Большая книга: «Дон Кихот». Глава XLVIII, часть 2

Публикуем бессмертный роман Мигеля де Сервантеса, который появился 405 лет назад. Все знают, кто такой Дон Кихот и Санчо Панса, но на самом деле не так много людей действительно прочитали эту толстую книгу.

Всего 10 минут в день, и к концу карантина вы прочитаете одну из самых знаменитых книг «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Каждый день на ast.ru встречайте очередные главы романа, которые соберутся в полную книгу.

Мигель де Сервантес

ДОН КИХОТ

Роман

Глава XLVIII, часть 2

в которой рассказывается о необычайном приключении с дуэньей Долоридой, или графиней Трифальди, а также о письме Санчо к жене своей Тересе Пансе

Тогда Санчо, посмотрев на бесчувственную Долориду, сказал:

— Клянусь честью порядочного человека и спасением души всех моих предков, никогда еще мне не приходилось слышать о подобном приключении, да и господин мой не рассказывал мне ничего похожего, потому что такие дела ему и в голову не приходили. Будь же ты проклят во веки веков, волшебник и великан Маламбруно! Неужели для этих несчастных нет другого наказания, кроме бород? Думаю, что этим бедняжкам нечем даже заплатить цирюльнику.

— Вы правы, сеньор, — ответила одна из двенадцати дуэний, — и если сеньор Дон Кихот не избавит нас от бород, то мы так и в могилу сойдем бородатыми.

Тогда Дон Кихот поспешил их успокоить и сказал:

— Я скорей позволю, чтобы мне вырвали бороду в земле мавров, чем допущу, чтобы вы оставались в таком виде. В эту минуту графиня Трифальди воскликнула, очнувшись от обморока:

— О доблестный рыцарь! Сладкий звук вашего голоса, сулящего нам столь радостную надежду, вернул меня к жизни. Я умоляю вас, преславный и неукротимый странствующий сеньор, исполнить на деле ваше великодушное обещание.

— За мной дело не станет, — ответил Дон Кихот, — скажите только, сеньора, что мне нужно делать, ибо отвага моя готова вам служить.

— Дело в том, — ответила Долорида, — что отсюда до королевства Кандайя, если идти по суше, будет пять тысяч миль. Но если лететь туда прямо по воздуху, то будет только три тысячи двести двадцать семь миль.

Кроме того, Маламбруно заявил мне, что, когда судьба натолкнет меня на рыцаря, нашего спасителя, он пошлет ему коня, да не какую‑нибудь дрянную клячу, а того самого деревянного коня, на котором доблестный Пьер увез прекрасную Магелону. Управляют этим конем при помощи особой ручки у него на лбу, и летит он по воздуху с такой быстротой, что кажется, будто его подгоняют черти. Этот конь, согласно древнему преданию, был сооружен мудрым Мерлином, который разрешил своему другу Пьеру пользоваться им. Но Мерлин предоставлял своего коня только тем, кого он любил или кто хорошо платил ему за это.

Маламбруно с помощью своих чар овладел этим конем и теперь носится на нем по всему свету: сегодня он здесь, завтра — во Франции, послезавтра — в Америке. Самое замечательное то, что конь этот не ест, не спит, и не изнашивает подков, и без крыльев летает по воздуху такой плавной иноходью, что всадник, сидящий на нем, может держать в руке полную чашку воды и не пролить ни одной капли.

Тут Санчо сказал:

— Ну, что касается мягкого и ровного хода, то мой серый хотя по воздуху и не летает, но на твердой земле не уступит никакому иноходцу.

Все рассмеялись, а Долорида продолжала:

— Так вот, если только Маламбруно пожелает положить конец нашим бедам, этот конь очутится здесь не более как через полчаса после наступления ночи.

— А сколько человек может поместиться на вашем коне? — спросил Санчо.

Долорида ответила:

— Двое: один — на седле, другой — на крупе. Обычно так садятся на него рыцарь со своим оруженосцем, если только нет какой‑нибудь похищенной девицы.

— Хотелось бы мне знать, сеньора Долорида, — сказал Санчо, — как зовут этого коня?

— Зовут его, — ответила Долорида, — не так, как звали коня Беллерофонта, имя которого было Пегас, и не как коня Александра Великого, по имени Буцефал, и не как коня Рейнальда Монтальбанского, чья кличка была Баярд.

