Прочти первым: «Школония»

Специально для посетителей нашего сайта мы публикуем эксклюзивный отрывок из нового романа молодежной писательницы Медины Мирай, автора бестселлеров «Воскресни за 40 дней», «Синтонимы» и «Река моих сожалений».

Глава 10

Прошла неделя.

Беседа с полицейским при участии педагога не дала им никаких результатов, пусть я и рассказал (написал) о «ШМИТе». Я хотел, чтобы преступники были наказаны, но если есть на свете справедливость, то это произойдет само собой.

Мои запоздалые показания отца не вернули бы и меня прежнего тоже. Они лишь порождали пелену сомнений. Теперь всю оставшуюся жизнь я буду оглядываться в ожидании увидеть пару безумных глаз главаря «ШМИТа» и горящую зажигалку в его руке.

Настя приходила ко мне каждый день, что меня изрядно удивляло. Приносила с собой книжки, каких я раньше не читал, а однажды занесла в палату ноутбук с сохраненными в нем мультиками. В общем, делала все, лишь бы отвлечь меня.

Но это ей не удавалось.

Я задумался над значением Насти в своей жизни. Хотел узнать о ней все: где она живет, как живет, есть ли у нее муж, чем она увлекается, чем занимается в свободное время.

А еще я кое‑что понял за эти дни. Мир — это не всегда то, что нас окружает. Миром может быть каждый человек. Для меня Настя стала маленьким миром. В нем было уютно и тепло, из него не хотелось выходить. Каждый раз, когда Настя поворачивалась спиной, прощалась и уходила до следующей встречи, этот мир исчезал. Дабы не чувствовать холода действительности, я зарывался в одеяло, зажимал каждую щель, чтобы не пропустить свет, и фантазировал, додумывал то, о чем страшился ее спросить.

Я боялся быть навязчивым и оттолкнуть ее от себя. Но еще больше боялся, что она будет это терпеть и натужно улыбаться. От этого было бы только больне: от осознания, что ты доставляешь человеку неудобства, а он их терпит.

Либо дорисовывай свой рисунок до конца, либо отправляй его в мусорную корзину. Нет смысла смотреть на этот набросок и думать: «Я бы мог дорисовать его». А потом откладывать его в долгий ящик, отчего он камнем ляжет на плечи.

Не легче ли просто выбросить его к чертям?

Я не решался рассказать ей о «ШМИТе» сам, но, похоже, она знала о них и без меня: скорее всего, следователь или педагог Елизавета‑как‑ее‑там ей наверняка все рассказали. Как я понял, Настя хорошо знакома с этой Елизаветой‑как‑ее‑там.

Мне казалось, «ШМИТ» следят за мной и, скажи я правду, перережут мне горло во сне. Но что еще страшнее — Анастасии и всем, кто знает об их виновности.

Одни люди исчезли из моей жизни, но новые не заставили себя ждать. Жизнь менялась, пусть и не по моей воле.

Не знаю, почему меня держали в больнице целую неделю. Обычно ведь мечтают избавиться от бесплатных пациентов, чтобы поскорее заселить того, у кого кошелек набит до отказа и кто готов положить пару крупных купюр в карманы врачей и медсестер. А здесь я, какой‑то мальчик, который денег, по сути, в руках никогда не держал.

Наступил восьмой день моего пребывания в больнице. В палату зашла Настя. Первое, что я заметил, — это отсутствие с ней книг, конфет и даже ноутбука. Только черная сумочка на цепочке. На ее лице не было привычного оптимизма, и хотя Настя зашла с улыбкой, она была неискренняя, будто этой широкой фальшивой улыбкой она старалась замаскировать плохое настроение.

— Здравствуй, Марк! — сказала Настя с порога.

Я кивнул.

Гостья мешкала. Только ступила пару шагов и остановилась примерно в метре от меня.

— Как спалось? — спросила она уверенно и искренне, но, поверьте, годы, проведенные с моей сиделкой, развили мое чутье.

Я закивал и улыбнулся.

— Вот и прекрасно, — с облегчением сказала она и села на стул. Я сидел на кровати, свесив ноги. — Марк, понимаешь... за дни, проведенные с тобой, я перестала относиться к тебе профессионально. С тобой мне не хотелось проявлять сдержанность, как с обычными пациентами, чьи родители платят мне за это деньги. С тобой я была искренна и честна. И благодаря этой связи и моей привязанности к тебе...

