Цитаты
«Илья родился в девяносто девятом, когда заканчивали разорять комбинат, а осознавать земляков и Кобальтогорск начал такими, какими они оставались и сейчас: сельские жители на остатках чего‑то грандиозного. Также, наверное, выглядели последние древние римляне, выращивающие капусту и пасущие коз возле руин Капитолия».
«Желания и смысла учиться нет никакого, но надо. Иначе родители, он чувствует это, потеряют цель в жизни. А цель у них — чтобы сын получил диплом о высшем образовании, а потом нашел надежную работу...»
«Говорят, от утомления однообразными занятиями отлично помогает воображение. Руки словно сами по себе что‑то делают, а ты путешествуешь вместе с ведущими „Орла или решки“, перечитываешь любимую книгу или представляешь, что это, например, не морковка, а какой нибудь снаряд, который нужно отшлифовать, чтобы без помех входил в дуло пушки...»
«— А почему они должны предлагать? Ты колледж закончил, диплом есть...
— И куда я с ним?
— На стройку.
— Ага, ждут меня там... Я узнавал, — другим уже голосом, упавшим, продолжил Колька. — Там киргизы одни. Не нужны мы. Нет вакансий... Короче, уйду на контракт — двадцатка в месяц плюс жратва, жилье, одежда.— Обмундирование, — едко поправил Илья, надеясь этим бездушно‑казенным словом изменить его решение. Да и не верил, впрочем, что это решение. Скорее всего, депрессуха после года в казарме. Говорят, она часто случается: едешь из армии и чувствуешь себя королем жизни, весь мир у твоих ног, а на самом деле ты песчинка и куда‑то надо прибиваться, чтоб не утащило в открытое море».
«Илья рос, когда в поселке было спокойно, но это было спокойствие кладбища. Жизнь не пульсировала, не звала что‑нибудь такое вытворять, доказывать».
Да, рвать ковыль было искусством. Подходишь к очередной кочке, загребаешь одной рукой проволочки, пропуская по нескольку меж пальцев, а весь пучок крепко сжав в кулаке, и дергаешь.
И бросаешь пучок травы на плечо другой руки, прижимаешь предплечьем. Держишь, как ребенка, и одновременно наклоняешься к следующей кочке. Пропускаешь, сжимаешь, дергаешь. Бросаешь пучок к предыдущему.
Желательно не вырывать стебли с семенами‑перьями, их потом придется выбирать — в кисти они не идут, — и на это уходит много времени.
Как какие‑то первобытные люди, папа, мама и Илья двигаются по степи и рвут, рвут, рвут этот ковыль. Когда набирается целый сноп, аккуратно кладут на землю. Начинают новый. Через несколько дней правая рука становится гладкой, отполированной — шершавые нити стачивают мозоли...
Собранный ковыль раскладывают на полках в сарае. Чем меньше света, тем лучше — от солнца ковыль желтеет, а в темноте сохраняет приятный матово‑зеленый цвет».
«— Поэт должен приходить молодым, — тише и с расстановкой повторил Костян. — И приходить ярко. С шумом. Чтоб... Ну, ты понимаешь, надеюсь. Я упустил момент, ты упустил момент, тысячи нас, талантливых, упустили... Но для себя‑то я по‑прежнему — поэт, и самый лучший. Пускай об этом знаю только я. Мне плевать, ясно?»
«Фу, какой ты была глупой! Да буквально вчера, еще вчера утром ты была глупой девчонкой, которая весь мир представляла радостным полетом на качелях, а людей — своими любимыми и послушными куклами. И вчера же ты многое поняла».
«Мир вокруг был опасен, жесток — по телевизору показывали, что на востоке, юге, западе и севере всё время взрывают, стреляют, плачут. А у них — танцуют и поют. Там митингуют, протестуют, жгут автомобили. А у них работают и потом весело отдыхают».
«А сейчас устоявшаяся картина ломалась. Проступал другой, которого он уже лет тридцать назад не то чтобы зачеркнул, а отодвинул, заслонил. Как многое из того, что создавалось в советское время теми, кому нужно было казаться советским. У Василия Аксенова есть книга про большевика Красина, у Шукшина — роль положительного инженера, строящего целлюлозно‑бумажный комбинат на Байкале, а у Владимира Семеновича вот этот свод песен, который можно было без опаски исполнять в НИИ, воинских частях, на закрытых предприятиях».
«Иногда жена и сын жили здесь по месяцу и больше, особенно летом, в каникулы, но чаще оставались на несколько дней. Ну ясно — сын учится, а у жены наверняка нормальная работа. Потом узнали — психолог. Повыясняли, кто это, поняли — не очень нормальная. Странноватая. Зачем психологи, когда есть пиво... Спрашивали у нее, а кем Илюха работает, она отвечала:
— Пишет. Уточнять не стали — местные были людьми деликатными, в душу не лезли: решили, если пишет, то диссертацию».
«Мысленно Яна приводила множество аргументов, и все они скукоживались, как засыхающие цветочки, никли и превращались в пыль. Не поможет. Правила и законы наверняка сильнее ее аргументов, доводов».
«Вздохи поддержки. Тихо. И собаки, устав просыпаться и тявкать, молчали. Чернеют дома и сараи, ленты заборов. Скупой свет фонарей, и свет такой, словно из желто‑белых точек, как на картинах пуантилистов. Может, они и не рисовали фонари, но напоминает почему‑то... Влажно стало, вот и появилась в воздухе... как точнее определить... зернистость. Да, именно, она самая...»
![Двенадцать месяцев [Маршак Самуил Яковлевич]](https://cdn.ast.ru/v2/ASE000000000853839/COVER/cover1__w150.jpg)
