Большая книга: «Дон Кихот». Глава XXXII, XXXIII

Публикуем бессмертный роман Мигеля де Сервантеса, который появился 405 лет назад. Все знают, кто такой Дон Кихот и Санчо Панса, но на самом деле не так много людей действительно прочитали эту толстую книгу.

Всего 10 минут в день, и к концу карантина вы прочитаете одну из самых знаменитых книг «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Каждый день на ast.ru встречайте очередные главы романа, которые соберутся в полную книгу.

Мигель де Сервантес

ДОН КИХОТ

Роман

Глава XXXII,

в которой рассказывается о споре Санчо Пансы с племянницей и экономкой Дон Кихота

На дворе между тем разыгралась забавная ссора: Санчо хотел повидать своего господина и требовал, чтобы его пустили к Дон Кихоту, а племянница с экономкой загораживали ему дорогу.

— Что этому бродяге нужно в нашем доме? Убирайтесь, пожалуйста, восвояси! Вы только и делаете, братец, что смущаете нашего господина да подговариваете его таскаться невесть зачем по большим дорогам! — кричали женщины.

— Врешь, чертова экономка, — орал в ответ Санчо, — если уж кого соблазняли да подговаривали, так это меня, а не твоего хозяина! Это он увлек меня из дому и потащил бродить по свету, пообещав мне остров, которого я до сих пор дожидаюсь!

— Чтобы этот окаянный остров задушил тебя, проклятый Санчо! — пищала племянница. — И на что он тебе дался? Или ты думаешь, что его едят, обжора!

— Да его вовсе не едят, — возразил Санчо, — им управляют. А я бы управился с ним получше, чем целых четыре городских совета или четыре столичных алькальда.

— Ну, это все равно! А вот к нашему сеньору мы вас ни за что не пустим! Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову — вы, кошель злобы и мешок злонравия! Ступайте управлять своим хозяйством и пахать землю, а обо всех этих островах забудьте!

Эта перебранка очень потешала священника и цирюльника, и они от души хохотали, слушая спорщиков. Но Дон Кихот, боясь, как бы Санчо не наплел кучи вздора, способного повредить его доброй славе, крикнул женщинам, чтобы они впустили гостя. Санчо победоносно вошел в дом, а священник с цирюльником распрощались с Дон Кихотом и отправились домой, убежденные, что бедному идальго никогда уже не излечиться от своего злополучного увлечения рыцарством.

— Вы увидите, кум, — сказал священник цирюльнику, — что наш приятель скоро опять отправится бродить по свету.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил цирюльник, — но я не так удивляюсь безумию рыцаря, как простодушию оруженосца: он так крепко уверовал в остров, что просто и не знаю, чем можно выбить из его башки эту мысль.

— Да исцелит их обоих Господь, — сказал священник. — Будем наблюдать за ними и посмотрим, к чему приведет сумасбродство рыцаря и оруженосца. Право, кажется, что они созданы друг для друга и что безумие господина не стоило бы и гроша без глупости слуги.

— Вы правы, — ответил цирюльник, — любопытно было бы узнать, о чем они сейчас толкуют.

— Я уверен, — ответил священник, — что племянница и экономка нам потом все расскажут: уж такой у них характер — они не преминут подслушать.

А Дон Кихот заперся с Санчо в своей комнате и, оставшись с ним наедине, сказал:

— Меня очень печалит, Санчо, что ты говоришь, будто я увлек тебя из твоей хижины. Ведь ты знаешь, что и я сам тоже не остался дома. Вместе мы отправились, вместе и скитались; одну судьбу и один жребий мы разделяли оба; и если тебя один раз подкидывали на одеяле, то меня колотили сто раз, — вот и все мои преимущества перед тобой.

— Да ведь так тому и надлежало быть, — ответил Санчо, — ибо, как говорит ваша милость, бедствия чаще обрушиваются на странствующих рыцарей, чем на оруженосцев.

