Елтышевы

5 причин прочитать:

1. Возвращение легендарного романа «Елтышевы» — истории закономерного и болезненного угасания русской деревни.
2. Семейная сага на фоне далеко не пасторальной российской глубинки. Концентрированные «Сто лет одиночества», лишенные мифологизма и надежды.
3. Проза Сенчина — новая русская классика и входит в одноименную серию. Это беспристрастный срез эпохи и коллекция типажей.
4. Роман Сенчин — один из самых заметных современных авторов, лауреат и финалист престижных литературных премий, критик, журналист, музыкант.
5. В книгу входят современные «Елтышевым» критические статьи и текст о том, как читается роман 13 лет спустя.

Об авторе

Роман Сенчин (род. в 1971 г.) — автор романов «Зона затопления», «Елтышевы», «Информация», «Минус», «Нубук», сборников рассказов «Иджим», «День без числа», «Абсолютное соло», «Срыв» и других. Его произведения входили в шорт‑листы литературных премий «Большая книга», «Национальный бестселлер», «Русский Букер» и не только. Он лауреат премий «Большая книга», «Ясная Поляна», Правительства Российской Федерации в области культуры, «Венец» и других.

Цитаты

«Дежурка невелика, сумрачна, и несколько ламп не могут наполнить ее светом, жизнью... Стены шершавые, окрашенные в бледно‑зеленый цвет; два окна, зарешеченные, заросшие пылью, кажутся черными провалами. Вдоль стен — скамейки без спинок, слева от входа — узкий обезьянник для буйных задержанных; стол стоит напротив входа, и почти за спиной Николая Михайловича — лестница. Скоро по ней поволокут пьяных, и снизу будут лететь крики, рычание блюющих и матерящихся алкашей. „Ох, как всё надоело“, — поморщился Елтышев».

«Но тут же вспоминалась его собственная жена — тоже полная, тоже с окаменело‑угрюмым выражением лица. „А ведь такой девчонкой была...“ Когда была?.. Лет тридцать назад. А потом потекло, потекло, и нечего вспомнить, нечему удивляться... И не поймешь, когда вместо девчонки, от которой не отлипал, рядом оказалось привычное, необходимое, но неинтересное существо. Жена».

«Когда‑то, девчонкой, она представляла старость как счастливое время, желанный отдых. Она видела степенных стариков и старух, достойно, умно, полезно проживших и теперь отдыхающих. Раз в месяц почтальоны приносят им пенсии, и старики, неспешно нацепив очки, тщательно, уважительно расписываются в ведомости. Взрослые сыновья и дочери приводят им внучат, и старики учат их тому, чему могут научить только они, узнавшие все тайны жизни. Они никуда не торопятся, они по‑особенному чувствуют солнце, видят красоту листьев, по‑особенному вдыхают воздух...»

«Валентина Викторовна боролась с желанием бросить нож, сесть на табуретку, зажмуриться. Не быть».

«Страшный был период между арестом и судом, когда Артему казалось, что он тоже свихнется, как и тот, которому брат раздробил лобную кость. Но в то же время где‑то глубоко в душе Артем был рад случившемуся, будто перехитрил не то чтобы брата, а кого‑то огромного, мудрого, который всегда выделял Дениса, дарил ему силу и смелость и вдруг увидел, что ошибся, что дальше по жизни пойдет Артем, Денис же сорвался, упал и вряд ли поднимется».

«После свадьбы что‑то важное сломалось в семейной жизни. Надламывалось и раньше, постепенно: сначала посадили младшего сына, потом завели уголовное дело и уволили мужа, потом квартиру отобрали, а теперь — теперь вот и Артем, так долго державшийся за родителей, слишком долго, как казалось, всё продолжавший быть беспомощным ребенком, вдруг взял и ушел. Откололся. И в самый нежелательный для этого момент».

