Интервью с Шамилем Идиатуллиным в рамках проекта «Симптомы современной прозы»

Шамиль Идиатуллин — писатель и журналист. Родился в 1971 году в Ульяновске, вырос в Набережных Челнах, учился в Казани, живет в Москве. Первую заметку опубликовал в 1984 году. Окончил журфак Казанского университета. С 1988 года профессионально занимается журналистикой, с 1994‑го пишет для издательского дома «Коммерсантъ».

Автор девяти романов. Книги Идиатуллина получали как ведущие литературные премии страны, так и жанровые награды в области фантастики, хоррора и детской литературы. Дважды лауреат премии «Большая книга» («Город Брежнев», «Бывшая Ленина»).

Писатель, легко блуждающий от хоррора до исторического романа, от детской литературы до автофикшна. Наверное, можно говорить, что просто есть такой жанр — Идиатуллин.

— Ваш читатель, кто он?

— Базово — я сам. Иногда такой, как есть, иногда сферический в вакууме: например, когда пишу детскую повесть, пытаюсь исходить из того, за какой текст я в 12 лет зуб бы отдал. Остальные читатели — это незапланированное счастье и всякий раз любовь, которая нагрянула нечаянно и которую я вроде бы не заслужил. В начале литературного пути я исходил из того, что пишу для начитанных мужиков‑технарей, ценящих и острый сюжет, и изощренную психологию. Но вскоре выяснилось, что оценят меня преимущественно прекрасные дамы с филологическим образованием и даже ученой степенью. Сперва я перепугался — теперь горжусь.

— Насколько изменилась бы ваша жизнь, если приходилось бы, как когда‑то, печатать на машинке, подавать в журналы и издательства первый экземпляр на специальной бумаге?

— Скорее всего, я остался бы неопубликованным. Мой первый роман проигнорировали первые 13 или 14 издательств, в которые я обратился. Вряд ли у меня хватило бы упорства и упоротости печатать 15 экземпляров самому, а тем более денег, чтобы платить за такое машинисткам.

— Раньше читали книги при свечах, сосредоточившись: пойду‑ка именно почитать. А не между делом: пролистать бы что‑то между станциями в метро. Как изменение алгоритма чтения отражается на том, что вы создаете?

— Наверное, никак. Я предпочитаю читать книги, от которых невозможно оторваться, пока не добьешь, а потом невозможно выбросить из головы хотя бы день‑два, так, что тянет перечитать немедленно или чуть погодя. И писать пытаюсь так же. Я даже «Возвращение „Пионера“», сразу заточенное под формат книжного сериала, публикуемого по куску в неделю, писал ровно так же, за что мне прилетело от многих читателей, страдавших от сенсорной ломки. И работать по‑другому я не вижу смысла.

— С чем связано то, что современный автор куда меньше бережет читателя? На том, что не так давно уходило в область умолчания, сегодня в литературе — акцент. Читатель стал более терпелив?

— В этом смысл искусства вообще, и особенно литературы. Она нервное окончание общественного животного, строго для этого и отращенное в процессе эволюции. Если рецептор не орет о боли, человек и общество будут продолжать опасные или самоубийственные вещи, не обращая внимания на то, что рука уже обуглена до локтя или голова почти откушена. Надо орать.

— Обратное. Читатель стал более требователен к правам и этике. Вы это учитываете?

— Я учитываю ужесточение собственных подходов к этим вопросам. Последние годы и последние события показывают, что именно снисходительное отношение к праву и этике вместе с отсутствием эмпатии становятся основой строительства ада поверх наших домов. Поэтому смешки и раздражение по поводу прав, свобод, повесточки и чуждых влияний для меня давно стали маркером типа запаха серы: о, шайтан полез, сейчас будет обосновывать необходимость убивать и ущемлять.

— Его величество маркетинг, как он изменил писательское ремесло (конечно же, не творчество) в вашем случае?

— Вроде никак. Я добиваю десятый роман и не вижу принципиальной разницы между работой над ним и работой над первым, третьим или седьмым. Выступать, гастролировать и давать интервью мне, конечно, приходится в разы больше, чем десять и тем более 15 лет назад, но это все‑таки часть не столько писательского, сколько издательского, что ли, ремесла, одним из инструментов которого я добровольно выступаю, исходя, понятно, из собственных интересов.

— Каковы главные болезни современного текста?

— Современный текст очень разнообразен и не подвержен единому дисквалифицирующему пороку. Во многих текстах мне не хватает точности слова и готовности правдиво и интересно рассказывать про меня здесь и сейчас. К счастью, многие тексты более чем полностью отвечают моим представлениям о прекрасном и делают меня счастливым, и пока таких текстов больше, чем я успеваю читать.

— Люди меняются: да или нет?

— Да.

— Авторы становятся искуснее: да или нет?

— Кто как, простите.

— Расставьте по убыванию силы воздействия словоцентричные жанры.

— Сериалы, компьютерные игры (для аудитории младше 30 лет игры важнее сериалов), кино, литература, театр.