Одсун

5 причин прочитать книгу:

1. Истории маленьких людей вновь и вновь вплетаются в большую историю — всегда цикличную и трагическую.
2. Новый роман Алексея Варламова — исследование любви и ненависти, размышление о том, как глобальное влияет на внутреннее, а общее на частное.
3. Воспоминания главного героя странным образом перекликаются со случайно открывшейся ему историей судетских немцев: люди в жерновах больших трагедий куда более схожи, чем счастливые семьи по классику.
4. «Одсун» — классический большой роман, с множеством ветвящихся дорожек, которые сходятся в единый мотив поиска справедливости и равновесия между беспримесными злом и добром.
5. Алексей Варламов — прозаик, литературовед, автор художественных романов и биографий русских писателей ХХ века, лауреат множества премий, член жюри премии «Ясная Поляна».

Цитаты

Я с тех пор таких нигде и не видал, все как-то поблекло, пожухло в подлунном мире. Так... соберутся на небе тучки, потрутся друг о дружку, блеснет далекая молния, погремит кое-где, поворчит и пройдет стороной. А тогда, бог ты мой, как страшно замирала природа, только слышался плач младенцев, когда приближались и сталкивались черные дрожащие облака, как сверкало, высвечивало небо и озаряло тьму, с каким чудовищным треском гремело вокруг, как отчаянно лупил дождь и сыпал град, какой бешеный дул ветер, пригибая деревья к земле, и как радостно они раскачивались и плясали, заламывая ветки, и гром от одной молнии не успевал стихнуть прежде, чем сверкала другая.

Мы не говорим с отцом Иржи о моем будущем, я не знаю, как велико его милосердие и сколько продлится мое пребывание в этом доме. Я вручил ему свою судьбу вместе с новеньким заграничным паспортом и истекшей визой и в ответ занимаюсь тем, что подметаю и без того чистый храм и жду, пока вырастет газон, чтобы его постричь.

Мне вообще много чего жаль из той жизни, и, чем дальше мы от нее уходим, тем больше я о ней жалею. При этом я абсолютно не согласен с теми, кто расхваливает совок — дурацкое слово, сам его не люблю, но еще меньше понимаю мечтающих туда вернуться; однако сегодня у меня сентиментальное настроение и я хочу сделать то, что запрещал себе все эти дни, — вспомнить Катю.

Помню, как все менялось на глазах: перестройка, гласность, Абуладзе, дети Арбата, белые одежды, факультет ненужных вещей, пусть Горбачев предъявит доказательства в «Московских новостях», и публичная лекция академика Афанасьева про Сталина на улице 25 Октября, куда было невозможно попасть, и народ стоял на улице и сквозь открытые окна ловил обрывки фраз. Это было время невероятной жажды правды, под видом которой нас так опоили новой ложью, что до сих пор не можем прийти в себя. Но ведь та жажда, честный отче, не на пустом месте возникла! Вам она ничего не скажет, у вас была своя нежная революция, и все закончилось миром, вы вон даже со словаками разошлись так, что никто не пострадал, а мы умылись кровью и продолжаем ее лить.

Я всегда жил, ни на что не рассчитывая и не думая о будущем. По-английски это звучит очень коротко: save tomorrow for tomorrow. Во всяком случае именно так пели в рок-опере «Иисус Христос — супер-звезда», которую в школьные годы я слушал часами.

По-русски выходит длиннее: не заботьтесь о дне завтрашнем, ибо завтрашний день сам о себе позаботится. Но, правда, и деньги, и карьера, и успех — всё это были для меня бранные слова, и, может быть, поэтому я оказался никому не нужен в родной стране в ее другие времена, как не нужен никому сегодня в чужой.

...из маленького атома наших отношений через много лет развилась катастрофа, масштаба которой мы еще не осознали.

Однажды днем во время послеобеденного сна, в десять минут четвертого, раздался чудовищный грохот.

Все, кто были в палате, подбежали к окну, а я подумал, что началась война с американцами, которой пугал нас маленький Юра, залез под одеяло и заревел. Сирены скорой помощи, пожарные, крики, дым, гудки — все неслось в окна, которые никто не догадался закрыть.

Это было, отец Иржи, столкновение товарного и пассажирского поездов на станции Купавна, о котором теперь можно прочитать в интернете, а тогда напрасно люди включали радио, зря слушали последние известия, смотрели программу «Время» и читали газеты — в них не было о железнодорожной катастрофе ни слова.

А еще в самом центре села стоял дом, в котором никто не жил. Большой, добротный, ну примерно такой, как у вас, и тоже пустой. Я даже подумал, что хорошо бы купить его и приезжать сюда летом, когда горные тропы и перевалы не занесены снегом, но потом нам рассказали его историю. Оказалось, что в этом доме когда-то обитала ведьма, самая настоящая босорканя, которая умела наводить порчу, воровала молоко у коров, насылала болезни детям и раздоры в семьи. А чтобы вершить эти злодейства, у нее имелся личный черт — выхованок. Она вывела его из неразвившегося куриного яйца. Весь Великий пост носила под левой мышкой, не мылась, не молилась, а когда народ пошел к светлой заутрене и запел «Христос воскресе!», Кудричка — так звали ведьму — пропела про себя «И мий воскрес!».

И так трудно было представить, что когда-то здесь все было наполнено звуками: кричали дети, мычали коровы, звонили колокола, была жизнь — трудная, не всегда ладная, но жизнь.

Это была древняя, обезображенная земля, откуда людей ссылали, увозили, переселяли, заполняя пространство лагерями и обнося колючей проволокой, и остатки этих лагерей нам тоже иногда попадались. И если бы не контраст между благополучием украинской земли и бедою русской, я бы не воспринимал все так остро.

...Я сижу в старом судетском доме, читаю эту романтическую историю и представляю себе долгую, полнокровную, прекрасную человеческую жизнь и думаю о братьях. Они могут ссориться и мириться, могут соперничать, а могут уступать друг другу и даже жить один вместо другого. Братская любовь совершенна.

Гляжу за окно, где, подсвеченная луной и звездами, таинственно светится церковь, а рядом с ней старая колокольня, тоже похожая на обсерваторию. Прежде я об этом не думал, но этой ночью понимаю совершенно точно.

И вдруг появился настоящий, твердый, в красной парафиновой оболочке, с превосходным запахом и круглыми дырочками сыр, однако стоил он так немыслимо, так абсурдно дорого, что оторопь брала. На всю мою месячную зарплату можно было купить от силы килограмма два! Нет, я догадывался, конечно, что за свободу надо платить.

Но не столько же!

Было какое-то странное отупение, анекдот: эсэсэсэра больше не существует.

Я в нем родился и вырос, и вот я есть, а он приказал долго жить. Он, такой могучий, великий, нерушимый, вечный, и я, слабый, немощный, но я его пережил. Как тут правда не выпить! А с другой стороны, ну пережил и пережил. Большие события вообще происходят незаметно, а на мелочи обращаешь внимание.

Боже мой, ну почему эта чертова судьба решалась при моей жизни так часто и какой лично мне был от ее решений прок?