Великая любовь Оленьки Дьяковой

Пять причин прочитать книгу:

1. Шесть новелл о Петербурге, который мы потеряли: начало ХХ века, раскаты приближающейся беды почти не слышны. У обитателей города на Неве впереди, несмотря ни на что, большая правильная жизнь.
2. Легкий ироничный слог, динамичный сюжет, персонажи, неуловимо напоминающие героев Чехова, Тэффи и Аверченко.
3. Здесь все как в жизни: забавный эпизод имеет неожиданно трагичный подтекст, а драматическая сцена подсвечивается надеждой.
4. Светлана Волкова — прозаик, переводчик, лауреат и финалист нескольких литературных премий, ее тексты переведены на несколько языков.
5. Книга открывает новую серию — «Петербург и его обитатели».

Цитаты

«Митина любовь — огромная, болезненная, иссушившая его всего, выпотрошившая сердце до состояния мятой поломойной тряпицы, закончилась полным разрывом и полным же опустошением души».

«Мысли, что он „вытаскивает“ Чеснокова, — того самого Чеснокова, которого он тысячу раз убивал в голове! — куда‑то ушли, осталась лишь чистая магия хирургии».

«О разврате Оленька знала немного, но то, что знала, бередило её беспокойную душу привкусом тайны, ощущением совершённого дерзкого шага от трепетного поцелуя к чему‑то запретному, манящему, преступному».

«Василий Семёнович — огромный, облепленный учениками, как пирс мелкими ракушками, — что‑то объяснял и шутил; его войлочный бас был слышен и в коридоре Академии, и в соседних студиях, и даже в общем колонном зале, куда уже стекались профессора и академики на очередное собрание».

«К женщинам он относился как к несовершенной версии мужчин, а, проще говоря, как к особям недалёким, а к дамочкам, причастным к искусствам, — и вовсе как к ущербным. Курсисток всех мастей он открыто недолюбливал, и в той же академической чайной не раз высказывался, что место мамзелькино — дома, при муже, а не за мольбертом, всё равно никакого проку от рисуночков не будет, и обучать их незачем, одна трата времени, сил и попечительских денег».

«Теперь он точно знал, что у души есть ноги. Большие, мозолистые, грубые. Обутые в тяжёлые ортопедические ботинки. Чиркают железными кантами о рёбра при ходьбе, больно, больно, натирают».

«В центре комнаты, на полосатом тюфяке, восседала огромная смуглая старуха с грушевидным, как детская клизмочка, ветчинным носом, с блестящим блином‑тюбетейкой на голове и двумя тонкими седыми косицами, спускавшимися до самого низкого столика. По бокам от неё, кто на подушках, кто просто на ковре, сидели и полулежали женщины и мужчины разных возрастов и оттенков кожи. Глаза же у всех были черносливовые, чуть раскосые, вдавленные глубоко под сросшиеся богатые брови — так что и не понять, злые они или добрые».

«В глазах её было что‑то... что‑то такое, о чём он впоследствии помнил всю свою жизнь, до самой смерти. Какая‑то прозрачно‑серая глубина, какая бывает, когда заглядываешь в прорубь; и тишина, как если бы в глубокий колодец бросить камень — и дождаться излёта последнего всплеска; и огромная затаённая печаль; и, самое главное, нечто такое, как будто знала она что‑то, но не решалась высказать даже полувзмахом ресниц».