— Ошибаешься, Санчо, — сказал Дон Кихот, — вспомни латинскую поговорку: когда болит голова, то болят и все члены. А так как я твой господин и сеньор, то я — голова, а ты, мой слуга, — один из моих членов. Поэтому если со мной случается несчастье, то оно случается и с тобой, и ты должен чувствовать мою боль, а я твою.

— Так бы оно, собственно, и полагалось, — ответил Санчо, — но только когда меня, то есть один из ваших членов, подкидывали на одеяле, так голова стояла себе за забором да поглядывала, как я взлетаю на воздух, и не испытывала при этом никакой боли. А раз члены обязаны разделять боль головы, то и голова обязана разделять боль членов.

— Неужели же ты думаешь, — воскликнул Дон Кихот, — что мне не было больно, когда тебя подкидывали? Нет, не говори так и не думай, ибо в ту минуту я страдал душой больше, чем ты телом. Но оставим это. У нас еще будет время все это обсудить и выяснить. Лучше скажи мне, друг Санчо, что говорят обо мне в деревне. Какого мнения обо мне народ, идальго и кабальеро? Какие толки ходят о моем намерении воскресить странствующее рыцарство? Словом, Санчо, расскажи мне все, что дошло до твоего слуха. Ты должен сообщить мне все, не преувеличивая хорошего и не преуменьшая плохого! Ибо верные вассалы должны говорить своим сеньорам всю правду, не украшая ее из угодливости и не смягчая ради излишней почтительности. Тебе следует знать. Санчо, что если бы наша правда без всяких покровов лести доходила до правителей, то наступили бы другие времена. Тогда бы  минувшие века по сравнению с нашим заслужили бы название железных, а наш век был бы золотым. Пусть эти слова послужат тебе предупреждением, Санчо, дабы ты рассудительно и добросовестно сообщил мне всю правду. 

— Я сделаю это с большой охотой, сеньор мой, — ответил Санчо, — но ваша милость не должны сердиться на мои слова. Ведь вы сами желаете, чтобы я сказал вам голую правду, не наряжая ее ни в какие уборы, — всю правду, как она до меня дошла.

— Обещаю тебе не сердиться, — сказал Дон Кихот, — ты можешь, Санчо, говорить вполне свободно и прямо.

— Ну, так слушайте, — сказал Санчо, — народ считает вашу милость совсем сумасшедшим, а меня — по меньшей мере рехнувшимся. Идальго говорят, что ваша милость вовсе незаконно произвела себя в доны и рыцари, так как у вас всего-то-навсего несколько виноградных лоз да два-три акра пахотной земли. Кабальеро же недовольны, что с ними желает поравняться какой-то идальго, да еще идальго, подкрашивающий башмаки сажей и штопающий черные чулки зеленым шелком. Ну, словом, годный лишь на то, чтобы стать оруженосцем.

— Ну, это ко мне не относится, — прервал Дон Кихот, — я всегда хорошо одет и не ношу ничего заштопанного.

— Что же касается доблести, учтивости, подвигов и великолепных замыслов вашей милости, — продолжал Санчо, — то об этом мнения расходятся. Одни говорят:  «Безумец, но забавный», другие: «Храбрец, но неудачник», третьи: «Учтив, но сумасброден». А дальше начинаются такие толки и пересуды, что после них ни у вашей милости, ни у меня живой косточки не остается. 

— Заметь себе, Санчо, — сказал Дон Кихот, — что, как только кто-нибудь достигает высшей ступени добродетели, его тотчас начинают преследовать. Почти никто из славных мужей древности не избежал злобной клеветы: Юлий Цезарь, храбрейший, благоразумный и отважный полководец, был заподозрен в честолюбии и нечистоплотности. Об Александре, заслужившем своими деяниями прозвище Великого, говорят, что он был пьяница. О доне Галаоре, брате Амадиса Галльского, толкуют, что он был чересчур драчлив, а о самом Амадисе — что он был плаксой. А потому, Санчо, всякий знает, чего стоит такая клевета, и не придает цены всем этим сплетням. Но может быть, ты еще не все мне рассказал?

— В том-то вся и беда, провались мой родной батюшка! — ответил Санчо.

