Каменный мост. Волк

«„Каменный мост“ Александра Терехова, безусловно, одна из самых сильных книг постсоветского периода. Можно было бы сказать, что ее отличают захватывающий сюжет и то, что принято называть „богатым материалом“. Только это ведь ничего не объясняет в удивительном тереховском тексте. Так материал волшебной палочки (предположительно — дерево) ничего не объясняет в творимом волшебстве. В этой книге Терехов — волшебник, а волшебство не подлежит толкованию. Да, строго говоря, в нем и не нуждается».

Евгений Водолазкин

«Историческая линия — это отдельный смысловой пласт романа. Но расследование еще и направляет главного героя в мучительных поисках потерянного себя. И когда он помогает зазвучать голосам тех, кто давно ушел, и наконец‑то рассказать то, что хотелось, но было нельзя, мироздание отвечает взаимностью — он подходит к черте, за которой возвращается любовь».

Иван Просветов

«Для меня Терехов — противоположность тому, что называется „головным“ писателем. Его природное чутье — поразительная способность, он продирается сквозь понятия, социальные отношения и — это важнее — слова, чтобы показать нам, что он чувствует, что он слышит — как крот слышит запах вне света и воздуха».

Максим Мамлыга

Цитаты

«В четырнадцать лет (как говорят санаторно‑курортные медики) мальчики острее всего чувствуют свою ущербность. Зимой 1943 года, когда под Сталинградом солдаты Империи со звериным остервенением решали все, а дети простолюдинов стояли за токарными станками, делали снаряды, в обеденный перерыв гоняя голубей, а школьники получали в день пятьдесят граммов черного хлеба и одну конфету, в старших классах 175‑й школы воцарилась, как выразился один педераст, анормия, отсутствие всяческих норм. И книжные мальчики Серго Микоян да Володя Шахурин острее всех почуяли свою ущербность в тени франтов, любителей оперетт, владельцев лимузинов, сыновей дебелых кавказских мамаш, не забывающих даже на похороны надеть золото и выкрасить губы. Возможно, Володя Шахурин не дожил до Владимира Алексеевича потому, что внезапно и ужасно ощутил себя ничтожеством, увидел себя глазами удивительной американистой девочки в нейлоновых чулках — никем, асфальтовой тенью; и на последнее свидание сунул в карман пистолет — хоть чем‑то поразить...»

«Отказ от личной правды, отпечатка собственной пятки на мокром песке обернулся сверхъестественной душевнобольной покладистостью — сотни тысяч революционных бойцов подтверждали убогие, позорные, сочиненные дебилами обвинения, не сомневаясь, что подтверждают собственную смерть; подписывали все и показывали (кое‑кто на гласном суде и при иностранной публике, подъехавшей глянуть на русскую корриду), расширяя размеры покоса, сообщая следствию новые имена. Никто не бежал с подложными документами в тайгу, не скрывался в скитах, не отстреливался, перебегая от окошка к окошку, вспомнив навыки подпольной работы и Гражданской войны; все (кроме редких самоубийц) все знали и ничего не боялись; сидели и ждали забирающих шагов, чтобы все, что скажут, исполнить и сохранить свою причастность к Абсолютной Силе, дававшую им сильнейшее ощущение... чего? мне кажется — бессмертия. И только по недомыслию можно сказать, что прожили они в оковах. Они прожили со смыслом. Определенным им смыслом. И выпадение из него было большим, чем смерть, — космической пылью, Абсолютным Небытием, а про Абсолютное империя дала им четкое представление».

«Первая игуменья Новодевичьего монастыря Елена Девочкина похоронена в землю рядом с двумя своими келейницами. Когда на колокольне бьет полночь, камень, накрывающий могилы, сваливается набок и женщины встают из гробов. Посмотрев в сторону дома, тепла родной подушки, на келью, давно невидимую обыкновенному глазу, мертвые кланяются четырем сторонам света, поднимаются на монастырскую стену и ходят по ней некоторое время, словно охрана. Девочкина выделяется золотым нагрудным крестом — он блестит, и мантия ее длиннее, чем у келейниц.

Это происходит именно светлыми ночами, но все‑таки не каждую светлую ночь. Я уверен, монахини выходили из могил чаще, когда в Москве еще не было трех миллионов автомобилей, жители не встречали на картофельных полях сгусткообразных пришельцев с красных планет и не фотографировали с балконов огненные шары, двигающиеся по странной угловатой траектории со скоростью, в восемь раз превышающей звуковую, когда гвозди „чакры“, „мантры“, „клонирование“ и „одновременно достигаемый мультиоргазм“ еще не прибили людей к нашему времени, как бабочек и жуков в сувенирные коробочки.

Почва, глина Новодевичьего (назовем так условно, для выразительности; строго говоря, советское, „новое“ кладбище засеяли на месте прудов, примыкающих к южной стене снаружи, вне монастыря) — подходящее место для пепла красавицы Уманской. Что еще Новодевичий монастырь, как не история разных девушек, вернее — конец их телесных историй».