Винные сосцы, последние содрогания и язвы лобызаний: секс в произведениях русских классиков

Долгое время секс в русской литературе был запретной темой. Цензоры беспощадно вырезали места, которые казались им слишком откровенными. Работала и самоцензура — писатели либо обходили секс стороной, либо подавали его максимально иносказательно — столь невинно, что сегодня их произведения спокойно входят в школьную программу без каких‑либо купюр. Но их современники умели читать между строк, а потому понимали все, что до них хотел донести автор. И получали удовольствие от элегантных полунамеков и эвфемизмов.

Стоит оговориться, что уже в начале XVIII века существовал целый пласт откровенно эротических произведений — неподцензурное творчество Ивана Баркова и другие схожие по тематике вещи. Однако они не считались серьезной литературой, официально не публиковались и распространялись исключительно в рукописях.

Положение стало меняться к концу столетия. Автор «Бедной Лизы» Николай Карамзин не мог обойти стороной близкие отношения между полами. Все же чувственность была краеугольным камнем популяризованного им сентиментализма, и было бы странно, если бы все страсти между влюбленными ограничивались целомудренными прогулками за ручку. А уж пылкое и отнюдь не платоническое влечение молодой крестьянки Лизы к прекрасному дворянину Эрасту, которое в итоге закончилось трагедией, так или иначе подразумевало секс. Который Карамзин описал с максимальным чувством такта.

После того, как Лиза «бросилась в объятья своего возлюбленного», ее «непорочности» «надлежало погибнуть». Но девушку это не пугало — ведь «мрак вечера питал желания». Ее ласки и поцелуи были настолько пламенными, что Эраст «трепетал» и ощущал «необыкновенное волнение в крови своей». И только проницательный автор горько сокрушался о потерянной невинности Лизы — знал, чем все закончится.

В дальнейшем чувственные сцены секса стали встречаться у русских авторов все чаще. Отчасти на это повлиял Карамзин, отчасти вошедшие в моду французские авторы «легкой поэзии», произведения которых были пронизаны эротикой. С их творчеством был хорошо знаком Александр Пушкин, превосходно знавший французский. Владел поэт и другими языками, поэтому мог в оригинале читать античных и итальянских авторов, которые тоже не пренебрегали откровенными сценами.

В юности Пушкин создал ряд шуточных хулиганских вещей, в которых чувствовалось влияние Баркова. Однако и в своих программных произведениях он не избегал эротики — правда, завуалированной. Уже в первой же написанной после окончания Лицея поэме «Руслан и Людмила» Пушкин создал несколько пикантных сцен. Их не понимают школьники, которым задают читать произведение, но прекрасно понимают их родители. Как и современники поэта — в ряде отзывов критики указывали на «безнравственность» и «неприличие» «Руслана и Людмилы». В итоге автору пришлось убрать из второго издания поэмы описание девушки, которая была одета «как наша прабабушка Ева» — то есть была голой.

Но откровенные сцены остались и в финальной версии. Первая брачная ночь Руслана и Людмилы была прервана Черномором в самый неподходящий момент — когда стихли «влюбленный шепот», «поцелуев сладкий звук» и ропот «последней робости» и супруг начал чувствовать «восторги». Взрослые читатели без пояснений поймут, какой же подлец Черномор.

Сопернику Руслана молодому хану Ратмиру повезло больше — в поисках Людмилы он наткнулся на замок, населенный прекрасными полунагими девушками. Они раздели и хана, заменив «железные доспехи брани» на «одежды неги», а потом пошли с ним в баню. Там Ратмир окончательно забыл о Людмиле — да и как не забыть в окружении толпы красавиц! В парилке парень «томился сладостным желаньем», «горел» и «таял сердцем». А ночью к нему пришла дева, которая прервала сон хана «лобзаньем страстным». О том, что было дальше, Пушкин не говорит, так как под его рукой умолкла «девственная лира». Но читателям и так все очевидно: Ратмир — счастливчик.

Немало откровенных моментов и в других произведениях поэта. Например, чувственная сцена из стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...», в которой «юная вакханка» стонет, кричит и извивается в объятиях лирического героя и с помощью «пылких ласк» и «язвы лобзаний» «торопит миг последних содроганий». Ай да Пушкин! Но согласитесь — это и правда красиво.

Его современник Иван Гончаров — известный как автор романа «Обломов» — был более скуп в описании сцен секса. Зато прелюдии к нему порой разворачивал на целые главы. В романе «Обрыв» главный герой — светский лев Борис Райский — зашел к своему университетскому товарищу Леонтию. Он не застал друга дома и случайно оказался наедине с его женой Ульяной, с которой Райского в молодости связывали интимные отношения. Женщина стала домогаться своего бывшего любовника — называла его «старым другом», напоминала о прежних «шалостях», обнимала за плечи и щипала за ухо.

Райский сопротивлялся и попытался уйти, однако Ульяна восприняла это как игру — отняла у него шляпу, заставив бегать за ней, а затем заперла дверь и спрятала ключ. Чтобы не слышать возражений бывшего любовника, она «затворила ему рот крепким и продолжительным поцелуем» и обдала «искрами глаз». Поняв, что ее ухищрения не действуют, и Райский не хочет предавать друга, Ульяна устроила истерику. У мужчины не осталось выбора — он бросился ее успокаивать. Уловка сработала — женщина поцеловала растерянного Райского, а тот, боясь, что приступ повторится, не стал сопротивляться. На этом Гончаров оставляет читателя додумывать, что же это была за «дружеская обязанность», которая впоследствии доставила его герою немало душевных терзаний.