— Значит, не все? — спросил Дон Кихот.

— Нет, самый хвост еще не ободран, — сказал Санчо. — Все, что я до сих пор сказал, было пирожками да печатными пряниками. Но если вашей милости угодно знать всю клевету, которую про вас распространяют, я сейчас приведу вам одного человека, который сможет рассказать вам все подробно, не пропустив ни одной мелочи. Вчера вечером приехал сын Бартоломе Карраско — тот, что учился в Саламанке и получил звание бакалавра. Я пошел поздравить его с возвращением, а он сказал мне, что уже появилась книга о подвигах вашей милости, под названием «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». В этой книге описаны все наши приключения. Там говорится даже о том, чему только мы с вами были свидетелями, и передаются наши беседы с глазу на глаз, — словом, я так испугался, что от ужаса стал креститься, не понимая, откуда мог это узнать написавший. Да не угодно ли вашей милости повидать этого бакалавра, — я мигом за ним слетаю.

— Ты доставишь мне этим большое удовольствие,  друг мой, — сказал Дон Кихот, — меня очень заинтересовали твои слова. Теперь мне кусок в горло не пойдет, пока я не узнаю все в точности. 

— Так я схожу за ним, — ответил Санчо.

Глава XXXIII

о разговоре, который вели между собой Дон Кихот, Санчо Панса и бакалавр Самсон Карраско

Дон Кихот пребывал в глубокой задумчивости, поджидая бакалавра Карраско, который должен был рассказать ему подробно про эту удивительную книгу. Он был крайне поражен, что его подвиги успели уже стать достоянием печати, и решил, что книгу, наверное, написал какой-нибудь мудрец-волшебник. Потому ему пришло в голову, что и Дульсинея, наверное, попала в эту книгу, и он встревожился, не сказано ли там чего-нибудь лишнего о ней.

Между тем, пока он предавался этим размышлениям, Санчо вернулся и привел с собою бакалавра Самсона Карраско. Дон Кихот встретил его с изысканной любезностью.

Бакалавр, хотя и звался Самсоном, был небольшого роста, круглолицый, курносый и большеротый, он выглядел большим насмешником, любителем веселых шуток и проказ.

Увидев Дон Кихота, он опустился перед ним на колени и сказал:

— О сеньор Дон Кихот Ламанчский, да соблаговолит ваше величие протянуть мне руку для поцелуя, ибо, клянусь своим званием бакалавра Саламанкского университета, ваша милость — один из самых знаменитых странствующих рыцарей, которые когда-либо разъезжали или будут разъезжать по лицу земли. Да благословит Бог Сида Ахмета Бененчели, написавшего историю ваших великих подвигов. Да благословит он и того благодетеля рода человеческого, который перевел его сочинение с арабского на наш родной, испанский язык для утехи всем людям на свете.

— Человека добродетельного и благородного, — сказал на это Дон Кихот, — должно особенно радовать, что еще при жизни добрая слава его гремит среди различных народов. Я говорю: добрая слава, ибо дурная слава гораздо хуже смерти.

— Никогда еще ни об одном странствующем рыцаре не гремела такая добрая слава, как о вас, — ответил бакалавр. — Никто из них не пользовался таким добрым именем, как вы. Кто может сравниться с вами безмерным мужеством в опасностях, терпением в невзгодах, стойкостью, с которой вы переносите несчастия и ранения, и, наконец, верностью и постоянством любви вашей милости к сеньоре донье Дульсинее Тобосской?

— Я никогда не слышал, — вмешался тут Санчо Панса, — чтобы сеньору Дульсинею звали «донья»; зовут ее просто Дульсинея Тобосская.

— Ваше возражение несущественно, — ответил Карраско.

— Конечно нет, — поддержал его Дон Кихот, — но скажите мне, ваша милость сеньор бакалавр, какие из моих подвигов особенно восхваляются читателями моей истории?

