Эрик Булатов: «Ребёнок всегда чувствует, какая сказка настоящая, а какая фальшивая»

Современный классик, один из основателей соцарта и самый дорогой наряду с Ильёй Кабаковым современный российский художник, чьи работы выставляются в крупнейших музеях разных стран — таким Эрика Булатова знает весь мир.

Но есть и другой Булатов, иллюстратор, который в соавторстве с другом Олегом Васильевым создал новый сказочный мир, ставший едва ли не самой волшебной частью детства для нескольких поколений советских читателей.

Сложно сказать, чья любовь сильнее — истинных ценителей и знатоков современного искусства или далёких от галерейных пространств бабушек и дедушек, которые снова превращаются в малышей, глядя на свои любимые картинки... В 2017 году исполнилось 60 лет издательству «Малыш». Булатов и Васильев проработали здесь ровно половину этого срока. Лучшие книги в их оформлении «Малыш» регулярно переиздаёт. Беседа с Эриком Булатовым состоялась в старой мастерской художника на Чистых прудах при передаче оригиналов иллюстраций на сканирование для будущих изданий.



— Эрик Владимирович, вы пришли в книжную иллюстрацию по совету вашего друга Ильи Кабакова. Цель была простая — найти постоянный источник дохода, чтобы иметь возможность спокойно заниматься тем, что нравится по-настоящему. Так было на протяжении всех лет вашей работы?

— Отчасти да. Но знаете, когда в 2006 году была первая моя большая выставка в Третьяковской галерее, там ко мне подходили пожилые люди и буквально со слезами на глазах говорили, что выросли на наших с Васильевым книгах. Я был просто потрясён. Для меня это было счастье. Значит, мы всё-таки правильно поймали интонацию, раз эти иллюстрации так запомнились людям.

— Вместе с тем вы когда-то говорили, что сознательно выработали стратегию «пародии на правильную советскую детскую книгу».

— Тут дело не в пародии. Во-первых, к нам предъявлялись определенные требования. Во-вторых, мы разные художники и нам необходимо было выработать какой-то общий стиль.

— Как вообще получилось, что вы стали работать в паре, создав некое «третье лицо», детского иллюстратора? Так показалось комфортнее?

— Да, вместе как-то веселее. Мы вначале-то серьёзно не относились к этому делу. Никакой подготовки книжной у меня не было вообще. Илья Кабаков показал, с чего начать, и дальше я уже сам. Сначала рисовал отдельно, потом стали вдвоём с Олегом Васильевым. И получился какой-то новый художник, который очень сильно отличался от того, что и тот, и другой делал в живописи. Все удивляются — как же так получилось? А именно потому и получилось, что художник вышел совсем другой. Но надо сказать, что начали мы совсем иначе. Мы начинали с коллажей.

— А как пришли к привычному для нас стилю?

— Это получилось во многом из-за того, что за нас принялась советская власть. В газете «Правда» появилась статья о формализме. После хрущёвских безобразий в Манеже мы попали в формалисты, надолго лишились работы, а у каждого уже была семья и дети, положение было очень трудное. Нужно было находить возможность работать в книжке таким образом, чтобы самому было не противно и не стыдно, а с другой стороны, чтобы удовлетворить те требования, которые предъявлялись к детской книге. И знакомый читателям стиль наших иллюстраций стал результатом такого компромисса.



— Сколько книг вы нарисовали в общей сложности?

— Точно не помню, но больше ста. Первое время очень тяжело шла работа. Вообще, каждая книжка складывалась по-своему. Некоторые делались легко и весело, некоторые очень тяжело.

— А как складывались ваши отношения с издателем? Кто был главным художником в «Малыше», когда вы начинали?

— Когда начинали, был Иван Бруни. Потом его сняли, на это место пришёл Рачёв. Поговаривали, что у него есть чёрный список, что мы в этом списке и что нас обязательно выгонят. Нам заказали тогда книжку стихов Ирины Токмаковой «Поиграем». Художественным редактором был Юрий Поливанов. Мы принесли полностью прорисованный макет, он сразу пошёл к Рачёву с этим макетом и стал ему говорить, что на самом деле есть художники гораздо лучше нас, а Рачёв попросил всё-таки показать, что мы принесли. Стал листать, а потом говорит — нет, они рисовать умеют, пусть делают. Говорят, у Поливанова была такая хитрая тактика сдачи работ...

— Интересно, кто ещё был в том чёрном списке? Кабаков?

— Не знаю, был ли этот список на самом деле — откуда мне было знать? Но Рачёв к нам очень хорошо относился. Мы всегда добросовестно всё делали, никогда не подводили по срокам. Он ввёл нас в худсовет, мы даже получили право самим просить тексты, которые бы хотели проиллюстрировать — это называлось «творческая заявка»... Первой книгой, которую мы попросили, была «Красная шапочка», которую после её выхода сразу обругали. Тем не менее, Евгений Михайлович продолжал нам давать сказки по нашему выбору, и мы нарисовали почти всего Перро.

Расскажу ещё одну замечательную сцену. Поэт Сева Некрасов, мой близкий друг и очень наивный человек, считал, что ко мне в мастерскую надо приводить как можно больше людей, чтобы они видели, что я тут делаю. И вот он привёл Лидию Кудрявцеву, редактора журнала «Детская литература». Я помню, какой ужас был в её глазах, когда она всё это увидела. Она тихонько вжалась в угол, посидела и убежала, ни слова не сказав. Конечно, в этом журнале о нас не было ни слова, кроме того, что в двух случаях нас обругали. Позднее мы с ней случайно встретились в «Малыше» перед кабинетом Рачёва. Заходит она, а следом должны идти мы. И вот она выскакивает из кабинета с немного диким выражением лица.


