Секс в книгах отечественных классиков

Долгое время секс в литературе был запретной темой. Эротика в книгах беспощадно вырезалась цензорами. Работала и самоцензура — тема секса писателями либо стыдливо замалчивалась, либо подавалась максимально иносказательно. В последнем особенно преуспели русские классики — эротические сцены в книгах выглядели столь невинно, что сегодня эти произведения входят в школьную программу без каких‑либо купюр. Однако их современники умели читать между строк, а потому понимали все, что до них хотел донести автор. И получали удовольствие от элегантных полунамеков и эвфемизмов.

Стоит оговориться, что ко второй половине XVIII века в русской литературе сформировался целый пласт откровенно эротических произведений — например, сборник «срамных сочинений» «Девичья игрушка», который подготовил поэт Иван Барков, поэма «Лука Мудищев», которую приписывают ему же, и другие схожие по тематике вещи. Они не считались серьезной литературой, официально не публиковались и распространялись исключительно в рукописях. Однако «барковщина» полюбилась и читателям, и поэтам следующего поколения — к творчеству своего предшественника обращались такие видные авторы, как Константин Батюшков, Николай Карамзин и Александр Пушкин. Последнему приписывают нецензурную поэму «Тень Баркова».

Как бы то ни было, сексуальная революция в русской литературе произошла, и к концу XVIII столетия авторы уже решались добавлять в свои произведения намеки на секс. В повести «Бедная Лиза» Карамзин не стал обходить стороной близкие отношения между полами — все же популяризованное им направление сентиментализм предполагало некую чувственность. Было бы странно, если бы все страсти между влюбленными ограничивались целомудренными прогулками за ручку. И совершенно определенно пылкое и отнюдь не платоническое чувство молодой крестьянки Лизы к прекрасному дворянину Эрасту, которое в итоге закончилось трагедией, так или иначе подразумевало секс. Который Карамзин описал с максимальным чувством такта.

После того, как Лиза «бросилась в объятья своего возлюбленного», ее «непорочности» «надлежало погибнуть». Но девушку это не пугало — ведь «мрак вечера питал желания». Ее ласки и поцелуи были настолько пламенными, что Эраст «трепетал» и ощущал «необыкновенное волнение в крови своей». И только проницательный автор горько сокрушался о потерянной невинности Лизы — чувствовал, чем все закончится.

В дальнейшем художественные эротические сцены стали встречаться у русских авторов все чаще. Отчасти на это повлиял Карамзин, отчасти — вошедшие в моду французские авторы «легкой поэзии», произведения которых были пронизаны эротикой. С их творчеством был хорошо знаком Пушкин, превосходно знавший французский. Владел поэт и другими языками, поэтому мог в оригинале читать античных и итальянских авторов, которые тоже не пренебрегали откровенными сценами.

В юности Пушкин создавал пошлые стихотворения, в которых чувствовалось влияние Баркова. Однако и в своих программных произведениях солнце русской поэзии не избегало эротики — правда, завуалированной. В первую же написанную после окончания Царскосельского лицея поэму — «Руслан и Людмила» — Пушкин включил пикантные сцены. Их не понимают школьники, которым задают читать произведение, но прекрасно понимают их родители. Как и современники поэта — в ряде отзывов критики указывали на «безнравственность» и «неприличие» «Руслана и Людмилы». В итоге автору пришлось убрать из второго издания поэмы некоторые фрагменты — например, описание девушки, которая была одета «как наша прабабушка Ева» — то есть была голой.

Но откровенные эротические сцены остались и в финальной версии. Первая брачная ночь Руслана и Людмилы была прервана Черномором в самый неподходящий момент — когда стихли «влюбленный шепот», «поцелуев сладкий звук», ропот «последней робости», и супруг начал чувствовать «восторги». Взрослые читатели без пояснений поймут, какой же подлец Черномор.

