не всегда это были уютные пейзажи. Несчастный блудный сын у Рембрандта падает в объятия отца так, будто это объятия Бога — вечный приют. Вера, глядя на картину, стоя перед ней в добровольном почетном карауле, всякий раз чувствовала головокружение — ей хотелось упасть на колени вместе с этим износившимся, промотавшим свою жизнь человеком, — упасть вместо него, и чтобы ее точно так же обняли, прижали к себе и простили. Рембрандт писал эту картину в конце жизни — на самом деле блудный сын не возвращается домой, а умирает, и его принимает не отец, а Бог — без всяких „будто“. Действие невозможно удержать на холсте и ограничить рамой — настоящим мастерам не требуются уловки, чтобы зритель почувствовал себя соучастником».

«На обратном пути из поликлиники Евгения, позабыв, как только что плакала, глотая мерзкую трубку, рассказывала тете Вере о своей мечте: когда она вырастет, то станет художницей.

— Мечтай осторожно, — посоветовала Вера. — И вообще, женщины хорошими художниками не становятся.

Евгения расстроилась, молча пинала камень до самого дома. А Вера вдруг вспомнила свой давний спор с Герой, когда она сама была на позиции Евгении.

— Ну вот назови хотя бы одну успешную художницу — такую, чтобы ценилась наравне со старыми мастерами! — требовал Гера.

— Артемизия Джентилески! — выпалила Вера. Она гордилась Артемизией и особенно любила ту ее картину, где Юдифь вдохновенно отрезает голову Олоферну от имени и по поручению всех женщин».

«Скавронская не пыталась хватать Веру — сложила руки так, как нарисовал художник, и смотрела будто бы в открытый медальон. Катерина Энгельгардт была племянницей светлейшего князя Потемкина, а также его верной любовницей. Говорят, Потемкин перепробовал всех девушек Энгельгардт (числом пять), но пуще всех ему полюбилась Катенька. И разве могло быть иначе? Нежная, косы до колен, и улыбка вот‑вот выпорхнет, как птичка у фотографа. (Странно, что у некрасивой Бакулиной — такой обаятельный двойник.) Злые языки (самый злой — у художницы Виже‑Лебрён, зато кисть у нее добрая и Мария‑Антуанетта — в подружках) утверждали, будто Катенька ленива, как заморская черепаха, — лежит целыми днями, завернувшись голышом в большую шубу. У Веры при этих подробностях резко и сладко оборвались внутри те важные нити, которые держат нас в реальности дня, не позволяя становиться животными. Катенька глянула кокетливо — а ты как думала, любезная? Мех и плоть должны быть вместе, и кто сказал, что зверей выпускают на волю только ночами?»