— Ну, раз этот конь не назван в честь коней знаменитых рыцарей — значит, и имени коня моего господина — Росинанта — он не носит.

— Совершенно верно, — ответила бородатая графиня, — за свою быстроту он прозван Клавиленьо Быстрокрылый.

— Имя мне нравится, — продолжал Санчо. — Ну а как им управлять — уздой или недоуздком?

— Я уже вам сказала: не уздой, а особой ручкой, — ответила графиня Трифальди. — Рыцарь, едущий на нем, поворачивает ручку то в одну сторону, то в другую и направляет коня куда захочет: конь или взлетает на воздух, или опускается вниз, почти касаясь копытами земли.

— Я не прочь посмотреть на этого волшебного коня, — сказал Санчо, — но если вы полагаете, что я решусь сесть на него, так поищите лучше груш на вязе. Вы хотите, чтобы я сидел на деревянном крупе, да еще без тюфячка или подушки. Черт возьми, я вовсе не собираюсь растрясти себе все внутренности ради избавления незнакомых мне дуэний от бород. Впрочем, моя помощь им, конечно, и не нужна.

— Очень нужна, друг мой, — возразила Трифальди, — так нужна, что без вашего участия у нас, наверное, ничего не выйдет.

— Спасите меня, добрые люди! — воскликнул Санчо. — Да какое дело оруженосцам до приключений их господ? На долю рыцарей приходится вся честь и слава, а наш брат знай себе работай. Даже историки в своих описаниях подвигов странствующих рыцарей никогда не упомянут об оруженосце и его участии в деле, словно его и на свете не было. Нет, сеньоры, повторяю еще раз: мой господин может отправляться один, и дай ему Бог всякого успеха, а я останусь здесь, в обществе сеньоры герцогини, и займусь освобождением от чар сеньоры Дульсинеи. С меня и этого довольно.

— И все‑таки, добрый Санчо, — заявил герцог, — вам придется сопровождать вашего господина, если это окажется необходимым. Недопустимо, чтобы из‑за вашего нелепого страха лица этих сеньор остались бы косматыми. Ведь это же неприлично.

— Еще раз кричу: спасите! — воскликнул Санчо. — Если бы требовалось проявить милосердие к каким‑нибудь юным затворницам, ну тогда еще куда ни шло. Но мучиться ради того, чтобы избавить от бород дуэний? Да ну их к черту! Пускай они все ходят с бородами, от старшей до младшей, от первой жеманницы до последней кривляки.

— Вы не любите дуэний, друг мой Санчо, — сказала герцогиня. — Но клянусь вам, вы не правы. В моем доме есть примерные дуэньи. Взять хотя бы донью Родригес, которая стоит перед вами.

— Смейтесь, смейтесь, ваша светлость, — сказала донья Родригес. — Бог создал дуэний, — стало быть, он знает, для чего они нужны. Уповая на его милосердие, я могу перенести все оскорбления этого грубияна оруженосца и...

— Ну, довольно о дуэньях, — нетерпеливо прервал ее Дон Кихот. — Пусть только явится этот Клавиленьо — и я немедленно вступлю в бой с Маламбруно и сниму ему голову с плеч с большей легкостью, чем бритва снимает ваши бороды, а Санчо, конечно, исполнит все, что я ему прикажу.

— Ах! — воскликнула тут Долорида. — Пусть все звезды небесные взглянут благосклонными очами на ваше величие, о доблестный рыцарь, и пошлют вашему духу удачу и мужество, дабы вы соделались щитом и оплотом всего посрамленного и угнетенного рода дуэний; его ненавидят аптекари, на него ропщут оруженосцы и клевещут пажи. О великан Маламбруно, пошли же скорей несравненного Клавиленьо, дабы кончились наконец наши злоключения!

Трифальди сказала это с таким чувством, что у всех присутствующих выступили слезы на глазах, и даже Санчо прослезился и тут же решил про себя, что последует за Дон Кихотом хотя бы на край света.

