Библиотекарь

Пять причин прочитать книгу

1. Специальное издание подготовлено к выходу онлайн-сериала. В роли Алексея Вязинцева — Никита Ефремов. Режиссер-постановщик — Игорь Твердохлебов.
2. Культовый роман о силе чтения — смертельно сокрушительной силе.
3. Темное городское фэнтези об обретении смыслов и обратной стороне обладания тайным знанием.
4. Что, если опускающиеся интеллигенты, мелкие маргиналы и одинокие старухи обретут сверхспособности? Останется ли место милосердию в их прокаченных магией сердцах и умах?
5. Типичный Михаил Елизаров: шокирующий, беспощадный, ироничный и парадоксальный. Очень страшно. Страшно увлекательно.

Цитаты

«Страна, породившая Громова, могла публиковать тысячи авторов, которых никто не читал. Книги лежали в магазинах, их уценивали до нескольких копеек, сносили на склад, сдавали в утиль и выпускали новые никому не нужные книги. Последний раз Громова напечатали в семьдесят седьмом году, а потом в редакциях сменились люди, знавшие, что Громов — это безобидный словесный мусор ветерана войны, в котором общественность не особо нуждается, но и не имеет ничего против его существования. Громов отовсюду получал вежливые отказы. Государство, празднуя грядущее самоубийство, высиживало бесноватую литературу разрушителей».

«Это в обычной жизни книги Громова носили заглавия про всякие плёсы и травы. Среди собирателей Громова использовались совсем другие названия — Книга Силы, Книга Власти, Книга Ярости, Книга Терпения, Книга Радости, Книга Памяти, Книга Смысла...».

«К ночи с книгой было покончено. Сам того не подозревая, прилежный Лагудов выполнил Условие Непрерывности. Он не забывал о бдительности и прочёл повесть от первой строки до последней, не пропуская заунывные абзацы с описанием природы или какой-нибудь патриотический диалог. Так Лагудов выполнил Условие Тщания».

«Огнестрельное оружие категорически запрещалось. Речь шла не только о своеобразном ратном благородстве. Резаные или дроблёные раны для внешнего мира, с его моргами, больницами и правоохранительными структурами, всегда было проще замаскировать под несчастный случай, обычную „бытовуху“. Пулевые ранения исключали любую иную трактовку. Кроме прочего, этот вид оружия был шумным».

«Мохова построила во дворе свою дружину и поведала о Книгах и Великой Цели. Из её рассказа получалось, что всякий, кто пребудет с Моховой до конца, получит в награду вечность. Старухи, услышав это сомнительное благовестие, огласили плац ликующим рыком. У них появилась Великая Мечта».

«Надо сказать, вера в женскую слабость всегда была серьёзным заблуждением. За годы тяжёлого труда каждый организм накапливал в себе огромные мускульные силы. Женщины дряхлели психологически, забыв, что раньше они без устали махали ломами и топорами на стройках, таскали шпалы и части рельсов на железнодорожных работах, волокли вёдра и носилки, полные неподъёмного раствора».

«Мы сидели за семейным столом — папа, мама, я и сестра Вовка... Вообще-то по-настоящему её звали Наташа, а Вовка — это было домашнее прозвище. Когда Наташа родилась, отец повёз двухлетнего меня к роддому, пообещав показать там настоящую Дюймовочку. Под окнами я звал: „Мама, где Дюймовочка?!“ — а глуховатая, добродушная, как сенбернар, нянька, прибиравшая мусор на ступеньках, с улыбкой всякий раз повторяла: „Да не кричи, малый, вынесут сейчас вашего Вовочку“...».

«Для воплощения мечты в моём родном городе имелся Институт культуры, котёл, в котором бурлили все освежёванные музы».

«В забытого писателя, ныне мёртвого, автора магических Книг, поверить я не мог. Понял я следующее — что попал в руки к людям больным, маниакальным, восторженным и чудовищно жестоким».

«Расстояние между нами и гореловской читальней неумолимо сокращалось. Если бы враги кричали какое-нибудь „ура“, это выглядело бы не так страшно. Но они бежали молча, в грохочущей сапогами, шумно дышащей тишине».

«Людская масса забурлила, смешалась. Казалось, после приглашения на танцы все ринулись искать себе пару, чтобы начать замысловатое кружение; те же, кому не нашлось партнёра, точно исполнились гневом и начали яростно разбивать чужие пары».

«Уже спустя несколько месяцев я поделился этими трогательными воспоминаниями с Луцисом, сказав, что тогдашнее моё состояние напоминало мне мотивы культа Тескатлипоки, когда жертва, избранная жрецами как земное воплощение бога, окружалась царскими почестями, а потом обрекалась на заклание».

«Ещё в детстве я представил себе человеческий век подобием годового круговорота и разделил его на месяцы. Январь был белым пелёночным младенчеством, февраль — ранним детством с его примороженным медленным временем. С марта по апрель длилась школа, институтская учёба условно приходилась на май. В свои двадцать семь неожиданно с горьким изумлением я заметил, что подходит к концу июнь моей жизни...».

«Книги по сути представляют собой сложные сигнально-знаковые структуры дистанционного воздействия с широким психосоматическим спектром. Их можно назвать препаратами или, ещё лучше, программами. Каждая Книга-программа начинена субпрограммой-резидентом — закодированным подтекстом, который активизируется при соблюдении Двух Условий „пристального“ чтения. Резидент просеивается мимо сознания и, агрессивно вторгаясь в область подсознательного, временно изменяет или, лучше сказать, деформирует системы восприятия, мыслительные, физиологические процессы. Он как бы парализует читающую личность. На фоне ослабления духовной активности индивида и происходит жёсткая корректировка психофизиологических процессов организма, в результате чего достигается эффект гиперстимуляции внутренних ресурсов, мозговых центров, отвечающих за память, эмоции».

«Нахлынувший адреналин согрел, словно глоток спирта, живот счастливо задрожал, и я догадался, что это не страх, а гибельный азарт».

«Ещё в незапамятном школьном детстве, по примеру комсомольцев шестидесятых, отправлявших приветственные капсулы в коммунистическое будущее, я тоже слал себе письма.

Бывало, пишешь, заклеиваешь конверт и договариваешься, что распечатаешь лет через десять. Так я неожиданно узнал, что почерк старится вместе с человеком».

«Я уже был пионером с 22 апреля, но ради праздника с меня и ещё нескольких третьеклассников галстуки сняли, чтобы заоблачные гости из райских сфер могли поучаствовать в ритуале и по второму разу принять нас в ряды пионерской организации».

«Повзрослевший, я любил Союз не за то, каким он был, а за то, каким он мог стать, если бы по-другому сложились обстоятельства. И разве настолько виноват потенциально хороший человек, что из-за трудностей жизни не раскрылись его прекрасные качества?».

«Страна, в которой находились одновременно два моих детства — подлинное и вымышленное, — была единственной настоящей Родиной, которой я не мог отказать. И лежащая на подносе Книга Памяти была её повесткой...».