Прочти первым: «Город чудес»

Месть. С ней Сигруд йе Харквальдссон знаком не понаслышке. И потому, когда он узнает об убийстве своего друга, не сомневается в том, что надо делать. И ни одна смертная сила не сможет удержать его от возмездия. Но, чем дольше он преследует свою жертву, тем больше сомнений закрадывается в его душу. Сигруд начинает думать, что в этой битве победу одержать невозможно. В своих поисках он попадает на передовую тайной войны, длящейся уже десятилетиями, и сталкивается с новым яростным противником, обладающим невероятными силами, у которого тоже есть немало причин для мести. И, чтобы выжить, чтобы покарать виновных, Сигруду придется не только раскрыть последние тайны Мирграда, города богов, города чудес, но и взглянуть в лицо правде о собственном проклятии.

Начиная битву

Из шести континентальных божеств только четыре когда-либо производили на свет детей: Таалаврас, Божество порядка и знаний; Жугов, Божество веселья; Олвос, Божество надежды, и Аханас, Божество плодородия. Несмотря на это ограниченное количество, взаимодействие и отношения у них были постоянные и беспорядочные, вследствие чего они породили десятки, если не сотни божественных потомков: божественных духов и существ, которые наводнили Континент. Это потомство было произведено таким образом, что смертные не могут его по-настоящему понять: пол божественных родителей не имел особого значения, и инбридинг, похоже, не оказал воздействия, но мы должны рассматривать их, во всех смыслах и целях, как отпрысков божественности.

Один из тех вопросов, с которыми любят возиться современные историки, заключается в следующем: что именно случилось со всем этим потомством? Исчезло ли оно, когда кадж вторгся на Континент и убил Божеств? Божественные существа — те, что были созданы конкретными Божествами подобно чудесам,— определенно не перенесли смерти своих создателей. Но похоже, что некоторые божественные дети пережили родителей, хотя тех, кто был впоследствии обнаружен, немедленно казнили.

Неужели они сами обладали неким подобием божественной силы, как миниатюрные версии своих родителей? Удалось ли каджу казнить их всех? Или они нашли способ спрятаться? Мы точно не знаем. Но если они и живут в этом мире, то пока не объявили о себе.

Д-р Ефрем Панъюй. «О жизни Божеств»

По тротуару бежит мальчик, и от бега его легкие горят. Он ныряет под навес, поворачивает вокруг фонарного столба, рывком пересекает вымощенную брусчаткой улицу. Старушка, выходящая из бакалейной лавки, сердито глядит ему вслед, когда он мчится мимо выставленных напоказ яблок. Лавочник кричит: «Осторожнее!» Но мальчик не обращает на них внимания, помня лишь о следующем повороте и следующей улице, и в лучах солнца его лицо покрывается каплями пота.

Быстрее, еще быстрее, как можно быстрее. Он должен оторваться от преследователя, он просто обязан это сделать.

По идее, задача не такая уж трудная: улицы Мирграда похожи на замысловатый лабиринт, так что заблудиться здесь можно и по пути домой. Но пока что оказалось, что от этого конкретного преследователя потрясающе тяжело избавиться.

Поворот, еще поворот. Вниз по ступенькам, мимо пустырей, и снова в переулок...

Мальчик останавливается, хватая воздух ртом, и нетвердым шагом направляется к боковой улице. Ждет, тяжело дыша, и осторожно выглядывает из-за угла.

Никого. Улица пуста.

Может, ему удалось оторваться. Может, здесь и впрямь никого.

— Наконец-то,— говорит мальчик.

А потом свет... сдвигается. Искажается. Меняется.

Тени у его ног начинают кружиться. — О нет...— шепчет мальчик.

Он поднимает голову и видит странное зрелище, но такое, которого ожидал и даже страшился: ясное летнее небо прямо у него над головой заполняется темнотой, как будто в атмосферу впрыскивают вечер — оттенки индиго, темного пурпура и черноты клубятся на бледно-голубом фоне. Мальчик смотрит, широко распахнув глаза, как тьма наползает на солнечный диск, стирает его, закрашивает, как будто солнца там никогда и не было.

Звезды светятся в этой новой тьме, которая нависает прямо над ним: холодные, далекие, мерцающие белые звезды. Мальчик знает: если он промедлит еще немного, небо над ним станет непроницаемо черным и эти яркие звезды сделаются единственным источником света.

