Большая книга: «Дон Кихот». Глава XLI, часть 2

Публикуем бессмертный роман Мигеля де Сервантеса, который появился 405 лет назад. Все знают, кто такой Дон Кихот и Санчо Панса, но на самом деле не так много людей действительно прочитали эту толстую книгу.

Всего 10 минут в день, и к концу карантина вы прочитаете одну из самых знаменитых книг «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Каждый день на ast.ru встречайте очередные главы романа, которые соберутся в полную книгу.

Мигель де Сервантес

ДОН КИХОТ

Роман

Глава XLI , часть 2

о великом приключении в пещере Монтесинос, находящейся в самом сердце Ламанчи

— А я с таким же удовольствием рассказываю вам, — произнес Дон Кихот. — Итак, почтенный Монтесинос повел меня в хрустальный дворец, где в прохладной и низкой, облицованной алебастром зале стояла мраморная гробница. На крышке этой гробницы покоился рыцарь, но не из бронзы или яшмы, как это бывает на надгробных памятниках, а из костей и мяса, как все люди. Правая его рука покоилась на сердце. Заметив удивление, с каким я глядел на покоящегося рыцаря, Монтесинос, не дожидаясь моего вопроса, заговорил сам: "Здесь лежит мой друг Дурандарте, цвет и слава всех влюбленных и доблестных рыцарей своего времени. Он покоится, очарованный Мерлином, этим французским волшебником, сыном самого дьявола.

Ради чего этот злой волшебник околдовал Дурандарте, меня и многих других рыцарей и дам, никто до сих пор не знает. Но вот что меня больше всего удивляет: я твердо знаю, что Дурандарте испустил дух у меня на руках; после его смерти я сам вырезал у него сердце; весом оно было поистине фунта в два, ибо, по мнению естествоиспытателей, люди с большим сердцем обладают большей храбростью, чем люди с очень маленьким сердцем. А раз этот рыцарь действительно умер, то каким же образом может он теперь то жаловаться, то вздыхать, словно он все еще жив?" Не успел Монтесинос произнести эти слова, как несчастный Дурандарте громко застонал и проговорил:

Братец милый Монтесинос,
Я прошу нелицемерно:
Как затмятся мои очи
Темным смерти покрывалом.
Отнесите мое сердце
Вы туда, где есть Белерма,
Из моей доставши груди
Иль стилетом, иль кинжалом.

Услышав эти слова, почтенный Монтесинос опустился на колени перед рыцарем и отвечал ему со слезами на глазах: "О сеньор Дурандарте, дорогой брат мой, я уже исполнил то, что вы поручили мне в горький день нашего поражения. Я вырезал ваше сердце, вытер его кружевным платочком и во весь опор помчался с ним во Францию. Но перед этим я предал ваш прах земле и пролил столько слез, что влагой их я омочил свои руки и смыл кровь, которая покрыла их, когда они погружались в вашу грудь. В первом же местечке, куда я попал, выбравшись из Ронсеваля, я посыпал ваше сердце солью, чтобы от него не пошел скверный запах и чтобы я мог его поднести сеньоре Белерме в неиспорченном виде. Но знайте, мой любезный друг и брат, что и сама сеньора Белерма находится здесь. Сеньору Белерму, вас самих, меня, вашего оруженосца Гвадиану, дуэнью Руидеру и ее семь дочерей с двумя племянницами и со множеством других ваших знакомых и друзей держит под властью своих чар мудрый Мерлин. Пятьсот лет минуло с тех пор, как мы здесь томимся, но до сих пор никто из нас не умер.

Одной только Руидеры и ее дочерей и племянниц нет между нами. Они все время плакали, и, должно быть, из сострадания к ним Мерлин превратил их в лагуны; теперь в мире живых, в провинции Ламанча, их называют лагунами Руидеры.

Нет также и вашего оруженосца Гвадиана: он превращен в реку, носящую его имя. Пробившись сквозь землю, река вышла на свет Божий, но, тоскуя по вам, снова погрузилась в ее недра. Однако она не может совсем уклониться от исполнения воли Мерлина. Поэтому время от времени она показывается солнцу и людям. Лагуны Руидеры питают эту реку своими водами. Принимая в себя много притоков, она величаво несет волны в море.

