Прочти первым: «Как тебе такое, Iron Mask»

В новом романе «Как тебе такое, Iron Mask» Игоря Савельева «автор смог найти ракурс и язык, адекватные новым fake‑вызовам, хаосу кипения, политическому абсурду» (Ольга Славникова). Согласно сюжету, сын российского вице‑премьера, студент Кембриджа, возвращается по вызову отца в Москву и попадает в воронку госпереворота. Если б еще понять — кто сейчас у власти и как отсюда сбежать?

Публикуем отрывок из романа, в котором внимательный читатель сможет найти переклички с современной реальностью.

ПЕРЕВОД ИЗ THE GUARDIAN

«Интеллектуальные маневры перед катастрофой»

(...) Речь идет о Владилене Сурикатове, подзабытом в наше время архитекторе идеологии первых [Mr. P.]ских сроков. Блестяще эрудированный, тогда еще молодой человек широких политических и эстетических взглядов начинал карьеру в администрации Бориса Ельцина. Момент, когда к власти пришел «невзрачный кагэбэшник» с его не слишком интеллектуальной командой (микс из спецслужб и петербургской мэрии), стал звездным часом для Владилена Сурикатова. Новая команда ничего не понимала в идеологии. За эту подзабытую за девяностые годы сферу взялся Сурикатов — странный человек, шокировавший подчиненных постмодернизмом своего мышления.

Неслучайно многие политологи и литературные критики сравнивали Сурикатова с его ровесником и, по слухам, другом — писателем Виктором Олегиным, чьи романы определили интеллектуальное лицо России девяностых — двухтысячных годов, — лицо, мало знакомое Западу, потому что оно оказалось заслонено более привычным рылом «ястреба из Генштаба». Да, это не оговорка — литературные критики: в благополучные годы расцвета «[Mr. P.]ского Версаля» влиятельный Сурикатов подкармливал интеллигенцию романами, написанными под псевдонимом. Он же стал учредителем интеллектуальных глянцевых изданий, которые сделались таким же прибежищем прогрессивных писателей, как в Америке пятидесятых — Playboy.

Русская постмодернистская культура оказалась тесно связана с веществами, расширяющими сознание, — вероятно, это произросло из московской клубной традиции девяностых; неслучайно на символике синтетических веществ густо замешаны упомянутые романы Олегина. Обвинить Сурикатова — «видного государственного деятеля» (любимая в России формулировка, популярная еще во времена брежневского политбюро), бессменного замглавы администрации президента в том, что его идеи также навеяны наркотиками, никто не решался, но у элит было ощущение, что они слепо доверяются обкуренному шаману.

Впрочем, в первое [Mr. P.]ское десятилетие эта тактика оправдывала себя. Так появлялись проекты «суверенной демократии», маргинальных молодежных движений, официально якобы никак не связанных с властью (здесь Сурикатов творчески развил идею Мао о хунвейбинах), в дипломатии — проекты в диапазоне от «оси Москва — Берлин — Париж» (по счастью, Лондон так и не поддался обаянию тогдашнего «доброго [Mr. P.]а») до «мюнхенской речи». Лебединой песнью Сурикатова стала идея обожествления национального лидера, частное проявления сверхидеи Кремля, господствующей над умами чиновников почти весь XXI век: как продлить [Mr. P.]ское правление до бесконечности, и, по возможности, законно. Старожилы помнят, как в какой‑то момент сурикатовская команда начала носиться с идеей восхваления Рузвельта — хотя российская апологетика президента Америки выглядела абсурдной. Поняв, в чем дело, даже посольство США в Москве устранилось от участия в юбилейных конференциях. Секрет был прост: умело микшируя нюансы времен Второй мировой, идеологи продвигали идею, что даже в Америке, помешанной на конституционных процедурах, выборах и сменяемости власти, в кризисный момент сделали исключение для выдающегося лидера нации: он единственный из президентов оставался у власти четыре срока...

С временным уходом [Mr. P.]а в правительство начался закат постмодернистской сурикатовской эпохи. Причиной было то ли излишнее сближение креативного идеолога с премьером, которому [Mr. P.] никогда не доверял до конца, то ли внезапная проба самого Сурикатова на роль «ястреба»: якобы именно он стал автором сценария скрытого участия России в гражданской войне на Украине. Тактические успехи, в том числе очевидно удавшееся отвлечение россиян от нарастающих экономических проблем, не смогли затмить стратегического поражения этого геополитического проекта. А возможно, [Mr. P.] просто устал от Сурикатова, и удержание власти во втором десятилетии (ведь намечалось и третье) потребовало более действенных и грубых инструментов, чем витиеватые тактики интеллектуала, воспитанного на Джойсе.

Если не сверяться с «Википедией» (чего я намеренно не делаю), даже политолог и «кремлевед» не вспомнит точно, как сейчас называется должность Сурикатова, чем он занимается, в какой околовластной структуре и какие этапы проходило его падение с Олимпа. По старой кремлевской традиции опала начиналась постепенно: как у Ежова, сменившего пост главного сталинского палача на портфель министра водного транспорта (это издевательски назвали «повышением»); как у Жукова, после победы во Второй мировой отправленного

командовать войсками уральского региона; как у Молотова, дипломатическая карьера которого кончилась в МАГАТЭ.

