Бояться поздно

Пять причин прочитать:

1. «Все страньше и страньше», — говорила Алиса в «Стране чудес». «Все снова и снова», — говорит Аля, главная героиня романа «Бояться поздно».
2. Новая книга Идиатуллина поначалу кажется историей об увеселительном выезде за город с одной ночевкой. Но когда читатель вместе с героями попадет во временную петлю, бояться будет уже поздно.
3. Роман продолжает серию «Страшно интересно»: в нее уже входят триллер о серийном маньяке, триллер о шпионах, триллер о древнем зле и лихих 1990‑х.
4. Мастер, работающий в широком диапазоне от реализма и психологического триллера до этнофэнтези и микрохорроров, на этот раз выбрал фантастический детектив с закольцованным временем.
5. Шамиль Идиатуллин — журналист, прозаик, дважды лауреат премии «Большая книга», лауреат премии «Новые горизонты» и премии имени Крапивина.

Цитаты

«Алиса была хорошая, большая, своя, седьмой год спасающая лучше всех и седьмой год достающая хуже всех. Вчера, например, мозги выносила: „Какой чемодан, зачем? Ах мама. Ну хоть водяры возьми. Вечно у вас ничего нету. А что возьмешь тогда? Мать, после хорошей вечеринки пижама не нужна. Понятно. Панталоны с начесом не забудь“. Но любые бурления оставались их внутренним делом. Шеймить Алю при посторонних Алиса раньше не пробовала».

«Куда я такая поперлась, подумала она горестно. Зачем мне эти игрушки, снега, жесткий шашлык, волокна которого застрянут между зубов на весь вечер, пиво или водка, неизбежные и невкусные? Зачем мне эти незнакомые люди — не только мне незнакомые, а друг друга‑то толком не знающие? Зачем эти чужие лица, непривычные запахи, натужные хохмы и высокомерные улыбки?»

«Аля и не задумалась, почему толчок игре должно дать именно преступление. Полно других завязок: загадка прошлого, тайник, клад, интриги любовные или политические, мистические проявления, привидения, в конце концов. Но собранный здесь народ угорал по детективным расследованиям, на этом он сошелся, в связи с этим Алиса подтянула Алю, и из этих соображений подбирался повод для выезда с одной ночевкой. Игра точно должна быть про преступление».

«Режущая боль прошла сразу, будто нож выдернули — и следа не осталось. Только что живот и горло раздирало так, что невозможно крикнуть, а через миг — опа и кричать повода нет».

«Весь курган составляли манекены, нет, человеческие тела — ярко‑зеленые, будто киностатисты, от макушки до пят затянутые в зеленое подобие чулка. Ни лиц, ни особых примет, ни привычной одежды у них не было».

«Еще Аля пробовала смириться и получать удовольствие от дури, в которой застряла. Снег свежий, компания хорошая, шашлык вкусный: ешь‑гуляй сколько влезет. А что не влезет, на следующем круге доберешь».

«В „Собаке Баскервилей“ тоже была мистическая подкладка. Но Дойл, мама говорила, увлекался мистикой и спиритизмом, вот и нагонял туману в каждую историю, способную это стерпеть. В любом случае тут же у нас не история, а жизнь. И не викторианская туманная Англия, а современный снежный Татарстан».

«Это было как в кошмарном сне, который не позволяет ни двинуться, ни крикнуть, ни вдохнуть: кругом негустая тьма, нос и рот мокро запечатаны, руки и ноги будто связаны, а к затылку тянется ужас, на который даже оглянуться страшно. И на последнем издыхании ты просыпаешься, отрываешь лицо от влажной подушки и бешено дышишь сквозь колотящееся в горле сердце».

«Самого страшного не бывает. Нет такой беды, которая не окажется терпимой на фоне новой беды. И так до бесконечности. Всякий „ужас“ еще не „ужас‑ужас‑ужас“. Так что лучше обходиться не только без дурацкого „всё будет хорошо“ — всё‑то точно не будет, это логически невозможно, — но и без отчаянного „хуже не будет“. Будет. Возможно, прямо сейчас».

«Гораздо хуже застревания в игре оказалась ставшая приложением к игре реальность. И куда худшим злом стало одиночество. Кругом полно народу, но он, включая Алису, часть, пусть очень живая и чересчур активная, временной декорации, которая ничего не поймет, а если поймет, не поверит, а если поверит, останется на этом витке, а в следующем я опять буду одна».

«В натуральной природе царит хаос, вызванный столкновениями разных порядков — ко всеобщему неудовольствию, между прочим. Жизнь не готовила мошку к размазыванию по лобовому стеклу, да и водителя это не радует. Но жизнь такова».

«Это оказалось самым гнусным и тяжким — пофигизм остальных. Их убьют скоро, вот прямо сейчас, а им пофиг. Сперва это бесило, потом вымораживало, потом стало поводом для холодного злорадства: так вам и надо, вроде того. Затем Аля впала в тупое отчаяние. Вам и надо, но мне‑то не надо. Ни в коем случае. А вам по фигу, в том числе на меня. И сделать с этим ничего невозможно, с какой стороны ни подползай. Аля пробовала с самых разных».

«Это самый удобный и все объясняющий вариант: никакой игры нет, есть чокнутая Аля, которая неконтролируемо прокручивает в голове калейдоскоп вариантов. Но откуда у Али в голове столько ерунды?»

«Давай‑давай, подумала Аля, рискни выступить со смертельным номером „Учим невоспитанных девок хорошим манерам за полторы секунды“. И тут же ее накрыло морозом, который крупно, до боли, вздыбил кожу между лопатками и придавил сердце к желудку. Она, сгорбившись, смотрела в сторону четырнадцатого домика, куда, очевидно, и вела их кошка — извилистым, но самым удобным для кошки путем».