Но печаль и тоска отравили ее воды; в ней живут только костлявые и невкусные рыбы, совсем непохожие на тех, которые плещутся в золотых струях Тахо. Все, что я сейчас говорю вам, я рассказывал вам много раз. Но вы не отвечаете мне. Быть может, вы мне не верите или не слышите меня. Один Бог знает, как мне больно это. Но сегодня я хочу сообщить вам вести, которые если не облегчат вашу печаль, то во всяком случае не усилят ее. Знайте же, что перед вами стоит тот великий рыцарь, о котором не раз уже пророчествовал мудрый Мерлин, — я говорю о Дон Кихоте Ламанчском. Он воскресил давно забытое странствующее рыцарство и окружил его таким блеском и славой, каких оно не имело и в прошлые времена. Я надеюсь, что при его помощи и покровительстве с нас будет снято роковое заклятье«. — «А если бы этого не случилось, — ответил горестный Дурандарте тихим умирающим голосом, — если бы даже этого не случилось, то все же, брат мой, нечего падать духом. Давай‑ка снова сыграем в картишки!»

И, повернувшись на бок, он снова погрузился в свое обычное молчание.

Тут послышались громкие крики, глубокие стоны и безутешные рыдания. Я повернул голову и через хрустальные стены увидел, что по другой зале проходила вереница прекраснейших девушек в траурных одеждах и белых тюрбанах. В конце процессии с величественным видом выступала какая‑то сеньора, также в траурных одеждах. Ее белое головное покрывало спускалось до самого пола, а богатый тюрбан был вдвое больше, чем у остальных девушек. У нее были сросшиеся брови, слегка вздернутый нос, большой рот и яркие губы. В руках она держала тончайшее полотенце, а в нем покоилось засохшее и сморщенное сердце цвета мумии. Монтесинос сказал, что эти девушки — прислужницы Дурандарте и сеньоры Белермы, томящиеся здесь вместе со своими господами. А дама, замыкающая шествие, — сама сеньора Белерма. Четыре раза в неделю она со своими прислужницами обходит замок. При этом они поют жалобные песни над телом и истерзанным сердцем Дурандарте. Монтесинос добавил, что если Белерма не выглядит такой прекрасной, как о ней рассказывается в песнях, то виной этому вечное созерцание сердца, которое покоится у нее на руках, постоянно напоминая ей о гибели ее злополучного рыцаря. Не будь этого, сама великая Дульсинея Тобосская, столь прославленная в наших краях, да и во всем мире, едва ли могла бы соперничать с ней красотою и грацией.

«Прошу вас, сеньор Монтесинос, — сказал я, — избегать сравнений, ибо сравнения не всегда бывают приятны. Несравненная Дульсинея Тобосская — единственная в своем роде, точно так же, как и сеньора Белерма, — поэтому довольно об этом». На это он мне ответил: «Простите меня, сеньор Дон Кихот. Признаюсь, что я неудачно выразился, сравнив сеньору Дульсинею с сеньорой Белермой. По правде говоря, я догадался, что ваша милость служит этой даме, и мне следовало бы прикусить язык и не сравнивать ее ни с чем, кроме самого неба». Эти извинения великого Монтесиноса успокоили возмущение, которое я почувствовал, услышав, что мою сеньору сравнивают с какой‑то другой дамой.

— А все же удивительно, ваша милость, — сказал Санчо, — как это вы не набросились на этого старикашку да не переломали ему костей и не вырвали ему всех волос из бороды.

— Нет, друг Санчо, — ответил Дон Кихот. — Мы обязаны оказывать уважение всем старцам, а тем более рыцарям, да еще околдованным.

Тут заговорил студент:

— Я не понимаю, сеньор Дон Кихот, как вам удалось увидеть под землей такое множество вещей, о стольком переговорить и расспросить. Ведь вы пробыли там очень недолго.

— А сколько времени прошло с тех пор, как я спустился в пещеру? — спросил Дон Кихот.

— Да немногим больше часа, — ответил Санчо.

— Этого не может быть, — возразил Дон Кихот, — ибо, пока я был там, ночь трижды сменяла день.

— Мой господин прав, — подтвердил Санчо. — Ведь он спускался в очарованную пещеру, и то, что нам кажется часом, там внизу равняется трем суткам.