Сурикатов оказался отстранен от реальной государственной политики, почти полностью выпал из публичного пространства, но продолжал существовать в каком‑то пыльном, темном, второстепенном кабинете, подобно тому как писатель Виктор Олегин живет инкогнито в некой московской квартире, которую никогда не покидает и ни с кем не выходит на связь. Сближение «сиамских близнецов» русского постмодернизма наконец состоялось.

Но в том, что происходит в Москве сегодня, очевидно чувствуется подзабытая сурикатовская рука. Очевидно и то, что чрезвычайный комитет силовиков, перехвативший власть у [Mr. P.]а, не сразу привлек опального Сурикатова к этому проекту. Иначе всё не началось бы так невнятно и бездарно, с расплывчатой риторикой о загадочной болезни первого лица и уходом от неудобных вопросов. Нет, в Кремле объявили бы, что [Mr. P.] вознесся, как Иисус. И сделали бы это так изящно, что все поверили бы. Даже Запад. Зная Владилена, я думаю, все было бы именно так.

Но ему пришлось работать с тем, что есть. В ситуации, когда кто‑то, как говорят в России, уже «наломал дров». Я думаю, делегация чрезвычайного правительства приехала в его заброшенный темный кабинет на третий или четвертый день этого бездарного путча. Они выпили водки и сказали: «Владилен, спасай ситуацию, ты умеешь это делать».

И Сурикатов филигранно показывает — как он умеет.

В том, что происходит сегодня на площадях Москвы, мне видится ремейк одного из излюбленных проектов Владилена Сурикатова конца двухтысячных годов (потому что в том десятилетии в обществе не существовало никакого запроса на оппозицию [Mr. P.]у: этим безнадежным делом занимались только откровенные маргиналы). Когда оппозиционные силы подняли голову, Сурикатов занялся тем, что в недобитой российской политологии получило название «спойлеры». Он создавал бесконечные клоны партий и движений, составлявших потенциальную угрозу [Mr. P.]ской власти. Началось с сонма фальшивых коммунистических и социалистических партий, которые размывали электорат все еще влиятельной КПРФ, продолжилось партиями демократического и центристского спектра. В российскую политическую культуру плотно вошла практика параллельных съездов партий‑двойников, шулерского перехвата инициативы на настоящих съездах настоящих партий, что получило

название «рейдерских захватов», и многого другого. В регионах подхватывали кураж Сурикатова и развивали его по‑своему: так, на местных выборах в бюллетенях появлялись полные тезки оппозиционных кандидатов.

Пока и Запад, и сами одураченные россияне радуются протесту на московских улицах, Сурикатов в запертом темном кабинете, вероятно, открывает победную бутылку хорошего брюта. Потому что мы наблюдаем торжество спойлеров и клонов. В то время как настоящее недовольство выражается на Манежной площади, к которой стянуты войска, бóльшую рекламу сознательно получают митинги‑двойники, баррикады‑двойники — например, самая популярная из них — возле Белого дома (правительства России). Чем больше параллельных баррикад, параллельной реальности, тем более размытыми оказываются требования гражданского общества. В идеале они представляют собой протест против незаконного захвата власти, на самом деле — уже невозможно понять, кто и на какой площади чего хочет. Кстати, в этом смысле активность требований «вернуть» законно избранного лидера, которую я отмечаю на этих митингах‑клонах, может быть тревожным сигналом для тех, кто еще надеется, что с [Mr. P.]ым все в порядке. Как реалист и циник, лишенный сантиментов, и как человек, несомненно обиженный на «предательство» [Mr. P.]а, Сурикатов лучше всех понимает, что хороший лев — это мертвый лев.

Будучи приверженцем демократических ценностей и считая, что власть в России немедленно должна быть передана парламенту до скорейшего проведения выборов, я тем не менее не могу не отметить, что Владилен Сурикатов все еще находится в прекрасной форме как креатор и творец смыслов. Возможно, именно он, а не безликие Степановы и Николаевы, мог бы выступить как «кандидат Кремля» (пока дезориентированного) на честных и прозрачных выборах. Разумеется, при условии, что народу России будет предоставлена правдивая информация о том, что он и другие кандидаты делали в период [Mr. P.]а. Мы видим, что интеллектуальный постмодерн Сурикатова в некотором роде все еще, как и десятилетие назад, есть единственный эффективный механизм для поддержания [Mr. P.]ского режима. Лишившись именно этого механизма режим начал радикализироваться и движется к своему краху. Я не оговорился, называя «[Mr. P.]ский режим» в настоящем времени: эта та же «расширительная инерция», которая позволяет нам говорить о «брежневской геронтократии» про 1983–1984 годы, когда сам Леонид Брежнев был уже мертв.

Я бы хотел обсудить с Владиленом все это. Если эта статья попадет в его запрятанный где‑то в московских зданиях безымянный кабинет с опущенными шторами — он знает, как меня найти.

Специально для The Guardian —

Анатолий Кадилин,

деятель искусств, куратор, политический эмигрант»