Пятничные чтения: «Осколки наших сердец»

Возвращаясь домой, семнадцатилетняя Айви и ее будущий парень чуть не сбивают на дороге обнаженную молодую женщину. И этот случай — лишь начало череды мрачных предзнаменований. Кровавое подношение на подъездной дорожке, пугающая вещь, закопанная матерью на заднем дворе... И самое тревожащее из всего — обрывки воспоминаний из детства, от которых мурашки бегут по коже. Что если мать Айви — не та, кем кажется? Что, если опасные силы, с которыми она связала себя много лет назад, вернулась, чтобы забрать свое?

Что если мать Айви — не та, кем кажется? Что, если опасные силы, с которыми она связала себя много лет назад, вернулась, чтобы забрать свое?

Я подъехала к дому и увидела брата — он сидел на солнце и сворачивал косяк. Завидев меня, прищурился.

— Твоя губа уже лучше. Но разве тебе можно выходить из дома?

Я бросила велосипед у гаража.

— Подумаешь. Тебе вот все сходит с рук, даже кое‑что похуже побега из дома.

Хэнк пожал плечами, словно говоря: ну да, сходит.

— Папа рассказал, что у вас случилось с этим мешком дерьма, твоим парнем. Хочешь, я ему наваляю?

— Бывшим парнем. Нет, не хочу.

— В следующий раз просто позвони мне, тупица. Я за тобой приеду.

— Так и сделаю, но ты уж, пожалуйста, возьми трубку. — Я присела рядом. — Ну что, Хэнк...

— Что, Айви?

— Знаю, ты не любишь эти разговоры. Никогда не любил. Но надо поговорить о маме.

Он старательно набивал косяк и не смотрел на меня.

— А может, не надо?

— Я серьезно, — не унималась я. — С ней что‑то происходит. Ты в последнее время с ней не говорил?

— Говорил? С мамой? Смешная ты.

У них с мамой были своеобразные отношения, и я старалась в них не лезть. Обычно старалась.

— Слушай. Вчера я видела, как она закапывала что‑то во дворе. Я пошла и раскопала.

Он не сразу ответил.

— И что?

— Там была банка с кровью. И осколками зеркала. Кровь, Хэнк! Что это может быть?

— А вчера было полнолуние? Сердце забилось сильнее.

— Не знаю. Кажется, нет. А что?

— Бела я женщина из пригорода, увлекающаяся эзотерикой — что еще она может делать в полнолуние? Небось вычитала в книжке заговор на изобилие.

В его словах была логика, и меня это разозлило. Я достала телефон и показала ему фото мертвого кролика.

— Хорошо, но на днях я нашла вот это перед нашим домом. И я только что ездила в лавку. Она почему‑то была закрыла, но я уверена, что там тоже был кролик. Такой же, на полу.

Он взглянул на экран и отдернулся.

— Бр‑р. Зачем это фотографировать? Насчет кролика не знаю, но видел, как папа поливал дорожку из шланга. Думаю, это дети кукурузы сделали. Тот странный мальчик из голубого дома.

— Питер.

— А га, Питер. Но если боишься, поговори с тетей Фи.

— Я ей написала. Она обещала перезвонить.

— Вот и хорошо. — Он смотрел на меня затуманившимся взглядом. Потом покачал головой. — Если бы что‑то стряслось, она бы сказала. Мама ни за что не признается, но тетя Фи — та сказала бы.

— Наверно, — ответила я и засомневалась. Рассказать о сейфе в шкафу или нет?

Пока рано, решила я. Он сам захочет туда заглянуть. Или скажет, что я делаю из мухи слона. В любом случае я только разозлюсь.

Хэнк взял свернутую самокрутку.

— Хочешь?

— Нет, спасибо.

— Ну и ладно. — Он положил косяк в жестянку из‑под мятных драже и смахнул крошки травы с коленей, словно собирался встать. Но я еще не закончила, поэтому открыла рот и выпалила первое, что пришло в голову. Что давно крутилось в голове, как вода в раковине вокруг слива.