— Так оно и есть, — ответил Дон Кихот.

— А ели вы что‑нибудь там, мой сеньор? — спросил студент.

— В рот ничего не брал, — ответил Дон Кихот, — но мне даже и в голову не приходило, что я голоден.

— А очарованные едят? — снова спросил студент.

— Нет, не едят, — ответил Дон Кихот. — Но некоторые ученые полагают, что у них продолжают расти ногти, борода и волосы.

— Ну а спать им полагается, сеньор? — спросил Санчо.

— Конечно, нет, — ответил Дон Кихот, — по крайней мере, за те трое суток, что я пробыл с ними, там никто глаз не сомкнул.

— Вот тут‑то кстати припомнить пословицу, — сказал Санчо. — С кем поведешься, от того и наберешься. Ваша милость завела дружбу с очарованными, которые не едят и не спят, — так что ж тут удивительного, если все время, что вы были с ними, вы тоже не ели и не спали? Но простите мою смелость, ваша милость сеньор мой: побей меня Бог (чуть было не сказал, дьявол), если я хоть капельку верю во все ваши россказни.

— Как не верить? — воскликнул студент. — Да разве Дон Кихот может лгать? Впрочем, если бы ему и захотелось позабавить нас интересной выдумкой, то у него не хватило бы времени сочинить ее.

— Я не думаю, что мой господин лжет, — ответил Санчо.

— Так что же ты думаешь? — спросил Дон Кихот.

— Я думаю, — ответил Санчо, — что этот Мерлин или какой‑нибудь другой волшебник вбил вам в голову все те истории, что вы нам рассказали.

— Как ни правдоподобно твое предположение, братец Санчо, но все же ты ошибаешься, — серьезно сказал Дон Кихот. — Вспомни только, что все, о чем я вам рассказывал, я видел собственными глазами и трогал руками. Но что ты скажешь, если я открою тебе, что среди разных чудес и диковин Монтесинос показал мне трех крестьянок, которые прыгали и резвились, как козочки, на прелестнейших лужайках? Я сейчас же узнал в них несравненную Дульсинею Тобосскую и ее спутниц. Я спросил Монтесиноса, знает ли он, кто это такие. Почтенный старец ответил, что не знает. «Должно быть, — прибавил он, — это какие‑нибудь знатные сеньоры, которых только недавно околдовал Мерлин. На этих лужайках часто появляются новые сеньоры и дамы, ставшие жертвами злых чар волшебника».

Когда Санчо Панса услышал слова своего господина, он испугался, что лопнет от смеха: ибо он лучше других знал тайну превращения Дульсинеи — ведь в этом деле он был и волшебником, и единственным свидетелем! Теперь он окончательно убедился, что его хозяин спятил с ума.

— Будь проклят день, когда вы спустились в подземное царство, ваша милость дорогой хозяин, — сказал Санчо. — В недобрый час повстречался вам сеньор Монтесинос, который совсем вскружил вам голову. Сидели бы вы здесь, на земле, ваша милость, да изрекали разумные поучения при каждом удобном случае, а не городили бы такого вздора, что хуже и придумать нельзя.

— Тебя, Санчо, следовало бы проучить за твои дерзости, — сказал Дон Кихот, — но я слишком хорошо знаю тебя, чтобы придавать цену твоим словам.

— А я вашим, дорогой сеньор, — возразил Санчо. — Избейте меня до смерти, ваша милость, если хотите. Все равно я стану твердить вам одно и то же, пока вы не образумитесь и не исправитесь. Но пока мы еще не успели поссориться, скажите мне, ваша милость, как вы узнали сеньору Дульсинею? И что она вам ответила, когда вы заговорили с нею?

