Пятничные чтения: «Первенцы»

Закончилась затяжная война между Берстонью и Хаггедой, но настал ли мир на пропитанной кровью земле?

Судьба юной госпожи Итки кажется предрешенной — ей отведена определенная и не особенно значительная роль в грядущем переделе власти. Однако прошлое вдруг напоминает о себе, расшатывая хрупкое равновесие, и перед героиней открываются новые опасные пути.

Дороги назад нет: ступая по кровавым следам отцов, детям предстоит исправить чужие ошибки и многому научиться на собственных.

До памятной трапезы в Кирте оставалось десять дней. Марко Ройда отсчитывал их с нетерпением: надеялся, что потом, когда дух брата найдет покой, он наконец‑то сможет поспать.

С самого возвращения Гельмут преследовал его во тьме. На войне он забыл, что значит видеть сны, и даже этот неясный, зыбкий силуэт заставлял Марко просыпаться в поту. Он страшно злился на брата — за то, что тот умер, не дождавшись победы над Хаггедой, а теперь и за то, что не давал спать. Но этим утром Марко ощущал скорее растерянность, чем раздражение, потому что Гельмут вдруг заговорил.

Господин Ройда, еще не привыкший к этому статусу, позавтракал яйцами с зеленью, сидя во главе пустого круглого стола, как повелось при брате, любившем подчеркивать собственное одиночество, и направился во внутренний двор. Широкую крутую лестницу, по которой всего полгода назад ходил Гельмут, казалось, не мыли уже давным-давно, а Марко не терпел беспорядка в доме — этого ему с лихвой хватило на полях сражений.

— Свида! — крикнул он, оказавшись во дворе замка.

Управляющий Кирты, лысеющий, но еще не дряхлый мужчина с вывернутой от рождения стопой, возник будто из‑под земли.

— Чем могу, господин?

— Я хочу ходить по лестнице, не опасаясь наступить в кучу крысиного дерьма.

Свида поклонился и исчез даже быстрее, чем появился, чтобы выполнить пожелание хозяина, — Марко никогда не понимал, как он так бегает с этим увечьем.

Управляющий с самого приезда не оставлял Ройду в покое: после него владение некому наследовать. Марко не хотел с этим разбираться, по крайней мере, не прямо сейчас, когда у него в руках находилось разваливающееся хозяйство, о чем без обиняков сообщил старику. Свида не унимался: мол, после памятной трапезы необходимо устроить смотрины и подобрать хорошую, здоровую невесту, чтобы к следующему году родила ребенка. «К чему такая спешка? — мрачно спрашивал Ройда. — Опасаешься, что и меня вдруг хватит удар?» Старик молча отводил глаза, Марко отсылал его прочь. Спустя время все повторялось вновь.

Погано от такого на душе.

В воздухе летала мерзкая пыль: Ройда откашлялся и сплюнул. На том месте, где только что стоял управляющий, оказался конюшонок Гашек, несущий в руках охапку высушенного сена. Марко поморщился, когда мальчишка опустил голову и пробормотал приветствие, — слишком живо возник в памяти образ покойного брата.

«Взгляни на меня, — велел этой ночью Гельмут. — Взгляни на меня, ты, Марко, могучий Крушитель Черепов».

Ему пришлось последовать за Гашеком, потому как они оба направлялись в конюшни. Гельмутов Ворон, бойкий шестилетка, за которого, как пожаловался Свида, отдали чрезмерную сумму денег, будто почуял невысказанные намерения Марко и довольно фыркнул. Ройда не понимал, что особенного в этом коне, кроме имени — Ворон сиял белизной, как свежевыпавший снег.

Свида не мог сказать, кто и почему так назвал жеребца — продавец или сам Гельмут, — но это и не имело значения. Гашек суетился вокруг, изредка поднимая на господина перепуганный взгляд, и иногда замирал с приоткрытым ртом, будто хотел о чем‑то спросить. Марко, делая вид, что не замечает мальчишку, сам оседлал Ворона и хотел уже уезжать, как вдруг за его спиной женский голосок промурлыкал:

— Доброе утро, господин Марко.

Он не обернулся, и так зная, что увидит Лянку, прачку, которая больше всех радовалась его возвращению. Чтото непонятное стало с приятной девчонкой, какой Ройда помнил ее в детстве: в прежде пустых и светлых глазах теперь будто беспрерывно тлели угли. По всей видимости, она вынашивала план по его обольщению или подобную глупость, на которую Марко не собирался тратить времени.

— Здравствуй, Лянка. Я уезжаю в поля.

