«Страшнее было проникать под кожу героя»: интервью с Александром Пензенским

В редакции «Жанры» стартовала новая серия увлекательных исторических детективов — «Мастера сыска». На данный момент в серии вышли два романа Александра Пензенского — «Улыбки уличных Джоконд» и «По высочайшему велению». Книги уже получили высокие отзывы читателей, и сегодня мы хотим поговорить с их автором о творчестве и не только.

Александр, совсем недавно увидели свет ваши первые печатные книги, а с чего начался ваш писательский опыт? Что было вашим первым произведением? Что подтолкнуло вас к его написанию?

Первым как раз стал роман «По высочайшему велению». Просто действие в нём хронологически происходит позже, чем события, описываемые в «Джокондах», поэтому мы с редактором решили его выпустить вторым.

Что заставило взяться за перо? Сложно выбрать какой‑то один побудительный мотив. Я лет с пятнадцати пишу стихи, а в какой‑то момент возникло смутное желание написать какую‑нибудь историю в прозе. Видимо, это так у меня проявился кризис среднего возраста: кто‑то мотоцикл покупает, а у меня на хороший мотоцикл денег не хватало, вот и решил поскладывать слова в предложения. Ну и особым мотиватором выступила моя жена — начиная лет с тридцати (с моих тридцати) она начала почему‑то интересоваться, когда я напишу книгу. Видимо, в какой‑то момент мне надоело придумывать ответы на этот вопрос, и в сорок лет я написал роман. Опубликовал его в самиздате, потом в местном литературном журнале (низкий поклон главному редактору Игорю Безбородову, поверившему в меня и в историю). Поучаствовал в паре премий — не выиграл, но в шорт‑листах побывал. И вот привлёк внимание крупного издательства. Ещё одно спасибо ещё одному редактору Екатерине Неволиной. И не только за веру и внимание, но и за терпение.

Обе книги — «Улыбки уличных Джоконд» и «По высочайшему велению» —исторические романы, основанные на реальных событиях. Что повлияло на выбор жанра? Как вы пришли к нему?

Я всегда любил историю. Мне повезло в школе с учителями. В детстве я в запой зачитывался историческими и приключенческими романами: Валентин Пикуль, Алексей Толстой, Александр Дюма‑отец, Рафаэль Сабатини, Фенимор Купер, Майн Рид. Обычный для моего детства мальчишеский набор. Роман «Слово и дело» Валентина Пикуля мне даже потом помог в университете получить «автомат» по истории. Став постарше, сфокусировался на эпохе Булгакова, Ильфа и Петрова, Шолохова. Правда, действие своих двух романов я сместил совсем в начало двадцатого века — всё‑таки при огромном просторе для изучения противодействия добра и зла там было чуть больше романтики и джентльменства, чем в первые советские годы.

Поэтому и бредёт у меня Сергей Зимин без головного убора по Невскому в 1911 году, а не в 1924‑м или в 1982‑м. Но не исключено, что я скоро покину выбранные мной исторические границы. Мысли такие есть, причём в обе стороны.

«Улыбки уличных Джоконд» — роман, основанный на реальном деле первого официально зарегистрированного в России серийного убийцы. Чем вас привлекла это история?

После истории о покушении на Столыпина я искал какой‑то более земной сюжет, без политических интриг и теорий заговора. Хотелось понять, что может в принципе привести человека к страшному преступлению, и каково это — пытаться классифицировать и прогнозировать действия одержимого убийцы.

Книги о серийных убийцах все‑таки непростое направление, на мой взгляд. Вам не было страшно или некомфортно браться за такую тему? Ведь в процессе написания вы, наверное, обращались к историческим источникам, и нужно было погружаться в настоящую пугающую историю.

Страшно было не погружение в источники — там всё довольно сухо и лаконично, без эмоций и саспенса. Страшнее было проникать под кожу героя, в его сознание. Моя жена, прочитав письмо, в котором мой персонаж пытается объяснить мотивы своих поступков, сказала: «Мне страшно, что я живу с человеком, который знает, что думает маньяк». Конечно, это была шутка (я надеюсь), но порой было некомфортно. Нельзя же писать только в две краски, даже в комиксах не бывает деления на абсолютное зло и абсолютное добро. И вот когда ты начинаешь сочувствовать человеку, убивающему людей, становится немного не по себе. Но это интересная игра.

Поговорим о вашем романе «По высочайшему велению». Это книга основана на покушениях на видного в российской истории государственного деятеля Петра Столыпина. Чем вас привлекла эта тема?

На самом деле, тема возникла совершенно случайно. Как я уже говорил, когда я всё‑таки открыл текстовый редактор с твёрдым намерением что‑то написать, я примерно знал, когда и где будет происходить действие: Питер, Невский, конец девятнадцатого или начало двадцатого века, полдень. Погуглил, какая сторона Невского в полдень освещена солнцем, а какая в тени. Решил, что прокрастинировать больше нельзя, и написал несколько абзацев (о самоубийстве на Невском). Получилось вкусно, решил я — и забуксовал. Я понял, что главный стопор, который не давал мне лет десять сесть за клавиатуру, никуда не исчез — у меня есть язык, но нет сюжета. И я начал копаться в сети. Искал загадочные преступления, которые могли бы дать разгуляться фантазии, прочитал автобиографические записки Ивана Дмитриевича Путилина, первого начальника Петербургской сыскной полиции, и Аркадия Францевича Кошко, легендарного начальника Московского уголовного сыска (так, кстати, я узнал о Владимире Гавриловиче Филиппове, ставшем одним из главных героев моих романов). И в процессе этих исканий наткнулся на статью о Столыпине. Зацепился за несколько фраз, начал собирать информацию. Изучил материалы основного следствия и трёх правительственных комиссий. И понял, что здесь есть где развернуться. История настолько таинственная и неоднозначная, что можно нафантазировать очень много. За что, кстати, прошу прощения у историков. Но я даже в предисловии предупредил, что книга не является исторической. При этом я буду очень рад, если кто‑то из прочитавших её захочет сам ознакомиться с фактами.