— На этот счет, — ответил бакалавр, — мнения расходятся, ибо вкусы у людей бывают различные: одни предпочитают приключение ваше с ветряными мельницами, другие — приключение на сукновальне; многим особенно нравится сражение двух армий, оказавшихся стадами баранов; иные восхищаются приключением с похоронной процессией. Говорят также, что лучше всего приключение с освобождением каторжников и ваш поединок с доблестным бискайцем.

— Скажите-ка мне, сеньор бакалавр, — перебил тут Санчо, — а попало ли в книгу приключение с янгуэсскими погонщиками мулов, когда нашему доброму Росинанту взбрело в голову порезвиться на старости лет?

— В этой книге говорится обо всем! — воскликнул Самсон. — Мудрый автор ничего не утаил из ваших приключений. Он даже упомянул о том, как добрый Санчо летал на одеяле, — ответил Самсон.

— Я летал не на одеяле, — возразил Санчо, — а просто в воздухе, и притом гораздо дольше, чем мне бы того хотелось.

— Я полагаю, — сказал Дон Кихот, — что в жизни каждого человека бывают неудачи и превратности, тем более в жизни странствующего рыцаря; и мудрый историк не должен забывать о них и ограничиваться описанием одних только счастливых приключений.

— И тем не менее, — продолжал бакалавр, — иные просвещенные читатели предпочли бы, чтобы автор не описывал бесчисленных палочных ударов, которые в различных схватках так щедро сыпались на сеньора Дон Кихота.

— Да ведь история должна быть правдивой, — сказал Санчо.

— И все же об этом можно было бы умолчать! — заметил Дон Кихот. — Правдивость книги нисколько не пострадала бы, если бы были выпущены кой-какие подробности, унизительные для героя. Ведь, говоря по чести, Эней не был так благочестив, как говорит Вергилий, а Улисс так хитроумен, как описывает Гомер.

— Совершенно верно, — ответил Самсон, — но одно дело поэма, а другое — история. Поэт может изображать события такими, какими они, по его мнению, должны быть, но историк обязан держаться строгой правды и описывать все так, как оно происходило в действительности, ничего не прибавляя и не убавляя.

— Ну, раз уж этому мавру понадобилось говорить правду, — заметил Санчо, — тогда я уверен, что среди ударов, сыпавшихся на моего господина, он вспомнил и о тех, что падали на меня, потому что всякий раз, когда у его милости мерили палками спину, у меня мерили все тело. Впрочем, этому нечего удивляться, ибо мой господин говорит, что когда бьют по голове, так болят все кости.

— Ну и плут же ты, Санчо, — ответил Дон Кихот, — когда тебе это хочется, у тебя отличная память.

— Я бы и сам хотел забыть о тумаках, — ответил Санчо, — да синяки мешают: у меня еще и сейчас бока болят.

— Помолчи, Санчо, — сказал Дон Кихот, — и не перебивай сеньора бакалавра. Пусть он расскажет нам, что еще говорится обо мне в этой книге.

— И обо мне, — сказал Санчо, — ведь я, кажется, одно из главных лиц этой истории.

— Накажи меня Создатель, Санчо, — ответил бакалавр, — если вы не являетесь вторым лицом в этой истории. Встречаются даже люди, которым больше нравится читать про вас, чем про главного героя. Иные, впрочем, говорят, что вы уж слишком простодушно поверили в губернаторство над островом, обещанное вам сеньором Дон Кихотом.

— Надо еще подождать, время терпит, солнце еще за забором, — сказал Дон Кихот. — С годами у Санчо прибавится опыта, и тогда он будет более пригодным к управлению островом, чем сейчас.

— Клянусь вам Богом, сеньор, — возразил Санчо, — если мне теперь не под силу управлять островом, так, значит, я не управлюсь с ним и в возрасте Мафусаила. Беда не в том, что мне не хватает смекалки для управления, а в том, что этот остров болтается неизвестно где.

— Доверься во всем Господу, Санчо, — сказал Дон Кихот, — все устроится, и, может быть, лучше, чем ты предполагаешь, ибо без Божьей воли ни один лист не падает с дерева.

— Истинная правда, — прибавил Самсон, — если Господу захочется, так Санчо будет управлять не одним островом, а целой тысячей.