— Помнишь Хэтти Картер? — спросила я.

— О боже, — он рассмеялся. — Кто не помнит Хэтти Картер.

— Да, но ты знал, что она надо мной издевалась?

— Над тобой кто‑то издевался? Серьезно?

— В школе все на д кем‑то издеваются. Или над тобой, или ты сам. — Я старалась быть невозмутимой, но Хэтти Картер причинила мне немало зла. Заливала мне в шкафчик вишневую колу. Рассказывала всем, что я шлюха. По воскресеньям накануне новой у чебной недели у меня от страха болел живот. А главное, я не понимала, зачем она это делала. Из общих предметов у нас был только спорт, и Хэтти терроризирова ла меня неделями, пока у чительница не застала ее в тот момент, когда она посыла ла мое фото из раздева лки в нижнем белье своим друзьям. Это уже тянуло на подсудное дело, так что администрация в кои‑то веки решила вмешаться.

И вмешалась: однажды нас забрали с урока и вызвали в кабинет директрисы вместе с родителями. Директриса произнесла речь, в которой не было никакой конкретики. Кажется, она обвиняла и меня — про школьные группировки, ответственное пользование телефоном и о том, какие мы все разные и как

важно относиться к этим различиям с пониманием. Мама смотрела на нее так, будто хотела убить взглядом. Хэтти написала письмо с извинениями зеленой гелевой ручкой и украсила его стикерами‑щеночками с блестками. Директрисе это показалось милым, но я‑то знала, что это проявление пассивной агрессии со стороны чудовищной хабалки, которая полгода бросалась на меня в коридорах и совершенно не раскаивалась.

Мой отец сидел с негодующим и хмурым лицом, обняв меня за плечи. Отец Хэтти смотрел ленту в телефоне и даже не притворялся, что слушает. Ее мать не пришла. Моя сидела с вежливой миной, сложив руки на коленях и со странной улыбочкой на губах. В конце она встала и с той же улыбочкой сообщила директрисе, что ее так называемое «вмешательство» — фарс и до конца года она вылетит с этой работы, затем вцепилась мне в плечо и вывела меня прочь.

Мама оказалась права. Через несколько месяцев директриса уволилась «по собственному желанию» после волны слухов, связанных с сообщениями сексуального содержания, которые она посылала бывшему ученику, только что закончившему школу. Может, мама просто угадала, что ее уволят, а может, скандал с перепиской сыграл ей на руку: если бы не он, мама наверняка подложила бы директрисе в машину героин. От Даны Новак можно было ж дать чего угодно.

А вот Хэтти поплатилась раньше. Школьное шоу талантов состоялось теплым апрельским вечером всего через неделю после того, как она хищно скалилась на меня в кабинете директрисы. Я пела в хоре — мы подпевали красивой десятикласснице, которая выбрала песню «Ты не можешь всегда получать желаемое» и ни разу не попала в ноту. Когда на сцену поднялась Хэтти, я уже сидела в зале и потела под накидкой из полиэстера.

Хэтти пела под фонограмму. Ее голубые глаза были жирно подведены глиттером, выпрямленные волосы струились блестящим водопадом. Я знала, что внутри она прогнила насквозь. Это настолько не вязалось с ее внешней красотой, что мне хотелось кричать.

На сцене она держалась деревянно, без всякого изящества, хотя ее друзья всю дорогу подбадривали ее криками. Пока она не замерла посреди подмостков. Музыка играла, но Хэтти не шевелила губами. Она схватилась за живот. Мне показалось, что ее сейчас стошнит.

Но ее не стошнило. Она неуклюже потрусила влево на ватных ногах; глаза, обведенные глиттером, испуганно смотрели в зал. Никто не понял, что произошло, но это было неважно. К утру вся школа до последнего первоклассника знала, что несгибаемая Хэтти Картер на сцене наложила в штаны.

