Прочти первым: «Бумажный дворец» Миранды Келлер

Новый роман Миранды Келлер «Бумажный дворец» — это семейная трагедия, история несбывшейся любви и исповедь об утраченной юности и надеждах. Словно потерянный рай, Бумажный дворец пленит, не оставляя в покое. Бумажный дворец — место, которое помнит все ее секреты. Здесь она когда‑то познала счастье. И здесь, она утратила его навсегда.

Элла возвращается туда снова и снова, ведь близ этих прудов и тенистых троп она потеряла то, что, казалось, уже не вернуть.

Но один день изменит все. Привычная жизнь рухнет, а на смену ей придет неизвестность — пугающая и манящая, обещающая жизнь, которую она так долго не решалась прожить... Осталось сделать только один шаг навстречу.

12:45

— Так вы идете в воду? — спрашивает Питер.

— Через пять минут. Мне надо прийти в себя после перехода через эту чертову Сахару. — Я выхватываю у него термос и пью из горла.

— Очаровательно, — говорит Питер. — Мои жену вырастили волки.

Джонас смеется.

— Я знаю. Я был одним из этих волков.

Питер протягивает мне крем от солнца с защитой SPF 50.

— Можешь намазать мне спину?

Я сажусь на колени позади него и выдавливаю крем в руку. Каким‑то образом тюбик уже весь в песке, и я с раздражением чувствую, как песчинки прилипают к рукам, когда втираю крем в плечи Питера. Джонас смотрит, как я глажу его кожу.

— Готово. — Я похлопываю Питера по спине. — Теперь ты официально защищен.

Вытерев руки о полотенце, я заползаю под сень палатки.

— Так‑то лучше, — говорю я.

Питер поднимается и берет доску.

— Не задерживайся. Не хочу посинеть, пока тебя жду.

Едва Питер уходит, как я жалею, что не пошла с ним, потому что теперь мы с Джонасом остались наедине, и я никогда в жизни еще не чувствовала себя так неловко. Мы тысячу раз бывали вместе на этом пляже с тех пор, как были подростками: гуляли вдоль линии прибоя в поисках ракушек и морских ежей, подсматривали, выглядывая из‑за дюн, за жутковатыми голыми немцами, гадали, каково это — утонуть в море. Но здесь и сейчас, когда я сижу, свернувшись, под сенью палатки, мне кажется, что он незнакомец.

На боковой стороне палатки маленькое сетчатое окно. Я смотрю из него на Джонаса, который сидит совсем рядом, но в то же время отдельно от меня. Он сосредоточенно рисует что‑то на песке острым краем ракушки. Мне отсюда не видно, что.

— Где юный Джек? — спрашивает он, не поднимая головы.

— Протестует.

— Против чего?

— Я не разрешила ему взять машину.

— Почему?

— Потому что он вел себя, как козел, — поясняю я, и Джонас смеется.

Джина машет нам среди волн, зовя к себе. Джонас машет в ответ. Придвигается к сетчатому окошку.

— Можно войти?

— Нет.

— Тогда не выслушаешь ли мою исповедь?

— Сомневаюсь, что, если ты трижды произнесешь «Аве Мария», тебе это сильно поможет, — говорю я.

Он прижимается ладонью к сетке.

— Элла?..

— Не надо, — останавливаю я.

Но кладу руку напротив его. Мы сидим так, молча, не шевелясь, соприкасаясь ладонями через тонкую сетку.

— Я влюблен в тебя с тех пор, как мне было восемь.

— Вранье, — говорю я.

1977 год. Август, Бэквуд

В кронах деревьях надо мной есть просвет. Я лежу на мшистом берегу ручья, глядя на почти квадратный кусочек неба. Сначала оно голубое и чистое, а уже через минуту по нему проплывает облачко, похожее на роспись на церковном потолке. В квадрат залетает чайка. Я слышу ее скорбные, ищущие крики еще долго после того, как она исчезает из виду. Сунув руку в карман, я достаю ириску. Я прихожу сюда почти каждый день. Иногда мама спрашивает, где я была, на что я отвечаю: «Гуляла» — и она кажется удовлетворенной ответом. Я могла бы отправиться автостопом в город и оказаться в одной машине с серийным убийцей, а она бы ничего не заметила. Все ее внимание поглощено Лео и Анной. Они ругаются по любому поводу. Это продолжается с тех пор, как мама с Лео поженились. Я теперь боюсь садиться за стол за ужином. Начинается все нормально: Лео читает нам лекцию по поводу Китая или того, почему документы Пентагона все еще важны. Но уже очень скоро начинает наезжать на Анну. Ему не нравится ее подруга Линдси: она одевается, как проститутка, не по годам развита физически и отстает в развитии умственно, думает, что красный кхмер — это цвет губной помады, ее родители голосовали за Джеральда Форда. Почему Анна получила тройку по математике? Почему она сидит сиднем и не помогает, пока мать накрывает на стол? Ее юбка слишком короткая. «А ты чего пялишься, извращенец?» — говорит Анна, а когда Лео встает со стула, убегает к себе в комнату и запирает дверь.