я буду навещать тебя в детском доме.

Детский. Дом.

Тюрьма — первое, что пришло мне в голову. Я неоднократно видел в новостях передачи о воспитателях, целые журналистские расследования о том, как они издеваются над детьми и даже над инвалидами. Их обидеть проще всего. А меня — так и подавно, ведь я не могу ходить и говорить.

Не убегу и ничего никому не скажу. Я буду в ловушке.

По спине пробежал холодок. От мысли, что скоро меня будет окружать общество незнакомых людей, множество миров, в каждом из которых можно утонуть, начала кружиться голова. Так сильно, что я едва не свалился на пол.

— Марк, — Настя заметила резкую смену моего настроения, — все хорошо. Я знаю воспитательниц в этом детском доме. Они все очень заботливые и хорошие женщины, все замужние и с детьми.

Настя нежно провела ладонью по моим волосам и спустила ее к щеке, большим пальцем стирая мокрую дорожку. Ее глаза сверкали от подступающих слез, губы были слегка приоткрыты, но зубы стиснуты, будто за ними она сдерживала бесконечные объяснения.

— Прости. Я не могу тебя забрать, малыш. Не могу, потому что... — она закусила губу, — потому что просто некуда. У меня однокомнатная квартира, в которой я живу с мамой. Сейчас она больна, и я за ней ухаживаю. Не хочу ограничивать тебя в свободе, держать где‑то в уголке комнаты и доставлять неудобства.

«Мне не так важно, где. Главное — быть с тобой».

— А там, в детском доме, у тебя будет раздолье, — неожиданно оптимистично заявила Настя. — Ты заведешь много друзей, вот увидишь! И, что главное, — она сбавила тон, — там ты найдешь таких же сильных детей, как ты сам.

Мрачный образ детского дома в моем сознании стал медленно растворяться, уступая место светлому месту с приветливыми и заботливыми воспитательницами и детьми, готовыми подружиться со мной. Я найду таких же прикованных к инвалидному креслу, как и я. Узнаю, как они становятся сильными. Буду среди своих.

Такая жизнь кажется заманчивой. Неужели это мое вознаграждение после всего перенесенного ужаса? Ведь после всего плохого обязательно должно прийти что‑то хорошее, и наоборот? Разве не это закон жизни? Но есть люди, которые живут по‑особенному: для кого‑то всегда приходит чтото плохое, а для кого‑то — хорошее. Но понятия у всех свои. Для кого‑то хорошее — это проснуться, не умерев во сне. Для кого‑то плохое — молоко на три рубля дороже, чем на прошлой неделе.

— Я понимаю, Марк, — говорила Настя, глядя куда‑то вниз, — тебе страшно, но каждый человек в жизни встает на новую ступень своего пути, и каждая такая ступень кому‑то дается легко, кому‑то — нет. А кто‑то вообще боится сделать этот шаг и потому долго стоит на месте. Порой очень долго. И жизнь таких людей всегда неблагополучна, потому что нет места и желания развиваться. Я знаю, ты привык к постоянству, но тебе придется двигаться вперед. Преодолей свой страх, и ты увидишь горизонты своих возможностей.

Эти слова вдохновляли меня. Постепенно вытравляли из души страх и пробуждали желание изменить себя. Выйти из клетки. Стать другим. Все было решено за меня, но и я это решение поддержал, кивая, улыбаясь и стирая слезы с щек.

— Ты молодец, Марк, — прошептала она и уверенней потрепала меня за волосы, вместе с тем хихикнув. — Я начну собирать твои вещи. На улице нас уже ждут. И, кстати, я купила тебе кресло. Говорят, очень крепкое и надежное. Думаю, тебе понравится.

Она вышла из палаты, а после вернулась уже с креслом, о котором я даже мечтать не мог. Оно было с мотором! Больше никаких кручений колес! Я ахнул от восхищения. Боже, сколько же она потратила? Неужели я настолько вошел в ее жизнь, что она готова дарить мне такие дорогие подарки?

— Давай, Марк. — Настя, широко улыбаясь, придвинула кресло к моей кровати и помогла сесть.