Рубрика «Рождение книги»: интервью с Денисом Драгунским о книге «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва»

Новая книга Дениса Драгунского «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва» — путешествие вглубь себя, диалог со своим литературным двойником. Это и автобиографический роман, и увлекательный экскурс в Москву середины двадцатого столетия, и невероятное сплетение судеб и адресов, знакомых читателям по страницам книг, фильмам, документальным передачам.

— Как родилась идея вашей книги, что служило отправной точкой или импульсом к ее написанию?

Мне давно уже хотелось разобраться в той уникальной ситуации, в которую меня поместила судьба и мой отец: быть прототипом, а в глазах 99% читателей — героем любимой детской книги трех поколений. Хотелось выяснить, что в Дениске от меня реального, и наоборот — что в Денисе Драгунском от Кораблёва.

Но сильнее всего мне хотелось увидеть и понять, как это повлияло на мою собственную жизнь — на всю, сверху донизу: простые бытовые привычки, поиск профессии, любовь, размышления о жизни, детские и подростковые фантазии, отношения с родителями, взгляд на людей, литература, искусство, философия, политика, угрызения совести и плотские радости.

Сразу отвечу: я понял о себе многое, но далеко не всё, конечно же. Есть еще над чем подумать и что написать.

— Что было сложнее: начать писать книгу — или продолжать?

Для меня тут особой сложности не было — ни в начале, ни в продолжении. Там дальше есть вопрос о «писательских ритуалах». Мой главный и, пожалуй, единственный писательский ритуал — встал, сделал зарядку, умылся, позавтракал — и бегом к столу. Разумеется, если нет каких‑то особых дел, поездок, встреч и выступлений. Но их у меня немного. Так что — с утра до вечера я сижу и пишу. Другое дело, что книга должна созреть внутри. Это относится и к длинному роману, и к короткой новелле. Вот так только «Подлинная жизнь...» созрела — тут‑то я и начал ее записывать.

— Насколько отличается первоначальный замысел от финального текста?

Первоначальных замыслов было два. Первый, самый простой — писать, изо всех сил стараясь держаться хронологического порядка (понятно, что строгое следование хронологии превратит книгу в дневник, а это уже другой жанр). Но все‑таки сначала хотелось описывать год за годом, месяц за месяцем, лишь иногда забегая вперед или оглядываясь назад. Но воспоминаний оказалось слишком много, они слишком переплетены между собой, захватывают разные времена — поэтому я отказался от хронологического принципа.


Тогда возник второй замысел — мемуары по алфавиту. Словарь воспоминаний. Вот так и писать: Адреса, Аленка, Бабушки, Брат, Вино, Гости, Дача, Двор, Дедушки, Друзья, Дядья, Квартиры, Любовь, Мама, Мамины подруги, Мишка, Папа, Папины друзья, Сестра, Тетки... Но это, подумал я, будет уж слишком авангардно. Впрочем, возможно, что второй том (с 22‑х примерно до 40 лет, и третий — с 40 до 56) — я напишу именно таким манером. Если, конечно, возьмусь за это дело. Мемуары затягивают простотой написания. Это опасно. Так, глядишь, и сочинять разучишься.


В результате у меня получился некий компромисс. С одной стороны, книга состоит из смысловых глав: таких, как, например, Соседи, Родственники, Живопись, Фантазии, Разлуки, Безумие и т.д. — всего в книге 41 глава. Но, с другой стороны, книга начинается с моего рождения, даже чуточку раньше, и оканчивается шестым мая 1972 года, смертью отца. То есть эти главы все‑таки нанизываются на хронологическую нитку.

— Какой этап работы над книгой был самым интересным для вас?

Каждый день приносил мне всё новые и новые подробности прошлого. Мне всё время было интересно работать.

— Вы писали книгу, опираясь на заранее подготовленный план — или больше следовали за воображением?

Я писал книгу по тематическим главам, список глав у меня был, поправок к нему было немного. Но уж внутри глав я записывал то, что мне в голову приходило.