Между тем настала ночь, и пришел час, когда должен был явиться знаменитый Клавиленьо. Однако его все еще не было, и Дон Кихот начал беспокоиться. Он опасался, что Маламбруно раздумал вступать с ним в единоборство и избрал для поединка другого рыцаря. Но вот внезапно вошли в сад четыре дикаря. Они несли на плечах большого деревянного коня; приблизившись к Дон Кихоту, дикари поставили коня на землю, и один из них сказал:

— Пусть сядет на эту махину рыцарь, у которого хватит на это храбрости...

— Я, во всяком случае, не сяду, — перебил Санчо, — у меня и храбрости не хватит, да я и не рыцарь.

Дикарь продолжал:

— ... а если у этого рыцаря есть оруженосец, пусть он сядет на круп коня. Стоит только повернуть деревянную ручку у коня на лбу, и он взовьется ввысь и примчит всадников к Маламбруно, который давно их поджидает. Но перед полетом путникам непременно надо завязать себе глаза. Иначе у них может закружиться голова и они свалятся на землю. Повязку нельзя снимать до тех пор, пока конь своим ржанием не возвестит седокам, что их воздушное путешествие закончилось.

После этих слов дикари оставили Клавиленьо и с большой учтивостью удалились. А Долорида со слезами на глазах сказала Дон Кихоту:

— Доблестный рыцарь, Маламбруно сдержал свое обещание: конь — перед тобой. Наши бороды растут, и все мы молим тебя — избавь нас от них. Для этого тебе стоит только сесть вместе с твоим оруженосцем на этого коня и довериться его волшебной силе.

— Я сделаю это, сеньора графиня Трифальди, с большой охотой и удовольствием: так велико мое желание видеть вас, сеньора, и всех ваших дуэний с чистыми гладкими лицами.

— А я не сделаю этого, — сказал Санчо, — ни с удовольствием, ни с неудовольствием — вообще никак. Если, для того чтобы обрить этих дам, необходимо взбираться на круп коня, то пусть мой господин поищет себе другого оруженосца, или эти сеньоры придумают какой‑нибудь способ вылощить свои лица. Что я, колдун, что ли, чтобы носиться под облаками? Да и что скажут мои островитяне, узнав, что их губернатор летает по воздуху! К тому же до Кандайи добрых три тысячи миль. Как же мы вернемся обратно, если наш конь устанет или великан рассердится? Тогда уже никакие острова меня не увидят. Люди недаром говорят: подарили тебе коровку, так беги скорее за веревкой. Так что пусть меня простят бороды этих сеньор, но мне и здесь очень хорошо. В этом доме меня ласкают, а хозяин его посулил мне великую милость — сделать меня губернатором.

На это герцог ответил:

— Друг мой Санчо, вам не хуже меня известно, что всякой прибыльной и важной должности можно добиться только подкупом. Так знайте же, что вы можете купить у меня ваше губернаторство не иначе, как отправившись вместе с сеньором Дон Кихотом. И пожалуйста, не беспокойтесь, — вернетесь ли вы сюда на Клавиленьо или же по воле враждебной судьбы вам придется, как пилигриму, плестись от одного постоялого двора до другого — все равно, когда бы вы ни вернулись, остров и губернаторство останутся за вами. Решение же мое неизменно: не сомневайтесь в правдивости моих слов, Санчо, иначе я сочту себя глубоко оскорбленным.

— Ни слова больше, сеньор, я простой оруженосец и никогда не осмелюсь сомневаться в вашем слове, — ответил бедный Санчо. — Пусть мой господин садится верхом; завяжите мне глаза, помолитесь за меня Богу да еще скажите, пожалуйста, могу ли я поручить свою душу Господу Богу и призывать к себе на помощь ангелов, когда мы будем пролетать по поднебесью.

На это Трифальди ответила:

— Конечно, Санчо, вы можете поручить свою душу Богу или кому вам будет угодно. Ведь Маламбруно хоть и волшебник, а все‑таки христианин.

Но тут Дон Кихот прервал их разговор, подозвав Санчо к себе.

Он отошел вместе с Санчо в сторону, под деревья, и, схватив его за руки, сказал:

— Ты видишь, братец Санчо, что нам предстоит длинное путешествие. Один Бог знает, когда мы вернемся назад и когда ты сможешь спокойно и не торопясь исполнить свое обещание Дульсинее. Поэтому я бы попросил тебя удалиться сейчас в твою комнату. Скажи, что тебе нужно захватить с собой кой‑что на дорогу. А там всыпь себе хотя бы пятьсот горячих. На это потребуется немного времени, а между тем ты бы доставил мне этим большое утешение. Ты знаешь, как важно для меня это дело.