Сопернику Руслана молодому хану Ратмиру повезло больше — в поисках Людмилы он наткнулся на замок, который населяли прекрасные полуобнаженные девушки. Они раздели и хана, заменив «железные доспехи брани» на «одежды неги», а потом пошли с ним в баню. Там Ратмир окончательно забыл о Людмиле — да и как не забыть в окружении толпы красавиц! В парилке парень «томился сладостным желаньем», «горел» и «таял сердцем». А ночью к нему пришла дева, которая прервала сон хана «лобзаньем страстным». О том, что было дальше, Пушкин не говорит, так как под его рукой умолкла «девственная лира». Но читателям и так все ясно: Ратмир — счастливчик.

Есть откровенные моменты и в других произведениях поэта. Например, чувственная сцена секса из стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...», в которой «юная вакханка» стонет, кричит и извивается в объятиях лирического героя и с помощью «пылких ласк» и «язвы лобзаний» «торопит миг последних содроганий». Ай да Пушкин! Но согласитесь — это и правда красиво.

Его современник Иван Гончаров — известный как автор романа «Обломов» — был более скуп в описании плотской любви. Зато прелюдии к сексу порой разворачивал на целые главы. В романе «Обрыв» главный герой — светский лев Борис Райский — зашел к своему университетскому товарищу Леонтию. Он не застал друга дома и случайно оказался наедине с его женой Ульяной, с которой Райского в молодости связывали интимные отношения. Женщина стала домогаться своего бывшего любовника — называла его «старым другом», напоминала о прежних «шалостях», обнимала за плечи и щипала за ухо.

Райский сопротивлялся и пытался уйти. Однако Ульяна решила, что это сексуальная ролевая игра — отняла у него шляпу, заставив бегать за ней, а затем заперла дверь и спрятала ключ. Чтобы не слышать возражений бывшего любовника, она «затворила ему рот крепким и продолжительным поцелуем» и обдала «искрами глаз». Поняв, что ее ухищрения не действуют, и Райский не хочет предавать друга, Ульяна устроила истерику. У мужчины не осталось выбора — он бросился ее успокаивать. Уловка сработала — женщина поцеловала растерянного Райского, а тот, испугавшись, что приступ повторится, не стал сопротивляться. На этом Гончаров оставляет читателя додумывать, что же это была за «дружеская обязанность», которая впоследствии доставила его герою немало душевных терзаний.

Схожим образом описана и сцена свидания пассии Райского Веры с ее избранником вольнодумцем Марком. Сначала молодые люди долго спорили о том, что же такое любовь и какую ответственность партнеры должны нести друг перед другом. Девушка придерживалась традиционных взглядов на отношения — обосновывала необходимость брака, венчания и супружеской верности. Идеалом же Марка была свободная любовь без обязательств.

Поняв, что они не сумеют договориться, Вера и Марк разошлись в разные стороны. Но в последний момент обернулись — этот прием придумали отнюдь не кинематографисты — после чего «поцелуй его зажал ее вопль». Марк поднял Веру и «как зверь, помчался в беседку, унося добычу». Что было дальше, читатель может понять по картине, которую увидел Райский — в беседке вместе с Верой «лежал, безмолвно торжествуя, Марк; на голове его покоилась ее нога». Чем они там занимались, догадаться несложно — но вся ответственность за домыслы лежит на совести интерпретатора.

Витиевато высказывался о сексе и Лев Толстой. Классик хорошо разбирался в вопросе — все же у него было 13 детей — но не особо хотел делиться своими знаниями с другими. Если внимательно прочитать его произведения, может сложиться ощущение, что Толстой считал секс чем‑то греховным, но достойным изучения. Особенно его интересовали супружеские измены — этой теме посвящены такие произведения, как повесть «Крейцерова соната», которая была запрещена российскими и американскими цензорами, и роман «Анна Каренина». В последнем Толстой сравнил адюльтер с убийством, а страсть Вронского — с озлоблением: тот бросался на тело Карениной и покрывал поцелуями ее лицо и плечи так, будто бы тащил и резал его. Хорошо Толстой не стал расписывать эту сцену дальше поцелуев — цензоров по обе стороны океана мог бы хватить сердечный приступ.