— Как был организован процесс вашей литературной работы? Есть ли у вас особые «писательские ритуалы»?

Выше я написал, что ритуал у меня один — позавтракал, и за стол. Так что работа над этой книгой шла точно так же, как и над всеми остальными.

Я пишу каким‑то многоструйным потоком: тот текст, над которым я сосредоточенно работаю (рассказ или роман), это раз. Постоянные дневниковые записи, это два. Ну и конечно, другие рассказы, которые мне приходят в голову неожиданно и внезапно, но, слава Богу, постоянно.

Кстати говоря, в ходе работы над «Подлинной жизнью» я как‑то так, ни шатко, ни валко, написал — точнее, завершил — еще один довольно объемистый сборник рассказов, который я уже сдал в редакцию и надеюсь, что он выйдет зимой.

— Кто стал первым читателем вашей книги?

Я сам. Потом моя дочь Ирина. После того, как получил от нее «добро» — передал Елене Данииловне Шубиной.

— Читали ли вы книги других авторов, когда работали над своей? Если да, то какие?

Я постоянно что‑то новое читаю, как ни смешно. В моем возрасте пора уже заняться перечитыванием классики, а вот поди ж ты. В последнее время я наслаждаюсь двумя, как мне кажется, выдающимися, хотя еще не популярными авторами с немного похожими фамилиями. Это новеллист Владимир Гуга и сочинительница философской прозы Анна Ганжа. Поразительные по языковой точности, социальной достоверности и неожиданности рассказы — и потрясающий, кружевной, то иронический, то лиричный поток сознания.


Кроме того, читаю мемуары. Люблю стихи женщин. Тут и там больше почвы, крови, плоти, сбивчивого дыхания — и меньше надуманности, кокетства, фасона.

— Как складывалось взаимодействие с редактором книги?

Замечательный литературный редактор Галина Беляева и прекрасный издательский редактор Алла Шлыкова — умные, тактичные, всё понимающие профессионалы, добрые и приятные люди. Их назначение на мою книгу — это бесценный подарок мне от Елены Данииловны Шубиной. Она, кстати, сделала несколько важных замечаний, увидела повторы, на которые я сам не обратил внимания.

— Какую из редакторских правок вам было сложнее всего принять?

Сокращения. Увы, я написал страниц на 100 больше, чем получилось в итоге. Мне жалко было улетающих подробностей. Но надо и читателя пожалеть! Разумеется, у меня сохранился и первоначальный, обширный вариант. Больше того! Перечитав книгу, я с некоторым ужасом понял, что написал примерно половину от того, что помню и о чем хочу рассказать. Первое желание — тут же начать писать новую книгу вот с таким заглавием: «Дополнения и поправки к первому тому „Подлинной жизни Дениса Кораблева“». Еще страниц на 500–600. Но, думаю, пока хватит самокопания, переходящего в самолюбование. Тем более что у меня есть много других планов и замыслов.

— Как придумывалась обложка для книги? Долго ли ее выбирали?

Тут была какая‑то конгениальность. Я сказал редактору Алле Шлыковой, что хотел бы видеть на обложке свою детскую фотографию — и лицо Дениски Кораблёва с иллюстрации Виталия Горяева (они похожи; почему? прочитаете в книге!). Возможно, в виде некоего перевертыша, вроде игральной карты. Но художник Андрей Бондаренко совершенно независимо от моих умственных эскизов придумал и сделал еще лучше — пожилой Денис Викторович (фото Василия Якушева) держит портретик Дениски из первого издания рассказов. Обложка вышла просто великолепная.

— Что вы чувствуете теперь, когда книга уже вышла и ждет своего читателя?

Чувствую, что пора вплотную браться за следующую книгу. Точнее, за одну из следующих книг. Они обступили меня и тянут руки, каждая хочет, чтоб я взялся именно за нее: за совсем новый сборник рассказов, за новую повесть, еще за одну повесть, за издание дневника 2010‑х...