— Нет, ваша милость, — воскликнул Санчо, — это никуда не годится! Сейчас мне придется сесть на голые доски, а ваша милость желает, чтоб я себя бичевал! Поедемте‑ка брить этих дуэний, а когда вернемся, я обещаю вашей милости с величайшей поспешностью исполнить свое обязательство и вполне вас удовлетворить. И довольно об этом.

А Дон Кихот ответил:

— Ну хорошо, добрый Санчо, я удовольствуюсь твоим обещанием и буду верить, что ты его сдержишь.

После этого они направились к Клавиленьо, и Дон Кихот, садясь на коня, сказал:

— Завяжи себе глаза, Санчо, и садись; раз за нами посылают из таких далеких стран, то уж не для того, чтобы нас обмануть, ибо постыдно обманывать доверчивых. Даже если это приключение закончится не так, как я думаю, то все же, отваживаясь на такой подвиг, мы приобретаем славу, которую не сможет омрачить никакая злоба на свете.

— Ну, едем, сеньор, — ответил Санчо, — бороды и слезы этих сеньор разрывают мне сердце, и я не могу проглотить ни одного кусочка, прежде чем они не избавятся от своего уродства. Садитесь вы сперва, ваша милость, и завяжите себе глаза. Я ведь поеду на крупе, и понятно, что тот, кто едет в седле, должен сесть первым.

— Да, ты прав, — ответил Дон Кихот.

И, вынув из кармана платок, он попросил Долориду хорошенько завязать ему глаза, а затем легко вскочил на деревянную спину Клавиленьо и схватился за ручку у него на лбу. Стремян на седле не было, и ноги Дон Кихота висели в воздухе. Он был похож на всадника, вытканного на каком‑нибудь фламандском ковре, изображающем римский триумф.

Санчо взобрался на коня медленно и неохотно и, устроившись поудобнее на крупе, заявил, что это слишком жесткое сиденье. Он спросил герцога, нельзя ли ему получить какую‑нибудь подушку или тюфячок, хотя бы из покоя сеньоры герцогини или с кровати одного из пажей. На это Трифальди ответила, что Клавиленьо не потерпит на своей спине никаких подушек и войлоков. В крайнем случае Санчо может сесть по‑дамски, и тогда сиденье не будет казаться ему таким твердым. Санчо так и сделал и, попрощавшись со всеми, позволил завязать себе глаза. Когда это было исполнено, он снова снял повязку и трогательно, со слезами на глазах, обратился к присутствующим, прося каждого помочь ему в этом испытании и прочесть «Отче наш» и «Богородицу».

— Возможно, — прибавил он, — что и они когда‑нибудь попадут в такую же беду, и тогда Господь пошлет им человека, который за них помолится.

Тут Дон Кихот воскликнул:

— Что за негодяй! Можно подумать, что ты попал на виселицу или тебе грозит смерть. К чему все эти мольбы? О бессовестное и трусливое созданье, ведь ты сидишь там, где покоилась некогда прекрасная Магелона, и если историки не лгут, то с этого коня сошла она не в могилу, а на престол Франции. А разве я, сидящий рядом с тобой, не выдерживаю сравнения с доблестным Пьером, занимавшим то самое место, которое ныне занимаю я? Завяжи себе глаза, малодушное животное. Пусть страх не говорит больше твоими устами, по крайней мере в моем присутствии.

— Ну ладно, завязывайте мне глаза, — покорно сказал Санчо, — запрещают мне самому молиться Богу, запрещают и другим молиться за меня, а потом удивляются, что я боюсь, как бы нам не повстречался какой‑нибудь легион дьяволов да не утащил нас в преисподнюю. Наконец Санчо завязали глаза, и Дон Кихот, убедившись, что все в порядке, повернул ручку. Едва он сделал это, как все дуэньи и остальные присутствующие принялись кричать:

— Поезжайте с Богом, доблестный рыцарь!

— Господь с тобой, бесстрашный оруженосец!

— Вот, вот вы уже взлетели на воздух и мчитесь с быстротою стрелы.