«Главное, что тяготило, — конечно, отсутствие денег. Имел бы он деньги... Но о больших деньгах старался и не мечтать — мечты выматывали хуже самой тяжелой работы, — а сотню‑другую можно было перехватить лишь у родителей».

«Потом, когда уже ничего нельзя было вернуть, изменить, она часто задумывалась, пытаясь определить, в какой момент началось это, не внешнее (внешнее началось давно, с ареста Дениса), а внутреннее сползание на дно жизни; когда моральные нити стали рваться одна за другой и недопустимое ранее стало допустимо, и в итоге допустимо стало всё... Да, чертой стал тот день. По крайней мере, для нее».

«Купив кой‑каких продуктов, побежали на автовокзал... Валентина Викторовна чувствовала себя окунутой во что‑то нечистое, поганое, от чего ей уже не отмыться, что ничем с себя не соскоблить. „Не ворованным торговала, — пыталась убедить себя, — не ворованным, своим“. Но это не помогало».

«После того разговора на берегу, предложения идти работать в милицию, которое Артем не поддержал, после того как он объявил, что не может собирать ягоду, отец стал относиться к нему с откровенным презрением. Не кипятился, как раньше, но и не пытался помочь, не делился больше своими планами, не предлагал строить дом. Кажется, видел в нем теперь лишь бесполезный груз жизни, который и бросить невозможно, но и тащить дальше нет никакого смысла, а лучше остановиться, прислониться с грузом к какой‑нибудь опоре...

Может, в водке (в спирте, точнее) он нашел теперь опору. И это Артема и задевало, и пугало. Словно его окончательно сбросили со счетов».

«Елтышева удивило поведение окружающих — стояли и смотрели на труп как на что‑то обычное. И даже Людмила, для которой теперь, со смертью мужа (любимого или нелюбимого, дело другое), ломалась вся ее и ее детей судьба, не рыдала, не трясла Юрку, требуя подняться, встать, не била его в исступленном отчаянии, а, как и другие, стояла и смотрела. Дети тоже были тут, и тоже спокойны... Подошел управляющий, потом участковый, фельдшер. Останавливались и смотрели».

Первые дни после того, как из роддома забрали ребенка, оставили у Артема странное ощущение: вроде и суета, постоянное напряжение, вскакивание по ночам при первом же писке или, наоборот, потому, что дыхания не слышно... Да, вроде бы тяжело до предела, но тяжесть эта как‑то легко переносилась. Наверное, потому, что это было новое состояние, новая тяжесть.

«Николай схватил бутылку, плеснул в стопку, — я предлагал ведь: давайте быстро построим большой дом, надежный, огородимся и будем жить. Была возможность — и деньги я за гараж получил, и силы были, и время. Целое лето убили! Нет, надо было жениться на первой, какая сиськами помахала. Теперь... Вот так, сын, и катится жизнь под откос. И не заметишь, как в Юрку этого превратишься, на крыльце сдохнешь где‑нибудь.

Валентина Викторовна хотела снова заспорить, но не стала: несмотря на жестокость, в словах мужа была правда... Да, скатывались они всё ниже и ниже. И сын вполне мог их обогнать».

«Елтышев слушал рассказы об убийствах и самоубийстве, наблюдал, как полыхает клуб на той стороне улицы, почти равнодушно. Конечно, во время пожара опасался за свой домишко, а погибших молодых еще людей не жалел. Бессмысленно и глупо текла их жизнь, глупыми были их страсти и любови, глупой оказалась и гибель. Да и в своей жизни, в жизни своей семьи тоже все сильнее ощущал он эту бессмысленность и напрасность. Конечно, было что‑то, наклевывались вроде удачи, возникали просветы, но тьма постепенно и настойчиво сгущалась все плотнее. Надежда сменялась злобой и тоской, почти уже беспрерывными».

«И вдобавок мучила постоянная усталость — усталость не от работы, а какая‑то внутренняя, болезненная, словно весь организм устал жить. Мозг устал справляться со все новыми и новыми проблемами, решать их, находить какие‑то выходы...»