Мальчик поворачивается и бежит со всех ног по переулку. Небо над ним расчищается, как будто до сих пор он находился в тени грозовой тучи: возвращается солнце, и яркая небесная синева проступает опять.

«Слишком близко,— думает мальчик.— Чересчур близко, чересчур...»

Подступает отчаяние. Он знает, что должен использовать один из своих трюков. Ему не нравится делать это на бегу, но выбора нет...

Он закрывает глаза, воображает город вокруг себя и выискивает их.

Обнаружить их удается не сразу — он не находится вблизи от какого-нибудь из кварталов развлечений, так что рядом очень мало театров, ресторанов или баров,— но потом он видит, как поблизости что-то вспыхивает, некий спутанный клубок чего-то яркого, серебристого и трепещущего, весело подрагивает на фоне мрачного и сдержанного дневного города.
Он тянется к этому клубку. Хватает его.

Становится им.

Мир вокруг него меняется.

В его мыслях всплывает последняя строчка: — ...и пастушка, конечно же, говорит: «Ну, на отца, знаете ли, тоже не похоже!» Внезапно уши мальчика наводняет славный, чудесный, счастливый звук: люди смеются, гогочут, по-настоящему хохочут до слез, до колик, и мальчик вместе с ними весело хихикает.

Приходится приложить усилие, чтобы вспомнить о происходящем. Он открывает глаза и видит, что находится в лачуге возле Солды, окруженный грязными рыбаками, которые распивают сливовое вино из бутылок. Никто из них не замечает внезапного появления юного, бледного континентского мальчика, который как будто возникает из пустоты. Они ведут себя так, словно он был с ними в компании всегда. Один пьяный рыбак даже предлагает ему глотнуть вина, и мальчик, все еще хихикая, вежливо отказывается.

Еще слишком ранний час для такого праздника. Но он благодарен за возможность. Вино создает веселье, веселье создает смех, а смех дарит ему...

Мальчик смотрит в окно рыбацкой лачуги. Он в трех милях от переулка, где был перед этим.

Он облегченно вздыхает и договаривает: — ...выход. Но потом хмурит лоб. Ему кажется, или небо над ним темнеет? Прямо над хибарой? Неужели это звезды сияют так холодно и чисто наверху? Он смотрит, как небосвод заливает густая тьма, словно кровь, которая просачивается сквозь повязку.

Мальчик отчаянно соображает. Еще один трюк, еще один поворот. У него нет выбора.

Он закрывает глаза и ищет.

Еще один клубок серебристой радости.

Этот не такой толстый и непристойный, но его все равно должно...

Мир вокруг него меняется.

...хватить. Он слышит голос: — Где же Миша? Где мой... Миша!

Слышится веселый смех. Он открывает глаза и видит, что попал в маленькую квартиру. Кудрявый младенец лежит на диване и истерически смеется, а его мама прячется за спинкой дивана и выглядывает оттуда, восклицая:

— Где мой Миша? Куда подевался мой дорогой малыш? Неужели он... здесь!

Новый взрыв восторженного хихиканья. Никто из них не замечает внезапного появления мальчика, но, наверное, это потому, что они слишком увлеклись игрой. Смех ребенка заразителен: мать начинает смеяться, от чего малыш смеется еще сильнее.

«Помни, где находишься. Помни, что происходит».

Мальчик подходит к окнам квартиры. Видимо, он примерно в семи милях от рыбацкой лачуги. Он все еще чувствует тот, другой, клубок смеха — рыбаки продолжают делиться похабными шутками — и может определить расстояние между ними. Достаточно далеко. Никто не может перемещаться так быстро. И как его преследователь вообще узнал, куда он...

Мальчик застывает.

Тени на улице снаружи начинают меняться. Тьма наводняет небо, как будто сама ночь проявляется прямо над ним.

— Нет! — говорит он.— Нет, этого не может быть!

Мать и младенец истерически смеются позади. Он чувствует ее радость, боль в животе от слишком сильного смеха, веселье, которое затмило все прочие чувства. Он хочет остаться здесь. Это его суть — его дело, его любовь. Но надо снова двигаться вперед.

«На этот раз — дальше,— думает он.— Иди и не останавливайся».

Он закрывает глаза. Находит очередной смех, очередную яркую искру радости. Мир меняется. Он в доме на окраине Мирграда. Мужчина сидит на полу кухни, а вокруг него разлита огромная кастрюля макарон, и желтый соус ярко выделяется на фоне белой плитки. Его лицо покраснело от смеха, а жена стоит в дверях, завывая от восторга.

