«Рождение книги»: интервью со Светланой Волковой о книге «Великая любовь Оленьки Дьяковой»

Светлана Волкова — прозаик, переводчик, лауреат и финалист нескольких литературных премий. Ее книга «Великая любовь Оленьки Дьяковой» открывает новую серию РЕШ — «Петербург и его обитатели».

В книгу вошли шесть новелл, события которых происходят в Петербурге—Петрограде—Ленинграде. Читайте интервью со Светланой Волковой о работе над сборником.

— Как родилась идея вашей книги, что служило отправной точкой или импульсом к ее написанию?

Мне захотелось рассказать истории жизни очень разных людей — разных по социальному происхождению, кругу общения, убеждениям и характерам. И объединить их одной эпохой и одним Городом. Моя книга, хоть и собрана из разных рассказов и повестей, — о самом зыбком времени, когда всё ещё относительно спокойно, а завтра придёт ураган, но об этом пока никто не знает. Значимые события ХХ века вот‑вот начнутся, и их предчувствие, как и неотвратимость скорых перемен, ставят героев перед нелёгким выбором. Он у каждого свой, и зачастую от него зависят жизни.

«Подмены» — могло бы быть вторым названием книги. В каждом рассказе есть подмены — подменная операция, подменная любовь, подменный художник... Это особое обнажение игры, и я надеюсь, читателю такие авторские выкрутасы откликнутся.

— Что было сложнее: начать писать книгу — или продолжать?

Продолжать мне всегда труднее, чем начинать. Когда голодному дают палку колбасы (уж извините за сравнение), он откусывает сначала большие куски, потом меньше и меньше, по мере насыщения, потом просто вяло пожёвывает, затем полизывает, понюхивает и, наевшись до отвала, воротит нос. Если перейти от этой гастрономической метафоры к писательству, то я намеренно создаю себе голодные воронки. Иными словами, иногда позволяю себе роскошь отвлечься от главного текста, пишу миниатюры, современные рассказы или сценарии, делаю переводы с английского и французского. В период работы над «Великой любовью Оленьки Дьяковой» мультфильм, который мы делали на студии «Мастер‑фильм» («В гостях у бабушки») очень помогал. Вообще, уход в детское или в другой жанр питает книгу, выводит из ступора и «неписуна». Потом возвращаешься к своему тексту — и ты снова «правильно голодный». Здесь самое главное — вернуться, потому что многие, отвлёкшись, так и не возвращаются.

У меня есть ещё одна проблема — гипотетическая условная «следующая книга». Когда ты «сидишь» в определённой эпохе — а в моём случае это 10‑е годы ХХ века — так не хочется оттуда выходить. Столько прочитано исторического материала, прочувствовано и прожито, что очень легко поддаться искушению и вторую, третью и т.д. книгу тоже писать уже о знакомом тебе времени. Но я не хочу быть запертой в одном, пусть и очень интересном, десятилетии Серебряного века. Моя реальная следующая книга будет совсем о других временах. Поэтому для меня написать роман, где герои помещены в эпоху, о которой я раньше не писала, — очередная высота, которую надо взять.

— Насколько отличается первоначальный замысел от финального текста?

Всегда отличается. Иногда это совсем другой финал, не тот, какой задумывался изначально. Но мне самой интересно, что станет с моими героями, я пишу и переживаю за них. Хотя, конечно, какие‑то глобальные моменты остаются неизменными. Например, выживет герой или нет. «Победят‑проиграют», «Поженятся‑не поженятся». Хотя могут и не пожениться — как карта ляжет.

— Какой этап работы над книгой был самым интересным для вас?

То волшебное время, когда ты напитался собранным материалом, прочитал пять погонных метров книг по теме, насмотрелся хроники, вжился в эпоху и начинаешь писать, как современник своим героям, не спрашивая поминутно гугл, сколько, к примеру, стоил фунт масла, или каков был маршрут василеостровской конки. Ты просто пишешь в удовольствие, и это самое сладкое в работе.

— Вы писали книгу, опираясь на заранее подготовленный план — или больше следовали за воображением?

План, безусловно, был. Но, как я уже сказала, я от него отходила. Я люблю сама ставить себе жёсткие правила (для тонуса), и сама же их с удовольствием нарушаю, потому что на определённом этапе текст становится сильнее автора. Иногда текст ведёт себя вообще как самодур, тогда задача автора — просто понимать, что он хочет.

— Как был организован процесс вашей литературной работы? Есть ли у вас особые «писательские ритуалы»?

Писательские ритуалы есть, безусловно. Не очень представляю, как без них. Первый ритуал — сесть (или лечь), второй — открыть крышку ноутбука, третий — найти файл с текстом. Это три главных ритуала.