— Видывал я тут разных губернаторов, — сказал Санчо, — все они, на мой взгляд, в подметки мне не годятся, а тем не менее их величают сеньорами, и едят они на серебре.

— Это не островные губернаторы, — возразил Самсон, — они управляют менее значительными областями; губернаторы же островов должны знать по крайней мере грамматику.

— Ну, тут уж я совсем ничего не понимаю, — ответил Санчо. — Но впрочем, предоставим мое губернаторство на волю Божию. Да пошлет он меня туда, где я особенно пригожусь! Поговорим теперь о другом, сеньор бакалавр Самсон Карраско. Мне очень приятно, что читателю не скучно слушать про мои делишки. Да и вообще хорошо, если люди читают и похваливают нашу историю.

— Да, Санчо, история вашего господина очень нравится читателям. Однако некоторые из них недовольны, что мудрый Сид Бененчели забыл поведать, как вы распорядились сотней червонцев, которую нашли в чемодане в Сьерра-Морене. А между тем многим хотелось бы узнать, что сделали вы с этими деньгами.

На это Санчо ответил:

— Сеньор Самсон, я сейчас не в состоянии считать и отчитываться — я вдруг почувствовал такую слабость в желудке, что если не подкреплюсь глотком доброго вина, то отощаю и превращусь в щепку. С вашего позволения я сбегаю домой — там меня поджидает жена, да и фляжка тоже. Я закушу, вернусь сюда и расскажу о том, как я распорядился червонцами.

И, не дожидаясь ответа, Санчо ушел домой.

Дон Кихот попросил бакалавра остаться и разделить с ним его скудную трапезу. Бакалавр принял приглашение. К обычным блюдам была прибавлена пара голубей; за столом говорили о рыцарстве, и хитрый Карраско ловко подлаживался к причудам Дон Кихота; когда пир кончился, и хозяин и гость прилегли отдохнуть. Вскоре затем вернулся Санчо, и прерванная беседа возобновилась.

Первым взял слово Санчо:

— Сеньору Самсону хотелось бы узнать, как я поступил с червонцами, что мы нашли в ущелье Сьерра-Морены. Ну что же. Я истратил их на себя самого, на жену да на детей. Поэтому жена моя и не ругается, что я, бросив свое хозяйство, странствую без толку по дорогам вместе с моим господином Дон Кихотом. А вернись я домой без единого гроша в кармане, она бы меня со свету сжила. Угодно вам еще что-нибудь узнать обо мне — извольте: я весь тут и готов ответить хоть самому королю. Да ведь и то сказать: кому какое дело, имел ли я деньги или не имел, истратил или не истратил? Ведь если бы за все удары, которые сыпались на меня во время наших похождений, мне платили хотя бы по четыре мараведиса за каждый, мне следовало бы дополучить по меньшей мере еще сотню червонцев. Пусть каждый положит сначала руку на сердце, а потом уж называет белое черным, а черное белым. Все мы такие, какими нас Бог создал, а иной раз и того хуже.

— Скажите, пожалуйста, — перебил Дон Кихот своего болтливого оруженосца, — не обещает ли автор выпустить вторую часть книги?

— Да, обещает, — ответил Самсон. — Только он не знает, где найти материалы для нее. А то бы он с радостью напечатал и вторую да и третью часть. Ведь книга дает ему большой доход.

Тут Санчо снова вмешался в разговор и сказал:

— Пускай этот сеньор мавр, или кто он такой, хорошенько постарается, а мы уж с моим господином припасем для него такой ворох всяких приключений, что он сможет написать не только вторую часть, а целых сто частей. Должно быть, этот добрый человек думает, что мы тут дремлем на соломе. А посмотрел бы он на нас, когда нас подковывают, так увидел бы, на какую ногу мы хромаем. А пока скажу одно: послушайся сеньор рыцарь моего совета, так мы давно бы гуляли в чистом поле, заступаясь за обиженных и защищая правду, как это и надлежит добрым странствующим рыцарям.