— Держись крепко, отважный Санчо, не качайся. Смотри не упади, а не то твое падение будет горше падения того дерзновенного юноши, который вздумал править колесницей своего отца — Солнца.

Услышав это, Санчо прижался покрепче к своему господину и, обхватив его руками, сказал:

— Сеньор, как же это они говорят, что мы поднялись высоко в воздух, а между тем их голоса так хорошо слышны, словно они стоят рядом с нами?

— Не забудь, Санчо, что там, где замешано волшебство, происходят самые необычайные вещи. Но не наваливайся на меня так — ты столкнешь меня с коня; право, я не понимаю, что ты беспокоишься; я готов поклясться, что никогда в жизни не приходилось мне ездить на коне с такой ровной и мягкой поступью. Можно подумать, что мы стоим на месте. Итак, друг мой, отгони страх; право же, дело идет на лад, и нас несет попутный ветер.

— Да, это правда, — ответил Санчо, — потому что с одного бока на меня дует такой сильный ветер, как будто там работают тысячи мехов.

Да так оно и было на самом деле. Герцог со своими дворецкими заранее предусмотрели все подробности этого приключения, и приготовленные мехи были направлены прямо на отважных путешественников.

— Мы летим, Санчо, с такой быстротой, что скоро попадем в область огня. И я не знаю, что надо сделать, чтобы этот волшебный конь не занесся в такие сферы, где неугасимое пламя испепелит наши бренные тела.

В это время слуги герцога намотали на концы палок куски горящей пакли и начали махать ими перед самым носом путешественников. Санчо, почувствовав жар, воскликнул:

— Убейте меня, если мы уже не попали в область огня! У меня уже обгорела половина бороды. Я хочу развязать себе глаза и посмотреть, где мы находимся.

— Не делай этого, — возразил Дон Кихот, — кто знает, какая беда может нас постигнуть, если мы нарушим повеление Маламбруно. Возможно, что мы поднялись на такую высоту лишь для того, чтобы потом сразу низринуться в королевство Кандайское, подобно тому как сокол или кречет с поднебесья устремляется на цаплю. Хотя нам и кажется, что мы улетели из сада каких‑нибудь полчаса назад, но, верь мне, мы совершили уже длиннейший путь.

— Не понимаю я, в чем дело, — ответил Санчо, — думаю только, что сеньора Магальянес, или Магелони, была, наверное, не очень чувствительна, раз ей нравилось сидеть на крупе этой лошади.

Герцог, герцогиня и вся свита, едва удерживаясь от душившего их смеха, слушали беседу наших храбрецов. Наконец, чтобы прервать это удивительное путешествие, герцог велел поднести горящую паклю к хвосту Клавиленьо, набитому гремучими ракетами. Ракеты взорвались, и конь с грохотом подскочил в воздух. Дон Кихот и Санчо, слегка опаленные, упали на землю. Когда они пришли в себя, то с большим удивлением увидели, что находятся в том же саду, откуда выехали, а вокруг них лежат в глубоком обмороке герцог, герцогиня и приближенные; бородатые же дуэньи во главе с графиней Трифальди куда‑то исчезли. Но их удивление стало еще большим, когда они заметили поблизости воткнутое в землю длинное копье, к острию которого шнурками из зеленого шелка был привязан белый лощеный пергамент, а на нем большими золотыми буквами было написано:

«Прославленный рыцарь Дон Кихот Ламанчский блистательно завершил великое дело спасения графини Трифальди. От него требовалось только решиться на этот подвиг. Маламбруно заявляет, что он вполне удовлетворен отвагой доблестного рыцаря. Подбородки дуэний гладки и чисты; королю, дону Клавихо и королеве Антономасии возвращены жизнь и свобода. А когда оруженосец закончит свое самобичевание, белая голубка вырвется из когтей диких ястребов, терзающих ее ныне, — так постановил мудрый Мерлин, архиволшебник из всех волшебников».

Прочитав эту надпись, Дон Кихот понял, что в ней говорится об освобождении Дульсинеи, и возблагодарил Небо, позволившее ему совершить столь великое дело с таким ничтожным риском и возвратить первоначальную гладкость лицам почтенных дуэний. Затем он подошел к герцогу и герцогине, которые все еще лежали в обмороке, и, схватив герцога за руку, сказал:

— Ну же, добрейший сеньор, мужайтесь, мужайтесь; все это пустяки. Приключение уже закончилось, и притом с полным успехом, как об этом гласит надпись на пергаменте.

