Невидимый Саратов

5 причин купить новинку

1. «Невидимый Саратов» — это объемная, яркая и поэтичная история, адресованная поклонникам психологической прозы.
2. Точно выверенная полифония текста, повествование от лица разных персонажей с перебивками в форме «наивных» любовных посланий, позволяет глубже понять всю многогранность отношений героев.
3. Поэтичность прозы Михаила Левантовского позволяет нам по‑иному взглянуть на классическое толстовское: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по‑своему».
4. Сюрреалистический образ поселения, наполненного «заговорившими предметами», придется по душе поклонником «городской мистики».
5. Мастерски соединяя благородное безумие кэрроловской «Алисы в стране чудес» и шекспировскую комедию положений, Левантовский создает убедительную историю о превратностях брака.

Цитаты из книги

«Эмиль из Лённеберги, двое из ларца, гости из будущего, черт из табакерки. А семья Саратовых — из небольшого городка.

— Да какого городка! — кричит из машины проезжающий мимо таксист Дядь Витя. — Обычный пэ‑гэ‑тэ.

Это значит „поселок городского типа“. Дядь Витя считает, что до статуса города и инфраструктуры не хватает, и населения, и много чего еще. Он всегда всё знает. И как будто бы во всём разбирается».

«Засыпая, он разглядывал фотографию в стеклянной рамке, стоявшую на тумбочке возле кровати. На снимке — он с женой. Оба совсем еще молодые. Оля в то время ходила с длинными, как поэма Гомера, волосами, плотными, волнистыми, черными, с мягкой проседью, неизвестно откуда появившейся у нее еще в школе. Запрокинув голову, она хохотала, и солнце гладило ее лицо. Саратов и сейчас слышал этот смех. Он всегда казался ему заразительным, обволакивающим».

«Оль!

Странно звучит для начала письма, да? Не „Оля“, а „Оль“. Как будто я тебя зову из соседней комнаты или что‑то хочу сказать. А я хочу тебе что‑то сказать».

«„Мэром Саратова“ Олю иногда называли близкие друзья и родня, а потом и все, кто узнавал про эту шутку. Каламбур складывался из характера взаимоотношений Оли и ее мужа».

«Голос, звучащий так, как если бы мама забралась во все радиостанции мира, на все телебашни, во все динамики, все наушники, все рты, языки, все громкости мира и направила их на дочку, как гиперзвуковое оружие против волны митингующих из вечерних новостей, с прямым включением из мест столкновений, с коктейлями Молотова,

с дымовыми гранатами, с щитами и дубинками, с разъяренными людьми, с горящими перевернутыми машинами, и это действо разворачивается не на какой‑нибудь площади, а внутри, в человеке, в его глазах, в его голове и в животе, внутри, испепеляя всё страхом и обидой».

«Никому на улице Чернышевского не было дела до Володи Саратова.

Ни трехэтажному почтамту с бигудями кондиционеров на квадратной башке. Ни приземистому банку, в боку у которого проковыряли новый терминал. Ни каким бы то ни было другим зданиям и домам».

«Старуха. Это прозвище придумала Катя. Беззубое слово прилипло к новенькой однокласснице и присохло, как остатки гречки присыхают к тарелке, которую не помыли после еды.

Никто и не понимал толком, почему Старуха. Но слово подхватили, понесли на руках по школьным коридорам — не как победителя, а как грязную тряпку. Как вирус ОРВИ, изо рта в рот. Чихнул один — через неделю чихают десять».

«Эмиль из Лённеберги, двое из ларца, гости из будущего, черт из табакерки. А семья Саратовых — из небольшого городка, над которым в ту минуту стояла ночь, большая и холодная, и где‑то в ее темноте, на дальней улице, медленно шли цыганины, уходя прочь.

Впереди шел старый цыганин в черной одежде, за ним еще несколько, потом все остальные, за ними шагал мальчик, а за мальчиком, то отставая, то приближаясь, прыгая с лапки на лапку и оглядываясь, шла маленькая птица с глазами цвета арбузных семечек.

И больше — никого».