Как раз в эту минуту до слуха наших собеседников долетело ржание Росинанта. Дон Кихот счел это ржание счастливейшим предзнаменованием и порешил через три-четыре дня снова выступить в поход. Сообщив о своем намерении бакалавру, идальго спросил, в какую сторону он посоветует ему отправиться. Сеньор Карраско похвалил нашего рыцаря за такое доблестное решение, но убеждал его по возможности беречь себя, ибо жизнь его принадлежит не ему, а тем несчастным, которые нуждаются в помощи и защите. Затем он посоветовал Дон Кихоту направиться в Арагонское королевство, в город Сарагосу, где в День святого Георгия должен состояться торжественный турнир. Там Дон Кихот сможет победоносно выступить против арагонских рыцарей, а это значит — прославиться над всеми рыцарями на свете.

— Вы, сеньор Самсон, должно быть, не знаете, — вмешался тут Санчо, — что мой господин набрасывается на сотню вооруженных неприятелей с такой же поспешностью, как какой-нибудь лакомка-мальчишка на полдюжины дынь. Но, черт возьми, вы правы, сеньор бакалавр: на все свое время! Иногда впору напасть, а иногда и отступить. К тому же я слышал — и, если не ошибаюсь, от моего же собственного господина, — что храбрость занимает середину между двумя крайностями — трусостью и безрассудством, а если это так, то не следует ни удирать без причины, ни бросаться в бой, когда превосходство сил противника этого не позволяет. Во всяком случае, заранее говорю: если мой господин пожелает взять меня с собою, я соглашусь на это только при одном условии: драться будет он один, а я стану заботиться только о том, чтобы он был чисто одет и накормлен. Пусть он и не воображает, будто я когда-нибудь подниму меч хотя бы против самых подлых разбойников! Я, сеньор Самсон, собираюсь прославиться не своей храбростью, а тем, что был самым заботливым и верным оруженосцем из всех когда-либо служивших странствующим рыцарям. Если мой господин Дон Кихот в награду за мою долгую и верную службу пожалует мне остров, я буду ему очень благодарен. Если же не пожалует — что ж, я человек, а человек на этом свете не должен уповать ни на кого другого, кроме Бога. Да и почем знать, может быть, для простого человека кусок хлеба так же вкусен, а то, пожалуй, и еще вкуснее, чем для губернатора. Может, в этом самом губернаторстве дьявол собирается подставить мне ножку, чтоб я споткнулся и вышиб себе все зубы? Родился я Санчо и хочу умереть Санчо. Но тем не менее, если без особого риска и хлопот, так, ни с того ни с сего, свалится мне с неба остров, я не такой дурак, чтобы от него отказываться. Недаром говорится: подарили коровку — беги за веревкой, а привалило добро — волочи прямо в дом.

— Вы, братец Санчо, изложили свою мысль как профессор, — сказал Карраско. — Молитесь исправно Господу Богу да положитесь на сеньора Дон Кихота: он пожалует вам не то что остров, а и целое королевство.

— Ну что же, — ответил Санчо, — осмелюсь доложить сеньору Карраско, что пожаловать мне королевство — не значит швырнуть его в дырявый мешок. Я уже пощупал себе пульс и знаю, что у меня хватит здоровья, чтобы управлять и королевствами, и островами.

— Смотрите, Санчо, — сказал Самсон, — должности меняют нрав. Весьма возможно, что, сделавшись губернатором, вы откажетесь от собственной матери, родившей вас на свет.

— Это не про меня сказано, — ответил Санчо. — Моя мать настоящая христианка, да и я настоящий христианин, так мне стыдиться ее нечего. Познакомьтесь со мной поближе, и вы увидите, способен ли я к неблагодарности.

— Дай-то Бог, — сказал Дон Кихот, — посмотрим, что будет, когда ты станешь губернатором, а губернаторство это не за горами.

Затем Дон Кихот сказал, что он выступит в поход через неделю. Он попросил бакалавра держать все в тайне, особенно от священника и мастера Николаса, а также от племянницы и экономки, чтобы они не помешали его благородному и доблестному решению. Карраско обещал и распрощался с Дон Кихотом.