Когда она убежала за кулисы и все принялись растерянно оглядываться, ерзать в своих креслах и нервно посмеиваться, я взглянула на мать. Мне казалось, что мама ненавидела Хэтти не меньше моего. Я ждала, что она посмотрит на меня и улыбнется, подмигнет, прошепчет: так ей и надо. Но она смотрела прямо перед собой, странно вздернув подбородок, и не сводила глаз с того места, где только что стояла Хэтти. А на губах играла та же зловещая улыбка, как тогда, в кабинете директрисы.

Я вспомнила об этом сейчас, подумала о Нейте, моей рассеченной губе и его рассеченной губе. Вернулось смутное предчувствие, все эти годы не дававшее мне покоя — я поняла, что моя мама вела себя как мама, лишь когда чувствовала необходимость защитить нас. Как ревнивый парень. Как маленькая девочка, которая не хочет, чтобы другие играли с ее куклами.

— Тот случай с Хэтти на шоу талантов... Мама тогда как раз узнала, что та надо мной издевалась. — Я запнулась. — А тренера Кина помнишь?

— Этого маньяка? — презрительно фыркнул

Хэнк. — Такое забудешь.

— Ему так и не поставили диагноз. А заболел он через несколько дней после того, как накинулся на тебя. — Я посмотрела на Хэнка. Вблизи его глаза меня пугали — большие, голубые, мамины. — Думаешь, он... ты когда‑нибудь думал, что мама...

— Айви! — Хэнк ударил кулаком по колену, потом разжал кулак. — Прекрати. Ты слишком много думаешь.

— Слишком много думаю? — Я отвесила ему щелбан. — Боишься, что мой глупенький маленький мозг сломается?

— Да нет, просто... это же наша мама, Айви. Ты же ее знаешь. Просто тебе нечем заняться, вот и выдумываешь всякое... Сиди дома, жди, пока твое наказание закончится. Просто смирись. И все будет, как раньше. Просто не волнуйся, ладно? Волноваться смысла нет.

К дому Пэкстона на противоположной стороне улицы подъехал фургон. Из него вышел Билли и еще трое ребят — две девчонки и парень из нашей школы. Может, одна из этих девчонок — подружка Билли?

Хэнк хлопнул меня по плечу, да так сильно, что локоть соскользнул с колена.

— Хватит пялиться. А Пэкстон настоящий красавчик, скажи?

Я нахмурилась.

— Я просто смотрю в одну точку! На его дом!

— Ага, на его дом, как же.

Билли открыл дверь, и его друзья вошли в дом. Прежде чем зайти, он задержался на крыльце и посмотрел на меня. А я вспомнила рисунок из сигарной коробки и его лицо, более юное, испещренное звездочками‑веснушками; вспомнила и отвела глаза.

— Заткнись, Хэнк. А то он тебя услышит.

— Не знал, что у него сверхзвуковой слух, как у летучей мыши. Очень секси.

Билли зашел и закрыл за собой дверь, а Хэнк повернулся ко мне.

— У вас что‑то было?

Я откинула голову назад и простонала.

— Хэнк, мне было двенадцать. Кто в двенадцать лет умеет деликатно отказывать? Я смутилась, только и всего.

Я до сих пор сгорала от стыда, вспоминая тот случай в седьмом классе. На второй неделе учебного года Билли Пэкстон, шестиклассник из дома напротив, подошел ко мне и сказал: «Айви, хочешь со мной встречаться?» В его лице читался испуг и решимость, будто я стояла перед ним с винтовкой в утро перед расстрелом.

Я изумленно уставилась на него; мы оба густо покраснели, а другие ребята уже столпились вокруг в ожи дании спектакля. «Нет, спасибо», — наконец ответила я механическим, как у робота, голосом, развернулась и убежала в туалет. С тех пор мы не разговаривали — до того вечера, когда он постучался в машину Нейта. Ни словом не перемолвились.

— Ты просто Снежная Королева, Айви, — сказал

Хэнк. — Бедняга Билли.

