Земля

Цитаты из книги

«Конечно, кладбище может побыть и территорией смерти, но в пространстве отдельно взятой рефлексии. Всерьёз думать, что на кладбище обитает смерть, столь же наивно, как верить, что в Диснейленде живёт сказка».

«Память о мёртвом сильнее памяти о прошлом; единственная территория, где мы по‑настоящему живём, — это люди, на которых мы излучали своё бытие; уходя, они забирают в могилу наши частицы. Мы ежедневно исчезаем в наших мертвецах, умираем в них. Поэтому и кладбище бывает только наше, а не чьё‑то. Нам кажется, что памятью мы как бы воскрешаем мёртвого, но по сути пытаемся удержать собственную ускользнувшую тень».

«Там точно так же звучал торжественный минор кладбищенской меланхолии, медленные текли пространство и время. Более того, на городском было много „покойней“ (да простится мне эта незамысловатая игра слов). Аура смирения царила принципиально другая, созерцательная, словно бы смотришь на книжные шкафы, заставленные сочинениями почивших классиков».

«Как встречаются пресловутые места силы, так кладбище оказывалось местом окончательной правды, и правда эта была холодна и обращена в сторону Севера».

«Конечно же, я понимал, что кладбище — такая же Родина, как и Россия, и возможно, самая главная Родина, ведь близких, по большому счёту, хоронят не в землю, а дома. Кладбище не было пресловутым „государством в государстве“, покойницким Ватиканом, но какой же немыслимой суверенностью веяло от его пространства! Оно и не нуждалось в каких‑то заборах, разве чтоб зрительно огородить от любопытных свою печальную метафизику».

«Кладбище похоже на перрон, с которого поезда отбывают в вечность».

«Если кладбище и было частью великого смертного Океана, то в этот день там царил штиль. Разлёгшись на своих двенадцати гектарах, оно забылось в величественном загробном сне. Я подумал ещё: „Интересно, каково на кладбище, когда его штормит? Выходит ли из берегов, докуда простираются его земляные волны...“»

«— Мы не свободны выбирать боль, её интенсивность и продолжительность, — продолжил Денис Борисович, словно бы отвечая на моё разочарованное молчание. — Мы не вольны распоряжаться смертью, управлять её присутствием и отсутствием. Но мы в силах трансформировать наше тело, его телесную, так сказать, модальность...»

«— Люди разные бывают, — повела плечиком Алина. — И, честно говоря, Володя, нужно сильно постараться, чтобы видеть на кладбище исключительно смерть и скорбь.
— А что же, по‑твоему, там можно ещё увидеть?
Она широко распахнула глаза, будто ей и вправду что‑то такое предстало:
— Да много чего: хмурое небо до самого горизонта, белую бесконечность кладбищенских аллей, памятники под серебряным покровом забвения, кресты в нахлобученных снежных шапках. В общем, — заключила, — элегия в чистом виде».

«За смертной гранью бытия,
В полях небытия,
Кто буду — я или не я,
Иль только смерть ничья?»

«— Я лишь хотела сказать, что смерти нет нигде, включая места компактных захоронений. И при этом она везде и во всём. Утром ты сказал, что на кладбище по‑другому ощущается время. Это субъективно, но верно. К примеру, в горах, на высоте, где воздух сильно разряжен, случается так называемая высотная гипоксия, кислородное голодание. В этом состоянии у людей отмечаются галлюцинации, тревога, страх, паника. А вот на кладбище с большинством случается кладбищенская гипохрония!»

«Я думал, что с кладбищем, если не навсегда, то надолго покончено. И, чуть стесняясь, признавался себе, что, в общем‑то, уже скучаю по изнурительной земляной работе. Мне нравилось копать. Ведь результат всегда был честен. Яма, траншея или же могила могли быть только сделаны или не сделаны — без всякой гуманитарной относительности, которой была исполнена обычная жизнь».

Рецензии:

Сразу поспешу обрадовать поклонников Елизарова и всех читателей современной русской прозы: автор «Библиотекаря» и букеровский лауреат, похоже, написал свой лучший роман. Вдохновенный и в то же время мастерский, выдержанный, неторопливый, тщательно продуманный от первого до последнего абзаца. Всё, что прежде было в разработке, что дозированно предъявлялось в сборнике «Мы вышли покурить...», обрело наконец мощь и романный масштаб.

Андрей Аствацатуров, «Горький» Медиа

Почти двадцать лет назад литературный критик Анна Наринская писала, что, вероятно, пошлость Елизарова совпала с пошлостью времени и в этом секрет его успеха. Сейчас писатель со всей очевидностью окунулся во вневременные материи — и вновь не прогадал.

Татьяна Сохарева, «Прочтение»

Если смерть сопровождает человека с детства, можно ли сказать, что он отмечен печатью рока? Судьба будто нарочно ведет главного героя через смерти близких к работе в похоронном бюро, где его ждет темная изнанка российской жизни. Земляной дух, криминал и особые порядки этого мира — Елизарову как никому другому удается описать эту мрачность так, что ей невозможно не поверить.

Максим Мамлыга, Esquire.ru