— Это все гормоны, — говорит мама Лео, пытаясь примирить их. — Все подростки — сущий кошмар. А девочки тем более. Подожди, когда Розмари достигнет пубертатного возраста.

Лео обещал стараться держать себя в руках. Но с тех пор, как мы приехали в Бэквуд, их отношения стали еще хуже. Лео решил «проявить твердость». Теперь он отправляет Анну в домик каждый раз, как она начинает пререкаться, а мама отказывается вмешиваться. «Прости, но я не могу постоянно быть судьей в ваших спорах», — говорит она Анне. Анна лежит на кровати, сдерживая слезы, и орет на меня, если я пытаюсь войти.

Как‑то утром в июле Лео и Анна так разошлись, что мама швырнула яйцо о кухонную стену.

— Все, больше ни минуты не могу это терпеть. Я иду в гости к отцу и Памеле. — Она протянула мне банан. — Рекомендую тебе отправиться куда‑нибудь погулять на целый день, если не хочешь оглохнуть.

Я иду к океану, фантазируя о том, как отравлю Лео — стану той, кто спасет Анну, раз уж мама не хочет, — когда спотыкаюсь о корень и случайно выдираю ремешок из шлепанца. Сев на дороге, я пытаюсь заправить его обратно в дырку. Под низкими ветвями деревьев виднеется едва заметная тропа — возможно, оленья. Я заползаю в кусты и иду по тропе, пока она не исчезает в густых зарослях. Я уже поворачиваюсь обратно, когда вдруг слышу шум бегущей воды. Что не поддается объяснению, потому что всем известно: в этих краях нет ни рек, ни ручьев. Поэтому отцы‑пилигримы и отправились дальше, туда, где сейчас Плимут, после того как высадились на нашем мысе. Я осторожно раздвигаю ветку за веткой полотенцем, пролезаю через заросли, стараясь не слишком расцарапать ноги, и оказываюсь на небольшой прогалине. Посередине бьет родник; его пресная вода, бурля, бежит дальше узким ручьем. Деревья‑великаны расступились, оставив внизу ковер бархатного мха. Я ложусь на берег ручья и закрываю глаза. «Возможно, яд — слишком явное орудие убийства», — думаю я. Может быть, нам с Анной нужно убежать из дома, поселиться здесь. Мы могли бы построить дом на дереве с платформой и крышей из веток. Свежая вода у нас есть, и мы могли бы ловить рыбу на пляже — рано утром, пока никто не проснулся, — и собирать дикую голубику с клюквой, чтобы не заболеть цингой. Я стала составлять в голове список всего необходимого: пустые банки из‑под кофе, чтобы хранить воду, свечи, спички, леска и рыболовные крючки, мыло, две вилки, запасные трусы, спальные мешки, средство от насекомых. Мама еще пожалеет, что никогда не становилась на сторону Анны и позволяла Лео ее наказывать. Может быть, не сразу, но в конце концов она станет по нам скучать.

Но День труда уже на носу, а единственное из списка, что мне удалось собрать, это две ржавые кофейные банки, старые плоскогубцы и несколько свечных огарков. Высоко надо мной стая птиц, точно мимолетная мысль, пересекает квадратик голубого неба, рисуя в нем знак победы. На мое лицо падает тень. Я застываю. Пытаюсь стать невидимкой.

— Привет.

На меня сверху вниз смотрит маленький мальчик, лет шести‑семи, который подошел так тихо, что я ничего не услышала. У него густые черные волосы до плеч. Светло‑зеленые глаза. Он босиком.

— Меня зовут Джонас, — говорит он. — Я заблудился.

Он не выглядит ни растерянным, ни напуганным.

— Элла, — представляюсь я. Я видела его семью на пляже. У его матери курчавые волосы, и она кричит на нас, когда мы оставляем на песке яблочные огрызки. Они живут где‑то в Бэквуде.

— Я следил за скопой, — рассказывает он, как будто это все объясняет. Потом садится на мшистый берег рядом со мной и поднимает глаза к нему. Долгое время мы оба молчим. Я слушаю шелест деревьев, плеск воды на камнях. Я помню, что Джонас здесь, но ему каким‑то образом удается стать тенью.

— Это окно, — наконец говорит он.

— Знаю. — Я поднимаюсь и отряхиваю землю с джинсовых шортов. — Надо идти домой.

— Да, — отвечает он с серьезным лицом. — Мама будет вне себя от беспокойства.

Мне становится смешно, но я молча беру его за руку, веду назад по тропе и возвращаю матери, которая благодарит меня с таким видом, будто отчитывает.