 Оказалось, что она предложила Рачёву о нём написать, а он ей сказал — обо мне и так много написано, а вы лучше расскажите о Булатове и Васильеве. Она ему говорит — а вы были у них в мастерской, вы видели, что они там делают? Он говорит — я у них в мастерской не был, а вас прошу написать о том, что они сюда приносят. Кудрявцева потом замечательно написала про нас в своей книге — в том числе и про нашу живопись... Так что по отношению к нам он был исключительно порядочный человек.

С ним был ещё такой любопытный эпизод. Вызывает нас Рачёв и говорит: вот что, ребята, мне надоело, что вы не получаете никаких наград, сейчас мы с вами с этим покончим. Будем издавать полное собрание Михалкова, и вы мне его сделаете. Я вам гарантирую — всё у вас будет: и звания, и дипломы... Мы как-то так посмотрели друг и на друга и говорим — где уж нам такую работу, мы не можем, это не для нас, не получится ничего. Он говорит — ладно, не морочьте мне голову, либо вы это делаете и получаете всё, что я обещал, или я вам ни одной сказки больше вообще никогда не дам. Мы тогда говорим — ну, ладно, что ж делать, придется вообще без сказок жить как-то. И мы с ним расстались, думая, что навсегда. Ничего подобного — он продолжил заказывать нам сказки и только лучше стал к нам относиться.

— Вы как-то сказали: «У ребёнка есть свои представления о настоящих принцессах и настоящих замках, и они могут расходиться с историческими реалиями». Откуда эти представления так хорошо известны вам?

— Из своего детства. Ребёнок всегда чувствует, какая сказка настоящая, а какая фальшивая. И также ребёнок точно знает, каким должен быть настоящий замок, какими должны быть настоящие принц и принцесса... всё должно быть настоящее в каком-то детском смысле, и это не связано с исторической точностью. Поэтому мы всегда перемешивали времена — в костюмах, интерьерах. А потом выяснилось, что действительно попали.

— Когда вы начали работать над детской иллюстрацией, ваши дети были еще маленькими. Они росли на ваших книжках?

— Не на наших. У меня собралась целая библиотека детских книг — мы их покупали, смотрели, как другие рисуют, учились.

— А какие книги стояли на вашей детской полке, помните ли вы их?

— «Путешествие Нильса» была одной из любимых книг, «Руслан и Людмила», «Сказки» Пушкина... Была у меня любимая книжка «Маугли» с рисунками Ватагина. Мне отец довольно много читал стихов, перед сном я обязательно требовал стихи. И у меня была очень хорошая память на них. Вообще память у меня плохая, а вот стихи я запоминал прямо навсегда. Блока почти всего знал наизусть, но это уже попозже, конечно.


— Ваше самое яркое детское воспоминание?

— У меня почему-то есть странное воспоминание — никак не могу себе объяснить, на чем оно основано. Связано оно с трагическим событием. Дело в том, что у меня был ещё младший брат, который умер, когда ему было 10 месяцев. Простудили его, он заболел и умер. Его хоронили. И вот у меня до сих пор осталось воспоминание, что эти похороны связаны с какой-то красной машиной.

— А вам сколько лет было тогда?

— Два года. И вот эта красная машина. Огромная такая, но не пожарная. Почему-то в моем сознании она увязалась со смертью брата, хотя мама ничего подобного не вспоминала.

— С кем из авторов, художников вы общались в период работы в «Малыше»? Книги Игоря Холина, например, вы сами выбрали или вам поручили?

— С Холиным мы приятельствовали. Они — Холин и Сапгир — просто приходили в мастерскую, смотрели, что мы делаем. Из художников были ребята из нашей художественной школы — я её очень люблю, вспоминаю всегда с любовью и благодарностью. Все мои друзья оттуда. В школе важно было то, что педагоги наши не мешали атмосфере, которая у нас сложилась. Мы рисовали как сумасшедшие, жили этим, учились друг у друга. Очень важно, чтобы педагог не мешал этому.

— А кого из преподавателей вспоминаете особенно?

— В школе был Николай Николаевич Соломин, но больше всего я признателен Александру Михайловичу Михайлову из Дома пионеров, ещё до школы. Мы с ним встречались потом уже, когда я окончил институт, а когда переехали в Францию, приходили с женой к нему в гости. Очаровательный человек, очаровательный.

— Чем еще вам помогло то, что помимо большой живописи приходилось заниматься ещё и детской книгой?

— Это была незаменимая рисовальная практика, а том такая работа здорово дисциплинировала, без неё я бы просто погиб. А уж люди, которые говорят, что выросли на твоих книжках, — это, конечно, подарок судьбы.

— Когда вы с Олегом Васильевым сделали свою последнюю детскую книгу?

— В 1988 году. В 89-м мы уехали, жили по соседству и работали у одной галеристки в Нью-Йорке. Олег там так и остался, а мы с Наташей уехали в Европу.

— То есть, получается, вы тридцать лет работали в детской книге. А какое вообще место в вашей жизни заняла книжная иллюстрация?

— Да по-моему, это была самая счастливая часть нашей жизни. Понятно, мы были моложе, и конечно, не всё было ровно и гладко. И всё же...