Как известно, было несколько покушений на Петра Аркадьевича, книга связана с каким‑то конкретным случаем из настоящих?

Да, книга построена вокруг последнего покушения в Киевском оперном театре, ставшего роковым для премьер‑министра. А некоторые специалисты даже довольно громко заявляют, что роковым это событие стало и для Российской империи, и для всей Европы.

А какие еще эпизоды истории вас привлекают, о чем бы еще вам хотелось написать? Ваши творческие планы? Что нам ждать от Александра Пензенского?

Следующий роман продолжит приключения Константина Маршала и Владимира Филиппова, на сегодняшний книга готова где‑то на три четверти. Сюжет раскрывать не стану, могу лишь пообещать, что скучно читателю не будет — своё найдут и поклонники стремительного сюжета, и любители покопаться в мотивах и посмаковать душевные терзания.

Если же говорить о более отдалённых и более глобальных планах, то у меня есть задумка написать семейную сагу, затрагивающую исторический отрезок в полтора столетия — от середины девятнадцатого века до семидесятых, восьмидесятых годов века двадцатого, и связанного историей одного места и одного рода. Задумка масштабная и требующая времени и скрупулёзности. Надеюсь, хватит и первого, и второго.

Ну и проект, который, думаю, останется со мной на всю жизнь — истории, записанные со слов моих друзей и знакомых, объединённые в сборник с названием «Непридуманное». Иногда весёлые, иногда грустные, иногда философские.

А какие книги вы читаете? Ваши любимые авторы и книги?

Булгаков, Шолохов и Чехов. «Мастера и Маргариту» первый раз прочитал лет в пятнадцать и с тех пор перечитываю один‑два раза в год. «Поднятая целина» — просто дивный калейдоскоп образов и очень живой, выразительный язык. А Чехова можно перечитывать бесконечно, открывая на любой странице.

Отдельной строкой хочется упомянуть «Приключение Гекльберри Финна». Тут можно даже без комментариев — шедевр. И смех, и слёзы, и любовь.

Люблю Стругацких, Ильфа и Петрова. Детективы Николая Леонова, особенно «Трактир на Пятницкой» и «Явку с повинной».

В современной литературе ориентируюсь не очень уверенно. Помню, что понравились оба романа Павла Санаева, до сих пор жду третий. Глубокое впечатление произвёл «Географ глобус пропил» Алексея Иванова. Но вряд ли соберусь перечитывать. Это как тяжёлое кино — пробирает до внутренностей, но повторять этот опыт мало кто решится.

Из последнего понравившегося — Фредрик Бакман, «Вторая жизнь Уве» и «Тревожные люди».

Что вы читаете сейчас?

Недавно перечитал «О дивный новый мир» Хаксли и «Пикник на обочине» Стругацких. Сейчас читаю Довлатова. Мне коллеги на работе подарили полное собрание, вот и читаю то, что не читал, и перечитываю то, что успел забыть. На очереди Людмила Улицкая.

Если бы была возможность, героем какой книги или исторического отрезка вам бы хотелось стать?

Мне очень симпатичен сын турецкоподданного Остап Ибрагимович Бендер. А если говорить о времени, то очень хотелось бы позвенеть шпагой при Елизавете Петровне. Хотя исторически вряд ли бы получилось — мои предки были крепостными крестьянами из Пензенской губернии, скорее всего в то время я бы ходил за сохой.

Что вас вдохновляет в жизни и в творчестве?

В творчестве — белый лист. Мне нравится, когда из‑под мигающего курсора появляются истории. Если же говорить о каком‑то вдохновляющем месте, то это, несомненно, Питер. Мы с этим городом познакомились достаточно поздно, но как‑то сразу прониклись друг другом. Я могу просто часами бродить по улицам и дворам или так же часами сидеть в каком‑нибудь баре на Рубинштейна. И при каждом удобном случае мы с семьёй стараемся сбежать туда, к Неве, хоть на пару дней. А в жизни меня вдохновляет жена. Главная мотивирующая сила — её слова «Пиши дальше», которые она неизменно говорит после прочтения очередного фрагмента. Хотя, если подумать уж совсем серьёзно, то понятия не имею, что меня вдохновляет. Иногда из случайно услышанной фразы может вырасти целая история. А иногда лист очень долго остаётся белым.

Чтобы вы пожелали нашим читателям?

Ну советовать читателям читать — явно лишнее. Они же уже читатели. Я хочу попросить их покупать книги. К сожалению, в современном мире это основное условие для появления новых авторов. Будут продажи — будут тиражи. Будут тиражи — будет много хороших историй. И конечно, хочу пожелать здоровья. Оно никогда не будет лишним, а сейчас — особенно.