— Не смею вас задерживать. Я только хотела узнать, не нужно ли что‑нибудь постирать.

— Спроси Свиду, — вскочив в седло, ответил Марко, не слишком довольный необходимостью проговаривать очевидные вещи вслух.

Но Лянка не сдавалась.

— А правда, что вы, господин... — протянула она, мягко прикоснувшись к его сапогу. — Там, на войне... Болтают разное...

— Кто болтает и где их найти?

Вопросы сразу иссякли. Лянка, конечно, прежде не общалась с мужчинами, вернувшимися из похода, и не могла знать, что вернейший способ отвратить такого от себя — этим вот кошачьим тоном спросить что‑нибудь о войне. Гашек предусмотрительно открыл ворота и встал возле них столбом, провожая выезжающего Марко все тем же дурацким взглядом. Ударив Ворона пятками, Ройда покинул внешние стены замка и пустил коня галопом.

В полях Марко провел почти целый день: на них кипела жизнь. По возвращении он без промедления принялся восстанавливать хозяйство, которое совершенно запустил Гельмут. Оплачивая труд батраков деньгами, привезенными из Хаггеды, он обеспечил посевы и мог надеяться на неплохой урожай. Люди благодарили господина Ройду за возможность честно потрудиться: его соседи, Ольшанские, самые крупные землевладельцы в округе, уже давно ничего не обрабатывали. Осмотрев поля и доехав почти до самой границы владения, Марко остановился, слез с коня и ненадолго отпустил его попастись. Теперь нужно подумать.

Последний сон, болезненно бледный Гельмут, произносящий странные слова, поведение конюшонка и подозрительная озабоченность Свиды не давали покоя. Марко вытащил из‑за пазухи помятое письмо — причину возвращения домой. Там сообщалось о кончине

Гельмута и о том, что ему наследует младший брат, поскольку законных детей господин не оставил. Марко выучил это письмо наизусть и чаще всего вспоминал указание на причину смерти: «Господина хватил удар». Каждый раз, думая об этих словах, он все сильнее сомневался в их правдивости. Что‑то здесь неладно.

Ворон ворчливо пыхтел поодаль, отгоняя назойливых мух.

Марко наконец решился.

Вернувшись в Кирту, он подождал до темноты и снова пошел на конюшню. Конь Гельмута вскинул голову, увидев нового хозяина, но не издал ни звука. И к лучшему: Марко пришел не за Вороном, а привлекать к себе внимание не стоило. Даже калитка у ворот замка не скрипнула, когда Ройда ее открывал. Ночь будто встала на его сторону.

Поля и рощи завораживали бескрайним мрачным спокойствием. Где‑то надрывно выла собака, пока ее, вероятно, не пнул под ребра хозяин. Марко перешагнул глубокую лужу, бледно и грязно отражающую лунный свет.

Ройда вдруг вспомнил одного случайного спутника, с которым трясся в повозке до полевой лечебницы. Парню было не больше пятнадцати, без обеих ног по колено — сказали, что из‑за хаггедской боевой колесницы. Раненому дали тряпицу и его собственный шлем — очистить от пятен и пыли. Мальчишка тер, почти не останавливаясь, в течение всего пути — а добирались они вечер, ночь и целое утро. Перед тем как провалиться в сон, Марко видел, что в блестящей поверхности новенького шлема отражается свет, а раненый чему‑то улыбается. «Он умер, — напомнил себе Ройда, — не доехал до лечебницы».

Луна, будто услышав его мысли, поблекла, но даже в темноте он разглядел в роще могильный холм.

Они положили Гельмута справа от отца. Холм еще не порос травой: беспокойный дух не давал ей взойти. Марко собирался попросить прощения, прежде чем опустить лопату, но так этого и не сделал. Брат еще не ушел насовсем и понял бы все без слов. Марко начал копать.

Почти сразу лопата уткнулась во что‑то твердое. Он стал работать аккуратнее, медленнее, постепенно подбираясь к завернутому в ткань телу. Увидев очертания головы, Марко выругался: саван оказался насквозь пропитан кровью. Бросив лопату, Ройда стряхнул последние комья земли руками и разорвал ткань, чтобы открыть то, что осталось от отвратительно мертвого лица Гельмута и его размозженного черепа.

«Открой глаза, — подумал Марко. — Проснись, брат, и объясни мне, какого хрена все вокруг лгут».

Он не знал, сколько просидел так, прислонившись спиной к отцовской могиле. Тишина стояла невыносимая, даже насекомых не слышно. Близился восход.