«Рождение книги»: «Золотой воскресник» Марины Москвиной

В новом выпуске рубрики «Рождение книги» — «Золотой воскресник» Марины Москвиной. Юрий Никулин, Слава Полунин, Тонино Гуэрра, Виктор Чижиков, Дина Рубина, художники, издатели, музыканты, актеры, странствующие менестрели — все они виновники смешных, странных и грустных случаев, которые, как драгоценности, много лет собирала Марина Москвина. Блюзовый драйв этой книги приглашает превыше всего ценить жизнь — ведь другой, лучше этой, уже не будет.

— Как родилась идея вашей книги, что служило отправной точкой или импульсом к ее написанию?

Марина Москвина: Эта книга сочинялась не один или два года, а всю жизнь — много лет я собирала, как драгоценности, складывала в шкатулку памяти удивительные, странные, смешные и печальные случи из своей и, получается, нашей общей жизни — там и притчи, и анекдоты, какие‑то фразы, подхваченные на лету... Кто‑то даже спросил насмешливо: наш новый Розанов? Куда там! Просто мне хочется, чтобы она была немножко похожа на «Соло на ундервуде» Довлатова или «Случаи» Хармса. Или мою «Танец мотыльков над сухой землей» — но гораздо обширней и многолюдней. Роман длинною в жизнь, разбитый вдребезги, роман в эпизодах — короче, роман с жизнью! Я иду, как лунатик, ожидая хотя бы слабого знака или зова. Каждое мгновение окликает нас, каждый момент бытия имеет свою ценность, каждое услышанное слово — вес и аромат. Как я люблю проходные реплики, мелькающие в толпе лица, движущиеся на эскалаторе фигуры для меня упоительный и непревзойденный театр. Мешки! Вы не поверите: мешки рукописных книг — мои наблюдения за этим миром.

— Что было сложнее: начать писать книгу — или продолжать?

— Эта книга безбрежный океан, у нее нет начала и конца. Она, как вечно новые мехи, которые я собираюсь наполнять вином, пока мне интересно жить. В любом месте открывай и читай. Давно когда‑то Боря Минаев сказал: «Москвина — это кратчайший путь от серьезного до смешного». Наверно, этот путь и привел меня на феерический «Золотой воскресник», где всеобщий любимец Резо Габриадзе, поэт Тонино Гуэрра, Слава Полунин и Юрий Никулин, художники Сергей Бархин и Виктор Чижиков, легендарные актеры, писатели Андрей Битов и Дина Рубина, Юрий Коваль, Рина Зеленая, Георгий Бурков, издатели, музыканты... Близкие мои родные люди и случайные прохожие, мошенники и просветленные пируют, размышляют, беседуют и пишут письма, ссорятся и путешествуют, философствуют и хулиганят.

«— И напиши обо всех с юмором, — сказал художник Леонид Тишков.

— Но многих уже нет...

— Тогда напиши с юмором о тех, которые, как нам кажется, есть, хотя их нет, и без юмора о тех, которых, как нам кажется, нет, хотя они есть...»

— Вы писали книгу, опираясь на заранее подготовленный план — или больше следовали за воображением?

— Не то, что план, я выстраивала ее, интуитивно опираясь на законы музыкальной композиции или многофигурного живописного полотна, следуя мелодии, ритму и поэзии. Все вокруг буквально кричит о том, что мир безумен и трагичен, но он и поэтичен, в нем происходят ужасные вещи, но им невозможно не любоваться. В результате получился нерасторжимый сплав фарса и драмы, лирики и черного юмора. Многие истории представлялись мне чуть ли не стихотворением, оттого так органично посверкивают среди прозаических текстов «хокку» Сергея Седова:

«Когда‑то
Я хотел спасти этот мир
Но присмотревшись...»

Я счастлива, что великий джазмен Владимир Тарасов назвал «Золотой воскресник» «абсолютно музыкальной композицией». А я в этом убедилась, когда записывала аудиокнигу, которую не удалось озвучить даже моей любимой актрисе, заслуженной артистке: «Марин, текст — живой как ртуть, он ускользает от меня», — она пожаловалась. И я поняла, что прочитать его смогу только сама — он должен быть «сыгран», как блюз. Иначе никак.

— Как был организован процесс вашей литературной работы? Есть ли у вас особые «писательские ритуалы»?

Процесс был такой — из ящиков столов, из всех щелей повылезли бумажки и записки, блокнотики, тетрадки, дневники, исписанные вдоль и поперек столь мелким почерком, что пройди немного лет, и я бы не смогла разобрать, что я там такое настрочила впопыхах — порой впотьмах, в дороге, в электричке, в самолете, в отчаянии, в неуемной радости, бессонной ночью или на рассвете, беседуя о том о сём с каким‑нибудь чудесным человеком или с любовью наблюдая за ним издалека:

«На книжной ярмарке в Праге Андрей Битов участвует в круглом столе.

Вдруг какая‑то суматоха, в русском павильоне появляется президент Чехии со свитой, фотокоры, вспышки, телохранители... Кто‑то хватает книгу Битова, зовут Андрея Георгиевича, он выходит, его представляют президенту, просят сделать дарственную надпись.

Битов берет ручку, открывает книгу и спрашивает Вацлава Клауса:

— Как Вас зовут, мой друг?

Тот отвечает:

— Вацлав...»