Ну а если глубже, есть ещё, конечно. Это — не ноги в таз с холодной водой и не запах гнилых яблок. Чашка кофе со сгущёнкой (просто люблю). Если солнце в небе, хорошо бы оно было слева. Шумы мне безразличны, если пишется — я могу писать под любой шум, но специально музыку не ставлю. И есть ещё одна маленькая традиция, но о ней рассказать не могу, потому что тогда эта штука перестанет работать.

Когда я писала книгу «Джентльмены и снеговики», я любила надевать бабушкино крепдешиновое платье и душиться «Красной Москвой», которую намеренно подарили друзья, — так я сразу «въезжала» в советские 50‑е годы. Это ж игра такая, и, если знаешь правила, сверху включают нужный рубильник.

— Кто стал первым читателем вашей книги?

Всегда до самого ухода это была моя мама, её вкусу и литературному чутью я доверяла больше, чем себе. Сейчас это моя близкая подруга, детский писатель Жанна Бочманова. Я не люблю слово «ридер», но суть его очень точная — «вычитка». Не редактура пока, а именно осознанное чтение и нежная критика по существу — вот что неимоверно важно. Автор же смотрит на свой текст совсем иначе, со своими диоптриями.

— Читали ли вы книги других авторов, когда работали над своей? Если да, то какие?

У меня постоянно читаются три книги одновременно. Одна художественная — для души, перед сном. Вторая — в ушах, аудио, когда еду в машине или готовлю обед. Третья — на рабочем столе — всегда нон‑фикшн, документалистика или мемуары: по тому периоду, о котором пишу, или о той проблеме, которую изучаю. Мой роман «Голова рукотворная» о враче и пациенте, и мне пришлось прочитать много материала по психиатрии и фобиям — не для того, чтобы утомить читателя, а чтобы НЕ написать чушь. И были консультанты‑врачи, конечно, я их замучила. Слава богу, действие там происходит в наши дни, не прошлые эпохи, хотя бы здесь легче.

Когда я писала «Великую любовь Оленьки Дьяковой», книг на рабочем столе было очень много: один учебник по полевой хирургии Пирогова стоил мне много нервов и часов. Художественные же тексты (Бунина, Андреева, Куприна, например) я специально не перечитывала, чтобы не было инерционной стилизации, которую бы я, возможно, не заметила, но текст бы не простил.

— Как складывалось взаимодействие с редактором книги?

Мне очень повезло с редактором РЕШ. Алексей Портнов предельно деликатно отнёсся к моему тексту, чувствовал его на уровне молекул и атомов, понимал, почему я написала так, а не иначе, и также много отыскивал информации по эпохе, что мне очень помогло. У нас была даже не редактура (когда редактор присылает раскраску, где твой текст клюквенно‑красный от правок, автор нервничает, вдыхает — выдыхает и исправляет — не исправляет), а долгий разговор о том времени, Петербурге, героях и едином стиле, который связывает все рассказы. Наверное, так и должна рождаться книга, — когда редактор верит в автора и мыслит категориями его текста. Могу сказать, что моя книга, безусловно, стала лучше, и за это я очень благодарна Алексею. Найти своего редактора — как найти вторую кожу.

— Какую из редакторских правок вам было сложнее всего принять?

Вообще, для автора сократить текст, — всё равно, что отрезать палец. Но смиряешься, потому что чутьём понимаешь: это на пользу книге. Иногда не смиряешься. В моём случае был удалён целый рассказ, философский, потому что он не встраивался в общую концепцию. И там было мало Города. По иронии судьбы рассказ называется «Палец», и в нём как раз главному герою ампутируют палец на правой руке. Забавные параллели. В итоге, рассказ вышел в майском номере журнала «Дружба народов». Так что у меня, можно сказать, «безотходное производство».

— Как придумывалась обложка для книги? Долго ли ее выбирали?

Да. Долго. Нужен был акварельный Петербург и непременно с кривыми линиями. Так захотелось самой книге. Сперва рассматривали картину Геннадия Иванова, но были сложности с покупкой авторских прав. Остановились на работе петербургского художника Владимира Колбасова, чья картина идеально подошла. Я счастлива, что у нас с редактором Алексеем совпал вкус и представление об обложке на все сто процентов. И именно благодаря усилиям Алексея, в итоге, удалось не без труда получить права на использование картины. Я также хочу сказать спасибо художнице Елизавете Корсаковой за оформление книги.

— Что вы чувствуете теперь, когда книга уже вышла и ждет своего читателя?

Чувствую трепет и дофаминовый всплеск. Безумно рада, что закончила, дописала, но и немного сожалею, что книга уже не часть меня, и у неё теперь начинается собственная судьба. Дописанный текст всегда как собственный ребёнок, которого отправляешь в неизвестность без сопровождения взрослых. Волнуюсь, конечно, как примет читатель, и очень надеюсь, что судьба моей книги будет счастливой.