Расширил границы дозволенного в русской литературе Александр Куприн. В повести «Яма» он подробно рассказал о жизни обитательниц публичных домов. Не обошлось и без откровенных описаний. В их числе — нетрадиционные практики, например, своеобразный БДСМ. Проститутка Нюра рассказывала подругам, что один из ее клиентов любил выкручивать ей руки, щипать за грудь и душить. «А то целует‑целует, да как куснет за губы, так кровь аж и брызнет», — поделилась воспоминаниями Нюра, добавив, что особое удовольствие клиенту доставляли ее слезы.

В повести «Суламифь» Куприн отошел от присущего ему реализма в сторону легенд и библейских мотивов. История любви царя Соломона и девочки‑простолюдинки описана в стиле восточных сказаний. Соломон покоряет сердце Суламифи витиеватыми комплиментами — сравнивает ее «сосцы» с вином, слюну — с «сотовым медом» и утверждает, что ее ноздри пахнут яблоками — хотя дело происходит в винограднике. К сексу они перешли во время второй их встречи, однако автор не говорит о нем напрямую. Куприн не стал прибегать к намекам, а, следуя сказочной традиции, сразу перенес читателя от поцелуев к смущенным словам девушки, что она «не уберегла свой виноградник». Однако несмотря на то, что сам секс толком не описан, жарким прелюдиям вполне можно поставить 10 сосцов из 10.

Полностью перевернул представление о сексе в русской литературе друг Куприна — будущий обладатель Нобелевской премии Иван Бунин. Его цикл «Темные аллеи» состоял из рассказов о любви и страсти, большая часть которых закончилась трагически. Во многих из них есть откровенные сцены, которые современники автора критиковали за «излишний натурализм». Писатель же Иван Шмелев и вовсе окрестил работу коллеги «паскудографией», а его самого обвинил в «старческой похотливости». Бунин же считал «Темные аллеи» лучшим своим произведением.

В том, что многие современники писателя испытали культурный шок, нет ничего удивительного — он описал страсть предельно откровенно. Однако в пошлость Бунин все же не скатился. Возьмем, например, его рассказ «Таня» о любви горничной к родственнику своей помещицы — красивому парню Петру. Некоторое время молодые люди флиртовали, не отваживаясь на большее — слишком уж людно было в доме. Но однажды Петр поехал вечером встречать Таню на станцию — и в дороге они остались одни. Он обнял девушку, та его поцеловала...

Предшественники Бунина на этом и остановились бы — быть может, оставив еще какой‑нибудь туманный намек. Но нобелиату такой полуправды жизни было недостаточно, и он порадовал читателей подробностями. Петр остановил лошадь, бросил свою чуйку — длинный кафтан — на землю и потянул Таню за рукав. Та все поняла и с «быстрой заботливостью подняв весь свой заветный наряд, новое платье и юбку, ощупью легла на чуйку», отдав Петру и тело — «теперь уже полную собственность его» — и душу.

Особое внимание уделял Бунин описанию красоты женского тела, которую его предшественники стыдливо заворачивали в сонм экивоков. Так, в рассказе «Галя Ганская» он подробно остановился на «млечности приподнятых корсетом грудей с алыми торчащими сосками». Да, от таких картин жарко станет даже в библиотеке.

Стоит отметить, что писатель работал над циклом «Темные аллеи» во время Второй мировой войны в оккупированной фашистами Франции. В то время он жил в постоянной тревоге за себя и своих близких. Во‑первых, Бунин был русским, во‑вторых, он отказался сотрудничать с коллаборационистами, в‑третьих — укрывал в своем доме евреев. И в этой обстановке ему удалось создать невероятно чувственные произведения. За это Бунин сравнивал себя с итальянским писателем Джованни Боккаччо, который работал над «Декамероном» во время эпидемии чумы. Итальянец тоже знал толк в постельных сценах — его книга стала примером для многих русских классиков.

Именно Бунин вдохновил последующие поколения русских писателей на более чувственное и осмысленное изображение секса в своих произведениях. Об изменениях в описании секса в русской литературе второй половины XX века мы расскажем в следующей статье.