— Я узнал ее, — ответил Дон Кихот, — потому, что она была одета совершенно так же, как и в тот день, когда я видел ее на лугу у Тобосо. Я заговорил с ней, но она молча повернулась и убежала так быстро, что и стрела бы ее не догнала. Я хотел кинуться за ней, но Монтесинос сказал мне, что все мои попытки догнать ее будут тщетны. К тому же приближался час, когда мне надлежало покинуть пещеру. Монтесинос прибавил, что, когда наступит предназначенное время, он откроет мне, какие подвиги я должен совершить, чтобы расколдовать Белерму, Дурандарте и других. Много грустного видел я в подземном царстве, но сильнее всего я был огорчен, когда ко мне подошла одна из спутниц обездоленной Дульсинеи и со слезами на глазах тихо сказала:

«Госпожа моя Дульсинея Тобосская целует руки вашей милости и просит сообщить ей, как вы поживаете. Она настоятельнейше умоляет вашу милость снизойти к ее великой нужде и дать ей взаймы под залог новой канифасовой юбки, которая у меня в руках, шесть реалов. Она обязуется честным словом возвратить их вам в кратчайший срок». Эта просьба чрезвычайно изумила меня.

Обратившись к сеньору Монтесиносу, я спросил: «Возможно ли, сеньор Монтесинос, что очарованные знатные особы терпят нужду?» — «Поверьте мне, ваша милость сеньор Дон Кихот Ламанчский, — ответил он, — нужда встречается повсюду и не щадит даже околдованных. И раз сеньора Дульсинея Тобосская просит дать ей взаймы шесть реалов под верный залог, то почему бы вам не исполнить ее просьбы: очевидно, она находится в весьма стесненном положении». — «Залога мне не нужно, — ответил я, — но и шести реалов я дать не могу, потому что у меня всего‑навсего четыре». Я отдал девушке эти деньги и сказал: «Передайте вашей госпоже, моя милая, что ее невзгоды печалят мою душу. Я хотел бы обладать несметными богатствами, чтобы отдать их ей. Скажите ей, что вдали от нее я не могу и не должен чувствовать себя хорошо. Я смиренно прошу прекрасную сеньору оказать мне честь и побеседовать со своим истосковавшимся рыцарем. Передайте ей, что я даю клятву — не вкушать хлеба за скатертью, не спать под кровлей и не отдыхать, пока не расколдую сеньору Дульсинею. Клянусь также объехать весь мир ради ее освобождения». — «Не только это, но и многое другое ваша милость обязана совершить ради своей госпожи», — ответила мне девушка: затем она схватила четыре реала и, вместо того чтобы поклониться мне, вдруг подпрыгнула вверх, да так и взлетела на воздух почти на сажень от земли.

— Святой Боже! — воскликнул тут громким голосом Санчо. — Виданное ли это дело, чтобы все эти волшебники могли забрать такую власть на белом свете и подменить безумием здравый разум моего господина! О сеньор, сеньор, ради Господа Бога придите в себя, подумайте о своей чести и не верьте всему этому вздору, от которого у вас ум за разум зашел!

— Ты говоришь это, Санчо, потому, что желаешь мне добра, — ответил Дон Кихот, — но ты не знаешь, что такое колдовство, и поэтому все, что тебе трудно понять, ты считаешь невозможным.

Студент был поражен дерзостью Санчо Пансы и терпением его господина, но решил, что кротость Дон Кихота вызвана радостью свидания с сеньорой Дульсинеей Тобосской, хотя бы даже очарованной. Сам же он поверил всему, что рассказывал наш сумасбродный рыцарь.

— Я считаю, сеньор Дон Кихот, — обратился он к рыцарю, — что я совершил весьма удачное путешествие. Во-первых, я познакомился с вашей милостью. Во-вторых, узнал тайну пещеры Монтесинос и превращения Гвадианы и лагун Руидеры, а все это пригодится для моего испанского Овидия. В-третьих, выяснил, что игральные карты были известны уже во времена Карла Великого, ибо о них упоминает Дурандарте. Это открытие я помещу в своей новой книге «Дополнения к Полидору».

— Ваша милость вполне правы, — сказал Дон Кихот. — Я мог бы сообщить вам еще очень много интересных и полезных сведений. Но мы поговорим об этом после, а теперь подумаем, где бы нам устроиться на ночлег.

— Недалеко отсюда живет отшельник, — ответил студент. — Говорят, что он добрый и сострадательный человек. Я не сомневаюсь, что он даст нам приют на ночь. Найдется у него и стаканчик хорошего вина.

Когда Санчо услышал о стаканчике, он начал настойчиво торопить своих спутников с отъездом. Дон Кихот сел на своего Росинанта, Санчо и студент на ослов, и все поспешно тронулись в путь.