Герцог мало‑помалу пришел в себя, словно человек, пробудившийся от глубокого сна. Прочитав надпись, он заключил Дон Кихота в объятия и поздравил его с блистательной победой; очнулась и герцогиня и все прочие, лежавшие на земле. Они принялись так искусно выражать ужас и изумление, что можно было подумать, будто все это происшествие было не ловко разыгранной шуткой, а самой настоящей правдой. Между тем Санчо все разыскивал Долориду, чтобы посмотреть, какой у нее вид без бороды, и убедиться, действительно ли она красива. Но ему сказали, что в ту самую минуту, когда Клавиленьо, объятый пламенем, рухнулся оземь, весь отряд дуэний вместе с Трифальди исчез, но что все они уже были без всякой щетины, словно их побрил самый опытный цирюльник. Герцогиня спросила Санчо, как он себя чувствовал во время этого длинного путешествия, и Санчо тотчас пустился в рассказы:

— Сеньора, когда мы пролетали по области огня, я осмелился приподнять платок, которым были завязаны мои глаза, и в щелочку поглядеть вниз на землю. Она показалась мне величиною с горчичное зерно, а люди, разгуливавшие по ней, — ростом с орешек. Из этого вы можете заключить, как высоко мы забрались.

На это герцогиня ответила:

— Друг мой Санчо, подумайте, что вы говорите. Ведь если земля показалась вам с горчичное зерно, а каждый человек величиною с орешек, то как же эти люди могли на ней уместиться?

— Вашему высочеству следовало бы смекнуть, — ответил Санчо, — что полет наш был волшебный. Значит, я мог по‑волшебному увидеть всю землю и всех людей. Ну а раз ваша милость этому не верит, то, значит, она не поверит и дальнейшему. Когда я сдвинул с глаз повязку, то увидел, что небо от меня совсем близко, на расстоянии каких‑нибудь полутора футов, и, поверьте клятве, оно страх какое громадное. На небе я увидел семь козочек. А надо вам сказать, что в детстве я был козопасом, и вот мне до того захотелось с ними повозиться, что у меня просто сердце разрывалось на части. Не сказав ни слова моему хозяину, я тихонечко слез с Клавиленьо и почти три четверти часа провозился с козочками — с цветиками моими, с левкоями, — а Клавиленьо все это время стоял на месте и не сделал и шага вперед.

— А чем был занят сеньор Дон Кихот, пока добрый Санчо возился с козочками? — спросила герцогиня.

На это Дон Кихот ответил:

— О себе скажу, что я не поднимал и не опускал повязки и не видел ни неба, ни земли, ни моря. Правда, я чувствовал, что мы пролетали сквозь воздушную сферу и даже приблизились к сфере огня, но я не заметил, чтоб мы останавливались и чтоб Санчо спускался с Клавиленьо. Поэтому я думаю, что он или лжет, или грезит.

— Я не лгу и не грежу, — ответил Санчо, — а не верите, так спросите у меня, как выглядели эти козочки, и вы увидите, что я говорю правду.

— Так опишите их нам, Санчо, — сказала герцогиня.

— Две из них были зеленые, — ответил Санчо, — две красные, две голубые, а одна пестренькая.

— Что за странные козы! — заметил герцог. — В наших земных краях таких разноцветных коз не водится.

— Понятное дело, — ответил Санчо, — ведь должна же быть какая‑нибудь разница между козами небесными и земными.

Других вопросов насчет путешествия ему не задавали, так как и без того было ясно, что Санчо способен, не выходя из сада, прогуляться по всему поднебесью и рассказать обо всем, что там происходит. На этом и кончилось приключение с дуэньей Долоридой, над которым герцогская чета много смеялась и про которое Санчо охотно судачил бы целую вечность, если бы удостоился долголетия. Дон Кихот, наклонившись к уху Санчо, сказал ему:

— Санчо, если ты хочешь, чтобы мы поверили всему, что ты видел на небе, то ты обязан, в свою очередь, поверить моим рассказам о пещере Монтесинос. Вот и все, что я хотел тебе сказать.