Цикады

Пять причин прочитать книгу:

1. Книга по мотивам сериала «Цикады»: истории, оставшиеся за кадром — шире, глубже, психологичнее.
2. Не только отцы не слышат детей. Люди не слышат друг друга. Люди не слышат себя, и потому не умеют говорить друг с другом.
3. История о последнем месяце выпускников выплеснулась за рамки школьного конфликта. «Цикады» — это психологический триллер, роман взросления и срез настроений не только молодых взрослых, но и их родителей, ведь дети — это зеркало, где—то увеличенное, где‑то кривое, но всегда зеркало мира взрослых.
4. В этом романе последний школьный звонок для некоторых героев станет последним в жизни. Но до последних глав неясно, кто же виноват: кто‑то конкретный, или, может быть, все?
5. «Цикады» — завершение «образовательной трилогии» Аси Володиной, автора романов «Протагонист» и «Части картины», лауреата Московской Арт Премии и премии МХТ им. Чехова в области искусств.

Отзывы на книгу:

«Книги Аси Володиной умные, глубокие и интересно сделанные — этакая гремучая литературная смесь. В „Цикадах“ писательница возвращается на уже знакомую ей по первому роману территорию школы. Но в этот раз больше препарирует людей нежели систему. (Каково это, жить так, будто после тебя ничего нет? Почему человек для одних бывает человеком, а для других — чудовищем?)

Впрочем, людей Володина препарирует всегда, аккуратно подводя читателя к неутешительным выводам. Таким, которые не поучают, но заставляют задуматься о том, что мы можем изменить».

Полина Бояркина, литературовед, главный редактор «Прочтения»

«Чеховское ружье выстрелит прямо на последних страницах, а до того вы будете разбираться с тем, в кого оно выстрелит вообще. Подростковые бунты, кризисы самоопределения, нелюбовь, которая притворяется любовью, и наоборот. В книжке, кстати, есть „сцены после титров“, поэтому прочитать ее стоит даже после восьми серий. К тому же у Аси Володиной отличный русский язык».

Автор телеграм‑канала «Клуб книжных алкоголиков» Екатерина Ненашева

Цитаты:

«Менялись сады, школы, классы, но речь отца оставалась неизменной, будто Антону каждый раз включали старую запись — еще из тех, что когда‑то наверняка включал отцу его отец, и так бесконечная цепь отцов давала наставления друг другу, наставляя отцов прошлого и будущего друг против друга.

Он смотрел на свое отражение в телефоне и думал, что он для них всех — лишь еще один экран, еще один повод покрасоваться, он стекло, и все они смотрят только сквозь — и никто внутрь, разве что Алина попыталась — а он сам не пустил».

«Девочке интересно, какие три вещи они взяли с собой на остров. Она точно знает, что сама взяла бы запасные очки — старые, которые уже не подходят ей по диоптриям. Страшно потерять очки и оказаться слепой в темноте. Еще она взяла бы зажигалку. И сказки — чтобы читать. И чтобы была бумага для костров».

«Утром бабуля суетилась на кухне, имитируя бодрость духа и тела. Алекс зевал, окуная блин в топленое масло — его любимое блюдо, которое она готовила по особым датам. Дни рождения, праздники, годовщины помечались этими блинами — поминально напоминальными, всегда блинами со значением, с умыслом, отчего менялся их вкус. Сегодня блины горчили».

«Он знал, что на эту доверительность нельзя вестись, как нельзя вестись на товарищеский тон отца, он знал, что все они врут, даже бабушка, которая прятала глаза при последнем созвоне, а не врала ему только Бекки, которую у него отобрали, только подарив, хотя он так просил ее оставить, оставить хоть кого‑то, кто будет с ним заодно».

«Сейчас она на карте, где прогрузилась только часть, — и вон виднелся край квадрата, за которым ничего и нет, и выходило так, что она одна на этом квадрате‑острове, — а дальше край, пустота, обрыв, откуда лететь можно бесконечно долго. А море накатывало волны издалека, море давало перспективу, возможность увидеть что‑то, что не имеет границ, а больше всего на свете она ненавидела именно границы — те границы, что придумали взрослые».

«Кто вообще придумал, что в восемнадцать лет они становятся взрослыми? Школа заканчивается, так это вообще не показатель. У них лобная кора еще не сформирована, мозг только развивается. Ведут себя так, словно им одиннадцать и тридцать одновременно».

«Лена привыкла работать в школе, где мама директорствует, а за ней, Леной, тянется шлейф, как будто она девочкой надела взрослое платье и теперь путается в подоле, — шлейф дочки училки, дочки завуча, дочки директора — и никогда просто Елены, и вот она годами накручивает педали трехколесного велосипеда по школьным коридорам, а шлейф обвивает ее шею, шлейф попадает в спицы колеса, шлейф уже давит, душит, теснит, но еще не убивает, и остается только дождаться момента, когда спица сделает последний круг».

«Запуганная темноглазая девочка, которая говорила с легким акцентом и пряталась за Алекса до тех пор, пока Алекс не перестал ее прятать за собой, и было в этом что‑то жестокое и вместе с тем радостное — ведь Алина заняла свое место на шахматной доске, Алина встала ровно в ту позицию, в которой мог оказаться любой из них, и само существование Алины в классе гарантировало, что больше никто на ее место не встанет, ведь можно поменять положение, но нельзя изменить суть фигуры».

«Когда так долго летишь вниз, успеваешь к этому привыкнуть. Но если ты летишь, а следом за тобой кирпич, то, наверное, вопрос уже не в том, упадешь ты или нет, — упадешь. А в том, захочешь ли ты увернуться, когда будешь падать».