Схожим образом описана и сцена свидания пассии Райского Веры с ее избранником вольнодумцем Марком. Сначала молодые люди долго спорили о том, что же такое любовь и какую ответственность должны нести партнеры друг перед другом. Девушка придерживалась традиционных взглядов на отношения — необходимость брака, венчания и супружеской верности. Марк же предлагал ей «прогрессивный» взгляд — свободную любовь.

Поняв, что они не сумеют договориться, Вера и Марк разошлись в разные стороны. Но в последний момент обернулись — этот прием придумали отнюдь не кинематографисты — после чего «поцелуй его зажал ее вопль». Марк поднял Веру на грудь и «как зверь, помчался в беседку, унося добычу». Что было дальше, читатель может понять по картине, которую увидел Райский — в беседке вместе с Верой «лежал, безмолвно торжествуя, Марк; на голове его покоилась ее нога». Явно не в шашки они там играли — но вся ответственность за домыслы лежит на совести интерпретатора.

Расширил границы дозволенного в русской литературе Александр Куприн. В повести «Яма» он подробно рассказал о жизни обитательниц публичных домов. Не обошлось и без откровенных описаний — в том числе нетрадиционных сексуальных практик, например, БДСМ. Именно так можно классифицировать отношения Симеона и Нюры. В моменты близости он выкручивал девушке руки, щипал за грудь и душил. «А то целует‑целует, да как куснет за губы, так кровь аж и брызнет», — поделилась воспоминаниями Нюра, добавив, что особое удовольствие Симеону доставляли ее слезы.

В повести «Суламифь» Куприн отошел от присущего ему реализма в сторону легенд и библейских мотивов. История любви царя Соломона и девочки‑простолюдинки описана в стиле восточных сказаний. Соломон покоряет сердце Суламифи витиеватыми комплиментами — сравнивает ее «сосцы» с вином, слюну — с «сотовым медом» и утверждает, что ее ноздри пахнут яблоками — хотя дело происходит в винограднике. Сексом они занялись во время следующей их встречи, однако автор не говорит о нем напрямую. Куприн не прибегнул к намекам, а, следуя сказочной традиции, сразу перенес читателя от поцелуев к смущенным словам девушки, что она «не уберегла свой виноградник». Однако несмотря на то, что сам секс толком не описан, жарким прелюдиям вполне можно поставить 10 сосцов из 10.

Но настоящей «сексуальной революцией» в русской литературе стал цикл нобелиата Ивана Бунина «Темные аллеи». Каждый рассказ — отдельная история о любви и страсти, большая часть которых закончилась трагически. Во многих из них есть откровенные сцены, которые критиковали современники автора — за «излишний натурализм». Писатель же Иван Шмелев и вовсе окрестил работу коллеги «паскудографией», а автора обвинил в «старческой похотливости». Бунин же считал «Темные аллеи» лучшим своим произведением.

В том, что многие современники писателя испытали культурный шок, нет ничего удивительного — он описал страсть предельно откровенно, не скатываясь при этом в пошлость. Возьмем, например, рассказ «Таня» о любви горничной к родственнику своей помещицы — красивому парню Петру. Некоторое время молодые люди флиртовали, не отваживаясь на большее — слишком людно было в доме. Но однажды Петр поехал вечером встречать Таню на станцию — и в дороге они остались одни. Он обнял девушку, та его поцеловала...

Предшественники Бунина на этом и остановились бы — быть может, оставив еще какой‑нибудь туманный намек. Но нобелиату такой полуправды жизни было недостаточно, и он порадовал читателей подробностями. Петр остановил лошадь, бросил свою чуйку — длинный кафтан — на землю и потянул Таню за рукав. Та все поняла и с «быстрой заботливостью подняв весь свой заветный наряд, новое платье и юбку, ощупью легла на чуйку», отдав Петру и тело, и душу.

Особое внимание уделял Бунин описанию красоты женского тела, которую его предшественники стыдливо заворачивали в сонм экивоков. Так, в рассказе «Галя Ганская» он подробно остановился на «млечности приподнятых корсетом грудей с алыми торчащими сосками». Да, от таких картин жарко станет даже в библиотеке.

Стоит отметить, что писатель работал над циклом во время Второй мировой войны в оккупированной фашистами Франции. В то время он жил в постоянной тревоге за себя и своих близких. Во‑первых, Бунин был русским, во‑вторых, он отказался сотрудничать с коллаборационистами, в‑третьих — укрывал в своем доме евреев. И в этой обстановке ему удалось создать невероятно чувственные произведения. За это Бунин сравнивал себя с итальянским писателем Джованни Боккаччо, который работал над «Декамероном» во время эпидемии чумы. Он тоже знал толк в постельных сценах — его книга вдохновила многих русских классиков.

Советские же писатели вернулись к опыту своих предшественников времен классицизма — откровенные сцены стали заменяться намеками разной степени изящности, которые, тем не менее, легко понимали читатели. Окончательно секс в русскую литературу вернулся лишь после распада СССР — теперь постельными сценами разной степени откровенности никого не удивишь.