Запасный выход

Пять причин прочитать книгу:

1. Честная, ироничная и нежная история одного дауншифтинга.
2. Идеальное чтение для тех, кто любит неспешное повествование, ироничные зарисовки и тонкие психологические наблюдения за жизнью и самим собой.
3. Автор не указывает даты, но печать эпохи стоит почти на каждом решении и поступке героев. Это создает неназойливое ощущение сопричастности автору и сопереживания тем, кого он описывает.
4. В сборник вошли повесть «Запасный выход» и рассказы «Рыцарь», «Экспедиция», «Сахар» — подарок поклонникам малой прозы.
5. Илья Кочергин — прозаик, лауреат премий журналов «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», премии правительства Москвы в области литературы и искусства, финалист премии Ивана Петровича Белкина, номинант премии «Национальный бестселлер».

Цитаты

«Ладно, решили, Крепса обязательно нужно вставить. Тем более что тут, с Крепсом, и педагогический мотив присутствует: вот человек читал в детстве книжки и потом сделал хорошее дело — организовал заповедник, да и вообще стал крупным ученым. Хотя как на это посмотреть — не отпугнет ли современных детишек идея читать книжки, если результатом будет всего лишь научная карьера и природоохранный проект в захолустье?»

«Жемчужницы очень долго живут. В тексте Википедии, посвященном этим ракушкам, была гиперссылка на „пренебрежимое старение“, которой я с интересом воспользовался, и оказалось, что у людей, доживших примерно до 90–100 лет, шанс дотянуть до каждого следующего года не уменьшается. Попытался как‑то обдумать эту информацию, но не вышло».

«Любка выключила пылесос, расстелила на место ковер, на который сразу улегся Кучук и с укором посмотрел на нее: как и мы с сыном, он не любит, когда Любка затевает уборку, собирает наши раскиданные носки, вытряхивает подстилку, счищает его линялую шерсть с текинского ковра, убирает из дома ощущение обжитого, пахучего логова».

«Иногда кажется, что я женился и веду семейную жизнь только ради таких моментов — моя жена спрашивает меня: „Ты представляешь?“ или „Ты знаешь, что?“ — и чудесно смотрит в глаза, готовясь передать, неся какую‑то замечательную новость».

«Я думал, деревенские люди будут кривить физиономию, слыша, что москвич заводит коня, на котором ни пахать, ни возить. Будут жалеть деньги, пускаемые на ветер. Это самое оскорбительное на свете: смотреть, как москвичи пускают на ветер деньги».

«Реальность легко было отличить, она состояла из пройденных по лесу километров, мычания коров, запаха грибов, брезента, багульника или аромата рыбьей слизи, реальность часто ходила небритой в подвернутых болотных сапогах и умело управлялась с веслом и топором. Она была яркая, пахучая, мир широко раскидывался во все стороны и был прекрасен.»

«Лошади, которых я встречал в своей жизни, несомненно воплощали в себе соединение реального и вычитанного, как будто состояли не только из костей и мяса, но отчасти из букв, потертых обложек „Библиотеки приключений“ и малинового варенья, пачкающего страницы любимых книг.»

«Мы в нашем отделе перерабатывали пространство. Точили его, как жуки‑древоточцы, превращали в труху, мы ферментировали пространство словно бактерии, производили то, что можно скармливать другим бактериям — туристам, которые в свою очередь приносят человечеству деньги».

«Величественное презрение, печаль и бессилие жертвы, вина, энтузиазм и злость — сколько разных вкусов можно перепробовать, сколько разной химии! Если распробовал эмоциональный впрыск гормонов, алкоголь отдыхает. От меня не наносит похмельным выхлопом, я могу управлять автомобилем и сдавать любые анализы, я экономлю кучу денег, невидимо вводя сам в себя требуемые вещества в различных соотношениях!»

«Толком даже не порадовался вышедшей в конце этого месяца книжке, где подробно описывал, как можно радоваться жизни».

«Ты проводишь целую жизнь, настороженно вслушиваясь лишь в себя, подобно человеку с тяжелого похмелья, сидящему утром на лавочке у магазина и ждущему открытия».

«Нет, все плотское должно быть отделено от умного и духовного. И если бы мне пришлось жить убийством лошадей, я бы мучился, пока не придумал бы себе бога по своему образу и подобию или, на худой конец, Декарта. Я изобрел бы себе свою бессмертную душу, торжество разума, любовь, смысл жизни и прочие привилегии».

«Проснуться от солнца, бьющего в холостяцко‑голые, без занавесок окна. Можете себе представить: дикое азиатское солнце, настоянное на рыжей хвое неподвижных лиственниц? Белые вершины на горизонте, склон горы за оконным стеклом. Запах сухого домашнего дерева, запах тайги, начинающейся за домом, ароматы брезента, конских потников, резины, кожи».

«Я, набравшийся таежного опыта на кордоне, начитавшийся новыми книгами за время московской жизни, успевший нырнуть в глубины темной экологии и воспарить в восходящих потоках постгуманизма, тоже с некоторым снисхождением слушал о покорении перевалов, жареной оленине, реве набегающего медведя и последнем патроне. В нашем мире, по которому прошел пал постмодернизма, кое‑что из этого следовало немедленно сдать в музей».