— Я же тебе говорила, что она слишком тяжелая! — восклицает она, хватая воздух ртом.— Я же говорила!

Мальчик тоже смеется, хоть у смеха есть привкус постыдного ликования. Потом он закрывает глаза и снова ищет.

Мир меняется.

Он в студенческой спальне при университете. На кровати сидит обнаженная девушка, и ее тело конвульсивно содрогается от смеха. Глядя на нее, трудно понять, что смешного происходит,— но лишь пока не увидишь голову юноши меж ее бедер, а остальное его тело скрыто под одеялом.

Мальчик смеется вместе с нею. Ее смех — как солнечный свет и осыпающиеся цветочные лепестки в его сознании. Но он знает, что должен двигаться дальше.

Он закрывает глаза. Тянется.

Мир меняется.

В переулке играют в мяч, и после неудачного броска один молодой человек лежит на земле, держась за пах и хватая ртом воздух. Другая молодежь гогочет, не в силах удержаться, а юноша повторяет: «Не смешно... честное слово, не смешно!» — однако это лишь заставляет их смеяться еще сильнее. Он ухмыляется. В этом смехе ощущается жестокость, привкус меди и крови. Но мальчик знает, что должен двигаться дальше. Он закрывает глаза. Ищет. И снова все меняется. Он во внутреннем дворе. Пожилые мужчина и женщина сидят в деревянных инвалидных колясках на солнце, их ноги укрыты одеялами. Они слабо хихикают, вспоминая какую-то древнюю историю из давно минувших дней.

— Она действительно мне это сказала! — говорит женщина.— "Горячей, чем жесткий член«,— вот что она сказала, прямо перед всеми. Клянусь тебе! — Я знаю, я знаю! — говорит мужчина хрипло, но с улыбкой.— Но кто мог в это поверить?

Смех мечтательного недоверия, омытый радостью двух хорошо прожитых жизней. Его сердце поет, ему хочется слушать этот смех, ощущать его вкус. Но надо двигаться дальше.

«Я смех,— говорит он, закрывая глаза.— Я там, где есть веселье. Так что он никогда не сможет поймать меня...»

Он протягивает руку. Еще один клубок, неряшливый, пьяный и кривой, серебристый смех того, кто хорошенько набрался.

"В шторм годится любая гавань",— думает мальчик и хватается за этот смех, тянет себя к нему. Мир меняется...

Он открывает глаза. Он думал, что окажется в баре или чьей-то комнате, но... похоже, это подвал. Тусклый подвал с одним столом и одним стулом.

На стуле сидит сайпурец и хихикает, но понятно, что это происходит не по его воле: глаза у него остекленели, по подбородку течет слюна. Несмотря на это, у него вид солдата, как и у женщины, которая стоит у него за спиной с пустым шприцем в руке. Они оба в тюрбанах, что типично для военных, но к тому же они подтянутые, мускулистые, как люди, которые делают из собственных тел оружие, в особенности женщина: в ее жестком, мрачном лице и янтарно-золотистых глазах есть нечто, свидетельствующее об опыте командования и смертоубийства.

Мальчик глядит на них. Но потом женщина со шприцем делает кое-что очень странное: она смотрит ему в лицо с таким видом, словно за что-то извиняется. Это должно быть невозможно — когда мальчик перемещается, он становится воплощенным смехом, духом веселья, невидимым для смертных глаз,— но эта сайпурская женщина просто улыбается ему с оттенком сожаления и говорит:

— Привет.

— К-как? — спрашивает мальчик.

— Он подумал, что, если заставить тебя все время прыгать, в конце концов ты окажешься здесь,— объясняет женщина.— Просто нужно было принудить когото смеяться достаточно долго.

Затем мальчик чувствует нечто покрывающее одежду обоих людей: силы, замыслы и структуры, вплетенные в ткань.

Мальчик моргает. Два солдата носят защитные чудеса, божественные чудеса, но они такого типа, которого он никогда раньше не видел. Так кто же мог их сделать? Сайпурская женщина смотрит на что-то позади мальчика.

— А-а. Ну да. Значит, все в сборе.

Мальчик оборачивается. Позади него стена тьмы — не теней, но самой ночи, стена огромной, бесконечной черноты, пронизанная холодно сверкающими звездами... Из темноты доносится гулкий голос, такой же холодный, как свет звезд:

— ГДЕ ОСТАЛЬНЫЕ?

Мальчик кричит.