Дребезги

Теперь у меня все больше и больше свободного времени. В кино не зовут. В театре я по­степенно выхожу из игры. Не потому, что меня теснит мо­лодежь, а так, волею обстоя­тельств и собственной лени, я оказываюсь незадействован­ным то в одном спектакле, то в другом. По вечерам в своем театре я теперь чаще стою у "прилавка", чем на сцене. Продаю свои книжки, торгую своим прошлым. В семи случаях из десяти их покупают потому, что там про Высоцкого. Ни одного концерта, ни одной встречи, чтобы меня не попро­сили прочитать или спеть что-нибудь из Высоцкого или рас­сказать о нем. Он меня кормит в прямом, камбузном смысле этого слова. Словом - кормилец. Всякий день начиная с молитвы среди икон, дорогих моему сердцу образов и книг (и Ас­тафьева тоже), я вижу гипсовый лик Высоцкого, посмертную маску под номером III, пода­ренную мне художником Юрием Васильевым. Я разговариваю с ним. Двадцать семь лет без Высоцкого - и ни дня без него. Жизнь - послесловие, так выпа­ло по судьбе. И я не ропщу.