Я фыркнула, и тут его телефон завибрирова л в десятый раз с тех пор, как я села рядом. Шумно вздох нув, он достал его из кармана. На экране появились сообщения от его бойфрен да из колледжа, цела я куча, и все без ответа. Хэнк любил помучить людей.

Он махнул на меня телефоном.

— Иди в дом. Мне надо порвать с Джаредом.

Я наклонила голову и прочитала последнее сообщение. «Ты ведешь себя странно или у меня паранойя?».

— Ну ты даешь, — сказала я. — Когда пытаешься порвать с кем‑то в переписке, надо хотя бы на сообщения отвечать. А то совсем нехорошо получается.

— Ясно, — ответил он, то ли не поняв мой укор, то ли не желая реагировать. Но когда я встала, вытянул руку и схватил меня за щиколотку.

— Айви, послушай. Я бы не лез в мамины дела. Просто дружеский совет.

Я потерла руку, по которой побежали мурашки.

— О чем ты?

Он смущенно заерзал, не глядя в мою сторону.

— Пусть делает, что хочет. Все равно нас скоро здесь не будет.

Его телефон зазвонил.

— Теперь он мне звонит! — ахнул он и замахал на меня рукой, чтобы уходила.

Я пошла на кухню и умылась водой из‑под крана. Все утро я пробегала, воображая себя детективом, и ничего не выяснила, а зловещее предчувствие только усилилось. Предостережение Хэнка, кровь на полу лавки... Нейт, Хэтти Картер, загадочный предмет из сейфа. И тетя Фи так и не позвонила.

Потом я вспомнила адрес, нацарапанный на старом чеке. Погуглила — это оказался магазин в университетском городке к северу от ближайшего крупного города. Цветочный и по совместительству книжный. Я позвонила.

— «Цветы и книги», — раздался в трубке бархатистый женский голос. Название магазина женщина произнесла с вопросительной интонацией.

— Добрый день! Меня зовут... простите. Хотела спросить, давно вы находитесь по этому адресу?

На том конце провода замолчали.

— Осенью будет восемь лет.

— А что там раньше было, не знаете?

— Музыкальный магазин. Дайте вспомнить...

«Доктор Вакс», кажется, он так назывался.

— Значит, двадцать пять лет назад там был музыкальный магазин?

— Нет... простите, можете подождать? — Она заговорила снова, но не со мной — наверно, с клиентом, голос звучал приглушенно. Несколько минут они переговаривались и смеялись. Потом она вернулась ко мне. — Вы слушаете?

— Да.

— Так вот. Музыкальный магазин был по соседству. А это помещение долго пустовало. Двадцать с чем‑то лет назад тут было заведение... называлось

«Между мирами».

Я прижала телефон к уху.

— «Между мирами»? Так и называлось?

— Да, — ответила она. — Знаете, я сама не отсюда... давайте дам вам хозяйку.

В трубке послышался шорох, а потом новый голос. Менее дружелюбный и явно принадлежавший женщине постарше.

— А лло? Вас интересует история нашего дома?

— Да. Именно так.

— Можно поинтересоваться, почему?

Я заранее не придумала, что соврать, поэтому сказала правду.

— Кажется, моя мама там часто бывала. В том заведении, что раньше находилось на месте вашего магазина.

Повисла короткая тишина. Когда она снова заговорила, в ее грубоватом голосе послышалось что‑то еще — что именно, я не поняла.

— Она, наверное, была одной из девочек Шэрон.

В доме стало очень тихо. Только ставни поскрипывали на ветру.

— Да, точно, — ответила я. — С ней‑то я и пытаюсь связаться.

Я думала, она скажет: Шэрон умерла. Или: ах ты лгунья, нет никакой Шэрон, я ее выдумала!

Но она сказала:

— Хорошо, оставьте свое имя и телефон. Ничего не обещаю, но я ей передам.

Я оставила и назвала мамино имя тоже. Потом плюхнулась на кровать и уставилась в потолок, а мысли в голове кружились, как листья на ветру.