— Что вас в работе увлекало и захватывало больше всего?

— Пьянящее писательское счастье и свобода: возможность плавать в разных слоях языка — от самого высокого до низкого. Как говорил поэт Мацуо Басё, предлагая ученикам «Банановой хижины» отыскивать истину в повседневности: «воспарив душой, следует ощущать стопами землю»,

«Коля Шаров — орнитолог. Я написала о нем колонку в газете „Московская правда“ и назвала ее „Птицы в городе“. Случилось так, что Николаю пришлось забежать в общественный туалет.

— И представляешь? — он взволнованно говорил. — На гвозде болтается лишь один клок газеты с твоей статьей — про меня. Я просто не знал — на что решиться!..»

— Читали ли вы книги других авторов, когда работали над своей? Если да, то какие?

—Я с удовольствием читала книги, подаренные мне моими героями, начиная с дарственных надписей, в которых столько тепла и любви. На своей книге «Русский Эрос» философ Георгий Гачев написал: «Оставляю Русский Эрос в компании Марины Москвиной — вместо себя». Роскошнейшую книгу «Ламповая копоть» художника Сергея Бархина с пронзительным приветом: «Самым любимым и дорогим Марине и Лёне‑Леонидасу на память о наших годах...». «Марррине und Лённе» начертал Резо на книге «Театр Резо Габриадзе» — о кукольном театре, о жизни и о любви, что за радость прижать ее к груди! Воспоминания Федерико Феллини, записные книжки Чехова, «И была жизнь...» — дневники самодеятельного художника Ивана Егоровича Селиванова, «Монохроники» Юрия Коваля... «Пятое измерение» Андрея Битова... Не перечислишь всё, что само подплывает к моему рабочему столу — это отдельный захватывающий сюжет! А по вечерам читаю биографию Довлатова, с блеском рассказанную Валерием Поповым. Я никогда не видела Довлатова, но столько о нем слышала, что он стал полноправным участником «Золотого воскресника».

«Юрий Норштейн:

— Марина вобрала в себя лучших мужчин эпохи...»

— Как складывалось взаимодействие с редактором книги?

— Когда‑то моя дорогая Вера Копылова публиковала в отделе культуры МК великолепные полосные интервью! Ей посчастливилось поговорить с самим Сашей Соколовым, автором «Школы для дураков», которую я знаю наизусть. Примерно в это время она сделала со мной интервью и назвала его «Писатель солнечной породы». Спустя десять лет мы неожиданно встретились в «Редакции Елены Шубиной», Верочка редактировала мой роман «Три стороны камня», и я послала ей рукопись «Золотого воскресника»... «Уже смеюсь!» — написала она мне через пять минут. Целый год, не поднимая головы, Вера возилась с необъятной чередой персонажей, ситуаций, портретов, реплик... А надо сказать, у нее отличное чувство юмора, я ей полностью доверилась... А уж когда она что‑то пересказывала и заливалась смехом — это было счастье. Один из ее любимцев:

«— Однажды я увидела в магазине давно пропавшее с прилавков издание „Высокой воды венецианцев“, — рассказывает Дина Рубина. — Я взяла книжки, подхожу к кассе и спрашиваю: „Скажите, пожалуйста, если я заберу все три, мне будет скидка?“ — „Нет“, — ответила продавщица. „Но это моя книга...“ А она: „Вот когда заплатите — тогда будет ваша!“»

— Какую из редакторских правок вам было сложнее всего принять?

— Я с трепетом отношусь к редакторской правке. Если ты сонастроен, то прислушиваешься к каждому слову. Единственное, Вера не могла понять, что смешного в этой миниатюре — дело происходит в Гаване:

«Позвала Эдуарда Николаевича Успенского любоваться вечерним океаном.

— Может, искупаемся? — говорю.

— Я, пожалуй, не буду, — сказал Успенский, поглядывая на огромные валы, которые обрушивались на цементные заграждения, грозя разнести их вдребезги. — Но если хочешь, я подержу твою сумочку...»

Вера спрашивала:

«Марин, а что — у вас была какая‑то особенная сумочка?»

— Как придумывалась обложка для книги? Долго ли ее выбирали?

— С обложками небесной красоты у нас уже вырисовывается целая серия! Художник Леонид Тишков делится со мной своими музейными живописью и акварелями. Разрешение на использования его картины для книги «Вальсирующая» пришлось испрашивать в Екатеринбургском художественном музее! Впрочем, рисовать иллюстрации к моим текстам и обложкам Леонид Тишков всегда считал своим супружеским долгом. Для книги «Золотой воскресник» он специально создал эту поэтичную акварель и назвал ее: «Ночной путник и женщина‑птица». А гений книжного дизайна художник Андрей Бондаренко уже вершит композицию, сочетает картину и шрифт, приводит все в божеский вид...

— Что вы чувствуете теперь, когда книга уже вышла и ждет своего читателя?

— Французский поэт‑символист Тристан Корбьер написал такие строки об этом сносящем крышу моменте в жизни писателя:

"Место, пожалуйста! Провинциалы
Парижа и парижане
Из Каркассона!
А ты, моя книга, на выход!
Пусть женщина
Будет страницы твои загибать.
Педант
Пусть в угол поставит тебя.
Больной
Пусть тебе улыбнется.
...Иди, моя книга, и не
возвращайся ко мне"./p>